Такие мысли посетили меня в лагуне.

И вот судно пришло. И первым заорал Эгиль:

— Судно! Судно!

Оно прибыло точно в тот момент, когда у нас вышли последние запасы противокомариного средства и мы опасались, как проведем на острове предстоящую ночь. Все как-то сложно связано одно с другим, непонятным образом.

Мии и Туэн крикнули, что теперь все надо делать чертовски быстро, а то скоро наступит темнота и тогда мы не сможем выбраться через проход в рифе. Мы пакуем вещи в бешеном темпе. Все, позаимствованное в домах, мы относим обратно, вскоре первая партия с мешками и снаряжением уже в лодке, затем Мии и Туэн возвращаются, оставшиеся на берегу садятся в лодку и отправляются на судно. Последними отплываем мы с Эвеном. Десятью оставшимися спичками «тим-файра» Эвен поджигает мусор и вскакивает в лодку. Темнеет быстро, и форсировать проход в рифе становится отчаянным предприятием, но мы отплываем. Вот вам преимущество мальчишества. Мальчишки могут сделать что-то быстро, не задумываясь.

Облокотившись на поручни, я не отрываясь гляжу на Мануае. Единственное, что я могу разглядеть, это макушки тысячи пальм, силуэтом вырисовывающиеся на фоне неба. И пламя. Гигантское пламя, будто от десяти костров. Мы удаляемся от острова, но костер виден еще долго. И я точно знаю, что произойдет в грядущие дни. Знаю, потому что пишу это, уже пережив то, что было. Оно миновало, и я продолжил свой жизненный путь. С тех пор прошло какое-то время.

А дальше будет следующее: мы приедем на Раротонгу и будем несколько дней опиваться пивом и отъедаться в ожидании воздушного лайнера. Очень скоро мы снова привыкнем к цивилизации и будем удивляться, отчего это нам так ее не хватало. Мы вляпаемся в скандальчик с женой Коффери (she is German, of course), потому что ей померещилось, будто мы все перевернули в ванной, а мы считаем, что этого не было.

Затем мы полетим домой, и во время промежуточной посадки в Лос-Анджелесе Эвен придет к заключению, что «Саут-Вест Эйрлайнз» промахнулись с окраской своих самолетов. Летать они летают не хуже других, а вот окраска на редкость неудачная. Грязно-бурый и оранжевый цвета. Издевательство над воздухоплаванием! У Эвена острый глаз на такие вещи. Его не проведешь. Авиакомпании воображают, что это сойдет им с рук, но тут появляется Эвен и ловит их на промашке.

А меня в самолете, как всегда, будут обуревать кое-какие мысли. Например, пролетая над Атлантическим океаном, я думал следующее.

Мысли во время четвертого перелета:

Мысль номер один. Мне хочется покататься на лыжах.

Мысль номер два. Нас не будут встречать с оркестром.

Мысль номер три. Нашу экспедицию, наверное, замолчат (возможно, и к лучшему).

Мысль номер четыре. Нужно мыслить прогрессивно. Мечтать, чтобы у меня осипло горло, вероятно, консервативная мысль.

Мысль номер пять. Мы свою страну не прославили, и музей Кон-Тики пожалеет, что оказал нам поддержку.

Мысль номер шесть. Хейердал — молодец, и это знает весь мир. Мы тоже молодцы в своем роде, и, может быть, не так уж страшно, что мир об этом ничего не знает. Главное, мы сами это знаем.

Мысль номер семь. Alla utom jag vet hur det ska gaa… Hjaaaalp![62]

Последняя мысль, как выяснится впоследствии, принадлежит Псу Бобу. Я не пытаюсь приписать себе честь ее открытия. И, может быть, я и формулировал ее в тот момент вовсе не по-шведски. Но мысль была та самая. Я понял это, когда несколько погодя услышал поскуливание. Это бывает: тебе приходят в голову чужие мысли. С каждым может случиться. Со мной тоже.

В аэропорту Тронхейма нас с Эвеном встретит папа. Он приедет, чтобы спросить, как прошло путешествие, а я вдруг почувствую, что у меня нет ни малейшего желания об этом говорить. Тогда папа осторожно намекнет, что мы, вероятно, возлагали на свое путешествие непомерно большие надежды, и раз мы не хотим отвечать, он только повторит сказанное раньше: что у нас во всем слишком завышенные ожидания и надежды, мы слишком многого хотим от жизни вообще. Он боится, что нас ждут разочарования. И мы с папой в чем-то согласимся, однако без подготовки не сумеем сразу уточнить нюансы своей мысли. Хотя на три мили езды от аэропорта до города уйдет полчаса, мы так и не успеем хорошенько разобраться в этих нюансах, пока не окажемся дома. Так что папино утверждение останется неопровержимым. И правота папы в обозримом времени сохранится непоколебленной.

В первые дни после возвращения я буду шататься по городу, встречаться с приятелями и погружаться в объятия цивилизации, такой, несмотря ни на что, родной. Я получу подтверждение, что «Царский курьер», как я и знал, шел по субботам, и на радостях, что подтвердилась моя правота, я так зарвусь, что даже пойду пообедать в «Макдональдсе». Сидя за столиком и поглощая дурацкую жвачку, я нечаянно увижу плакат, рекламирующий фигуру Макдональда, которого я всегда активно не переваривал. Я даже дойду до того, что прочитаю текст, и там среди прочего будет сказано: «Клоун Рональд Макдональд — друг всех детей, но он не обычный клоун. Он шутит и показывает фокусы, и с ним страшно приятно поговорить». Не вдаваясь в выяснение вопроса, насколько приятно с ним разговаривать, я только скажу, что ни разу не слышал от него ни единого слова, но подумаю, что общество, где детишкам предлагают говорить с такими персонажами представляет собой самое грустное зрелище. Ничего более грустного нельзя себе вообразить.

А затем я пойду домой и попытаюсь поспать, но из-за разницы времени от ритма организма осталась одна видимость, и ощущение такое, что он уже никогда не придет в норму. Едва поспав часа три-четыре, я проснусь среди ночи, сна ни в одном глазу, а единственное спасение — пойти, погулять в парке рядом с моим домом. А в парке густо повалит снег, ложась на белую пелену, уже покрывшую землю, и на детскую горку с лесенками и перекладинами, и на фонтан, и вот, бродя по дорожкам, я встречу там Мартина, который живет поблизости и ему тоже не спится. Мы с ним постоим, светя друг на друга карманными фонариками, по привычке захваченными с собой (от этой привычки нам еще долго будет не избавиться), и Мартин спросит меня, как дела, а я скажу, что вот что-то не спится, но это ничего — приятно, мол, видеть наконец что-то холодное — снег, и тогда я спрошу его то же самое, и он тоже ответит, что и у него все в порядке. А затем появится Эгиль. И Эвен, и Ким. Мы все живем по соседству. И мы светим друг на друга фонариками. А там подойдут и Ингве, и Руар. И мы постоим в парке с фонариками в руках. И с карманными ножами. В этом парке, который отчасти тоже остров, окруженный со всех сторон улицами и перекрестками со светофорами, где, переходя улицу, нужно сперва посмотреть направо и налево, — в мире, похожем на близорукую старушку, которую нужно под руку переводить через дорогу, в мире, в котором нам всем не спится, каждый из нас встал и отправился на ближайший остров, один и тот же остров… Ну а если хорошенько подумать, то и каждый человек тоже остров. Во всяком случае, такая мысль правомерна. И мы поговорим о том о сем и склонимся к выводу, что надо ко всему присмотреться и хорошенько поразмыслить на досуге. И мы решим присматриваться. Это станет нашим присловьем.

И когда мы захотим разойтись по домам, возьмет слово Эгиль и скажет, что он извиняется за то, как вел себя в последние дни на острове, и раз уж мы все тут, ему хочется сказать, как он всех нас любит. Всех вместе и по отдельности. Особенно по отдельности. И в его интонации и едва заметной улыбке, в его словах мы почувствуем отстраненность. Отстраненность, проглядывающую смутно, но все же достаточно ощутимо. Пожалуй, мы посчитаем ее иронией. Но это не очевидная форма иронии. Она непохожа на привычную. Она очень деликатная и не выражает смысла, противоположного тому, что сказано словами. Эгиль говорит нам, что любит нас, но оставляет повод и для другого истолкования. Совершенно другого. Такого, которое не заключено в самих словах и о котором никто не знает, откуда оно взялось. Высказывание Эгиля заключает в себе оттенки, далеко выходящие за обычные рамки. Я невольно улыбнусь, мне вдруг сделается жарко, и я почувствую озабоченность, не понимая, к чему бы это. Я уверен, когда-нибудь будущие социологи, психологи, литературоведы и кто там еще есть во всем тщательно разберутся и разложат все по полочкам. Ну а нам только остается принимать все как есть и не волноваться.