Младшая дочь императорской четы действительно произвела на принца неотразимое впечатление не только своим чудесным голосом и неповторимой воздушной грациозностью, но и богатством необыкновенно тонкой души. Великая княжна Александра со всей откровенностью призналась Ольге: «Он мне пожал руку, я на верху блаженства». В этих словах старшая сестра почувствовала искренность взволнованного сердца, охваченного мгновенной страстью.

Принц Гессенский предложил великой княжне Александре выйти за него замуж. Не дав ему определенного ответа, Адини пришла в кабинет к отцу, с которым обычно старалась говорить нечасто из боязни неправильно произносить русские слова. (Поскольку ее воспитательницей была англичанка, она не научилась свободно говорить на родном языке.) Великая княжна попросила отца согласиться на этот брак. Она призналась, что, вопреки правилам этикета, уже обнадежила принца в их возможном счастье. Отец-император благословил дочь, сказав, однако, что нужно еще получить согласие датского двора, поскольку гессенский принц, являясь племянником Христиана VIII, может стать наследником престола.

Спустя десять дней молодые люди объявили о своей помолвке. Родители Александры не возражали против такого поворота событий, хотя знали, что жить младшей дочери придется в Дании. С этой страной Россия пока еще не имела близких родственных связей.

Император Николай I пожаловал высокородному избраннику дочери главный орден Российской империи — Святого апостола Андрея Первозванного, взяв тем самым, как гарант неприкосновенности европейских престолов перед лицом врагов монархии, покровительство над небольшим немецким княжеством.

Императрица Александра Федоровна написала своему брату, прусскому королю Фридриху Вильгельму III: «Мы очень довольны этим радостным событием. И хотя мы желали, конечно, чтобы прежде предстала перед алтарем наш ангел Олли, тем не менее не устаем благодарить небо за то, что оно даровало нашей Адини такого милого, доброго, юного жениха».

Бракосочетание было назначено на январь следующего года. Молодым людям пришлось расстаться.

Когда принц в декабре 1843 года приехал в Петербург, он заметил резкую перемену в своей невесте — на ее лице появилась болезненная бледность, она часто кашляла. Однако это не показалось причиной, чтобы откладывать венчание.

26 декабря состоялось официальное празднование помолвки, а на следующий день был устроен большой прием. К предстоящим свадебным торжествам в Петербург приехал отец жениха, курфюрст Вильгельм. 16 января 1844 года в Малой церкви Зимнего дворца восемнадцатилетняя великая княжна Александра Николаевна вступила в брак с гессенским принцем Фридрихом Вильгельмом. В один день со своей кузиной венчалась и дочь великого князя Михаила Павловича, младшего брата императора, великая княжна Елизавета. Она выходила замуж за герцога Нассауского.

Сотни приглашенных гостей собрались на торжество. От красавиц невест нельзя было оторвать глаз. Однако многих поразил болезненный вид младшей дочери императора.

После свадьбы герцог Нассауский уехал с молодой женой к себе на родину. Александра же по причине нездоровья вместе с мужем поселилась на время в Зимнем дворце. Она простудилась, когда возвращалась с бала от министра Нессельроде. Одно из окон экипажа по недосмотру лакея было неплотно закрыто, и это при десятиградусном морозе. По-видимому, девушку сильно продуло, и на следующий день она проснулась с «жаром», как тогда говорили.

«Никто не придал этому серьезного значения, — писала в своих «Воспоминаниях» великая княгиня Ольга Николаевна. — Адини появилась, как всегда, за завтраком, а также вечером к обеду, зная, что родители ее ждали, ведь она вскоре должна была покинуть их. Так было и на следующий день. Я сама не заметила в ней никакой перемены, когда мы, занятые никогда не иссякавшим разговором двух сестер между собой, сидели вместе. С живостью она рассказывала мне о своем плане совместной жизни с Фрицем. Она хотела развить Фрица морально и духовно, хотела читать с ним, главным образом Плутарха, чтобы пример благородных мужей помог ему. Она подозревала в нем склонность искать развлечений в неравном себе обществе, однако была убеждена, что вскоре совершенно изменит его: «Мы ведь так любим друг друга».

Между тем состояние молодой женщины с каждым днем становилось хуже и хуже. Об отъезде в Гессен (планировалось заехать еще в Данию) не могло быть и речи. Пока! Казалось, что «пока», так как приставленные к Александре врачи серьезной опасности не видели. И хотя императрица была очень обеспокоена болезнью своей дорогой Адини, уже ожидавшей ребенка, мнение врачей несколько успокоило родителей. Император-отец уехал в Лондон, не думая ни о чем плохом. Уезжая, он сказал Александре при прощании: «До свидания в Копенгагене!»

Однако мать, словно что-то предчувствуя, неделей позже созвала консилиум и по обрывкам латинских фраз, произносимых докторами в ее присутствии, поняла, что положение тяжелое. Поставлен был жестокий диагноз — скоротечная чахотка. Одно легкое великой княгини было настолько поражено, что надежды на выздоровление практически не было. Лечение болезни усложнялось в связи с беременностью.

Императрица Александра Федоровна срочно послала в Лондон курьеров. Прервав визит, государь незамедлительно выехал в Петербург. Дочь все это время находилась в Царском Селе. Из морского плавания возвратился и брат Александры, великий князь Константин, адмирал флота. С ним у младшей дочери царя была особая близость. Слушая его рассказы о только что виденном Копенгагене, предназначаемом ей для жизни, она, казалось, несколько ожила, на лице появилась слабая улыбка.

Благотворно на больную подействовал и деревенский воздух. Она могла посидеть недолго в саду или даже совершить небольшую прогулку в экипаже с мужем, чтобы показать ему свои любимые места. Когда же великой княгине сказали, что Фридриху следовало бы некоторое время пожить отдельно от нее, Александра даже расплакалась, ей хотелось быть всегда рядом со своим мужем. Он в свою очередь был очень нежен со своей молодой женой, которой ниспослано было столько страданий.

В середине июня за несколько дней до девятнадцатилетия состояние больной резко ухудшилось. А накануне дня рождения Александра причастилась.

С того дня, как она приняла причастие, всем стало казаться, будто болезнь приостановила свое разрушительное действие. «Мы, — писала в воспоминаниях Ольга, — обнадеженные этим, воображали, что это улучшение. Мама говорила о поездке в Берлин, что позволило бы ей сопровождать Адини при ее поездке в Копенгаген, по крайней мере до Штеттина, так как ребенок должен был родиться в Копенгагене. 30 июля акушерка установила первые движения ребенка… Начиная с этого дня ни одной жалобы больше не сорвалось с ее губ. Она думала только о ребенке, и только ему она посвятила свою болезнь. Лежа у окна, она смотрела на синеву неба. Так она лежала, часто со сложенными руками в немой молитве. «Неужели не смогу вынести своего ребенка до конца?» — словно вопрошала бедная женщина. А губы ее шептали: «Пусть будет, как угодно Господу!» От худобы обручальное кольцо спадало с ее пальца. Папа дал ее тогда совсем маленькое колечко, которое держалось на нем. Это кольцо я ношу по сей день ровно сорок лет.

Схватки начались в ночь с 28 на 29 июля. Роды были преждевременными. «Фриц, Фриц! — вскричала она. — Бог хочет этого!..» Ребенку было только шесть месяцев. В этот момент меня впустили к ней. «Оли, — выдохнула она, в то время как я нежно поцеловала ее руку. — Я мать!» Затем она склонила лицо, которое было белое, как ее подушки, и сейчас же заснула. Лютеранский пастор крестил ее маленького под именем Фриц Вильгельм Николай. Он жил до обеда. Адини спала спокойно, как ребенок. В четыре часа пополудни она перешла в иную жизнь».

Так трогательно и нежно описывает эту трагедию семьи будущая королева Вюртембергская, сестра той, которой не привелось, как ей самой, долгие годы прожить на чужбине…