Гарнич-Гарницкий вздохнул:

– И потом, новый директор может оказаться более сговорчивым или пугливым… Вы это хотите сказать?

– Правильно, господин предсказатель! Ведь нынче убить человека стало столь же просто, как откупорить для дамы бутылку крюшона. Это лет двадцать назад раскрывали все преступления, какие хотели раскрыть. Теперь многое изменилось. Убийцы стали наглы и жестоки. Полиция завалена нераскрытыми делами и по этой причине бывает нерасторопна.

– Но ведь я именно по доверию к вашему необычайному таланту и обратился, Аполлинарий Николаевич! – Гарнич-Гарницкий замялся, но все же произнес:

– Если со мной что случится, попробуйте, милый мой граф, отыскать убийц и наказать их. Обещаете?

Соколов подошел к приятелю, обнял его и произнес:

– Твердо обещаю, если буду в силах! Дружба, товарищество – для преображенцев звуки не пустые. И ты, Федор Федорович, это уже доказал. Теперь очередь за мной. Только не проще ли предотвратить преступление, чем позже отрывать головы преступникам?

Сыщик прошел в кабинет и тут же вернулся с конвертом в руках. Он стал внимательно его рассматривать. Задумчиво произнес:

– В Москве семь десятков почтовых отделений. На конверте штемпель двадцатого. Девятнадцатое – на Арбатской площади, двадцать первое – на Большой Царицынской в Хамовниках. – Соколов наморщил лоб. – Но где двадцатое? – Сыщик начал в глубокой задумчивости вышагивать вперед-назад по гостиной.

Гарнич-Гарницкий произнес:

– Зачем мучиться? В справочнике посмотрим…

Соколов резво отозвался:

– Э, нет, обязательно надо вспомнить то, что забыл. Нельзя своим слабостям давать поблажку – никогда! Иначе память будет рассыпаться – медленно, но верно. Когда моложе был и, – он лукаво улыбнулся, – боксом не увлекался, память у меня была феноменальной. Скажем, мне требовалось не больше двух раз перечитать список всех городских почтовых отделений, и он прочно застревал в памяти. – Хлопнул приятеля по плечу: – Ну вот, вытащил из недр сознания. – Двадцатое почтовое отделение находится в Лефортовской части, на улице Княжнина, в доме тринадцать. Фамилия заведующего то ли Красин, то ли… Нет, фамилию не знаю! Я ни разу с ним дел не имел. – Засмеялся. – Иначе бы помнил, включая номер телефона.

Друзья попрощались.

Не прошло и пяти минут после ухода раннего визитера, как раздался стук в дверь. В люкс вошел сам Джунковский. Соколов принял шинель, предложил:

– Завтрак, чай?

– Не до этого!

Джунковский в задумчивости немного походил по кабинету и резко повернулся к сыщику:

– Только что из Москвы срочная депеша. Похищен человек. И не какой-нибудь чистильщик обуви, а сам прокурор судебной палаты действительный статский советник Александров. Гнусная история! Почему похитили именно Александрова? На политических судебных процессах он порой напоминал не прокурора, но адвоката. Право, непонятно…

– Подробности известны?

– Только те, что найти человека не могут – ни живого, ни мертвого.

Помолчали. Джунковский возмущенно продолжил:

– Прежде убивали, становясь в героические позы, на улицах, на глазах сотен людей. Теперь похищать начали.

– С какой целью?

– Сам мечтаю узнать. Во времена молодого Толстого и Шамиля в горах чеченцы воровали русских офицеров с корыстной целью – выкуп просили. Тут, понимаю, нечто другое.

Джунковский остановился возле Соколова, глядя ему в глаза снизу вверх:

– Граф, поезжайте в Москву. Будем поддерживать связь через нарочного – каждый день он станет курсировать между Москвой и Петербургом. Я назначаю вас старшим по расследованию этого преступления. Нет, это не штучки уголовников. Чует мое сердце, что-то страшное на нас надвигается. То-то все живут словно в угаре: шампанское, канкан, всеобщий разврат.

Опять лихорадочно побегал по кабинету, подскочил к звонку, нажал.

Тут же влетел коридорный.

Джунковский не успел открыть рта, как Соколов опередил:

– Беги в ресторацию, принеси водки и необходимые закуски! Живо!

Уже откуда-то из коридора, замирая, донесся ответ:

– Слушаюсь…

Слуги были вымуштрованы великолепно. Желание постояльца воспринималось как приказ Цезаря черным рабам.

Кажется невероятным, но не прошло и трех минут, как с первого на четвертый этаж успели подняться услужающие. Постучав, в люкс степенно вплыл метрдотель. Его сопровождал лакей с горкой разнообразных тарелок. Сдерживая от быстрой ходьбы дыхание, прошли в столовую, накрыли принесенной скатертью стол и разложили серебряные приборы.

И тут же на пороге выросли трое официантов с подносами. Стол сразу же украсился запотелыми графинчиками с разнообразными водками, водрузили блюдо с раскрытыми на ледяных изумрудинах устрицами, шел пар от горячей картошки, в селедочнице лежал оформленный луком и зеленью малосольный залом, соблазнительной горкой возвышалась на тарелке маслянистая глыба паюсной икры, появилась нежно-розовая малосольная семга…

Метрдотель налил в рюмки водку и застыл у стены.

– Братец, можешь идти. – Джунковский сделал движение пальцами. – Горячие закуски через полчаса.

…Застолье длилось уже часа два. Обильный завтрак, хоть и медленно, двигался к завершению. Два государственных мужа тщательно и с фантазией продумали первые шаги по распутыванию дела о похищении прокурора.

Когда все тонкости этого странного и малопонятного дела были обсуждены, Соколов, упершись взглядом в Джунковского, огорошил его:

– Сегодня-завтра к вам, Владимир Федорович, пожалует Гарнич-Гарницкий.

Высокий гость удивленно поднял брови:

– Что-то приключилось?

– Да, история такая, что никакому Пинкертону не снилась. – И гений сыска кратко изложил суть происшествия.

Джунковский внимательно слушал, барабаня пальцами по подлокотнику кресла. Потом задумчиво произнес:

– Я докладывал государю, что на Россию накатывается страшная волна европейского заговора. Как бы она не смыла дражайшее Отечество. Ваши новости, Аполлинарий Николаевич, еще раз подтверждают мои самые страшные догадки. Военные карты со стратегическими дорогами, с нитками узкоколеек, с фортификационными сооружениями особенно интересны потенциальному врагу в канун нападения. Так-то, сударь мой!

– Зато в обществе повсюду веселятся, повальное гулянье и любовные флирты, игра в фанты и бутылочку, шампанское рекой льется. Рассказывают, перед тем как «Титаник» пошел ко дну, там тоже неестественно бурно веселились. Как бы дорогие россияне вскоре не прослезились!

Соколов прошел в кабинет, вынул из ящика анонимное письмо.

– Вот послание Елизаветы, а точнее, тех, кто стоит за нею.

Джунковский внимательно осмотрел конверт, вынул послание, два раза перечитал, задумчиво почмокал губами:

– Да-с… Много я отдал бы, чтобы найти автора.

– Могу у себя оставить письмо?

– Разумеется, коль скоро вам придется заниматься этой небывалой историей.

– Судя по почерку, писала женщина, довольно аккуратная, волевая…

Джунковский рассмеялся:

– Вы последователь психографологии Ильи Моргенстиерна?

– Во всяком случае, я уверен, что почерк в сильной степени говорит о внутреннем мире человека. И уж во всяком случае, лишь взглянув на руку писавшего, могу дать ему хотя бы поверхностную характеристику. Неряшливый почерк всегда соответствует неряшливому человеку.

Собеседники, вспомнив Моргенстиерна, имели в виду его толстенный труд почти в семь сотен страниц – «Психографология», вышедший в Петербурге в 1903 году. Автор подверг исследованию более двух тысяч автографов выдающихся людей и знаменитых преступников.

Этот ученый разговор был прерван неожиданным образом.

Вдруг дверь растворилась. Соколов поднял голову и остолбенел. Он увидал совершенно изумительной красоты и редкого нахальства даму – Веру Аркадьевну фон Лауниц.