— Но даже теперь Уильям не самая подходящая для тебя пара. Тетя Генриетта надеется, что ты выйдешь замуж если не за Хартингтона, то хотя бы за Элторпа.

— Они оба — мои двоюродные братья. Не думаю, что это хорошо — выйти замуж за своего родственника, пусть даже и дальнего.

Фанни пожала плечами: о чем Каро думала раньше? Всего несколько месяцев назад всем казалось, что оба молодых человека имеют практически одинаковые шансы завоевать ее расположение.

— Пожелай мне счастья, — с умоляющим видом сказала Каро и, обняв Фанни за шею, прижалась к ней щекой.

— Конечно, я от всего сердца желаю тебе стать счастливой, но… мне кажется, пока еще рано говорить об этом.

— Какая же ты все-таки! Неужели ты думаешь, Уильям и впрямь ко мне переменился?

— Нет, — вздохнула Фанни. — Я виделась с ним всего неделю или две назад, и он о тебе спрашивал. Я не говорила тебе раньше, но два года назад он попросил, чтобы я позаботилась о тебе, если его не окажется рядом.

— Правда? — спросила Каро, и ее глаза увлажнились. — Он самый лучший человек на свете!

— Подожди несколько месяцев, а за это время дай понять Харту, что ему не на что надеяться. И знаешь, тебе лучше больше бывать дома или хотя бы здесь, у тети Джорджи.

— Тебе всего восемнадцать, — удивилась Каро, — а ты даешь мне советы, как многоопытная вдова! Как странно, что два человека, которые выросли вместе, могут быть такими разными.

— Да, у меня совершенно другой характер и другой образ жизни, — признала Фанни.

— Но это не значит, что ты должна все свое время посвятить книгам. Я и сама люблю читать, но ты относишься к занятиям так, словно это — твое призвание. Ты ведь хорошенькая, Фанни, даже очень хорошенькая, и тебе тоже пора задуматься о любви и о замужестве!

Фанни улыбнулась и покачала головой. Единственным мужчиной, который хоть немного ее интересовал, был Уильям Лэм. Она не позволяла себе даже думать о нем, ибо знала, что, воодушевленная своими мечтами, она может совершить какую-нибудь непростительную ошибку. Подавляя свои желания и стремления, в глубине души она осознавала, сколько страсти на самом деле в ней сокрыто — намного больше, чем в Каро, чья эмоциональность была скорее надуманной, чем реальной.

Для Каро романтические сценарии, разворачивающиеся в ее фантазиях, всегда значили много больше, чем реальная любовь, но Фанни догадывалась, что для нее самой физическая любовь значила очень многое — конечно, если бы она сама могла выбирать себе возлюбленного.

Отчасти это объяснялось тем, что Фанни сознательно берегла свою непорочность. Она не могла чувствовать себя вполне защищенной: все любили ее, но никто не считал необходимым за ней присматривать. Даже герцогиня и леди Бесборо, придя к выводу, что Фанни — вполне уравновешенная и рассудительная девушка, не особенно беспокоились на ее счет.

Конечно же многие мужчины, не ожидая обнаружить столь непреклонную добродетель в девушке, принадлежащей к подобному семейству, пытались оказывать Фанни знаки внимания, но она всегда категорически отвергала любые ухаживания.

Ей ничуть не льстили их признания в том, что она красива и желанна. Напротив, она склонялась к той мысли, что, если бы это было правдой, тем хуже для нее; в конце концов, она пришла к выводу, что добродетель — это ее главное достоинство, которым она не станет жертвовать ради удовлетворения сиюминутных плотских желаний.

Если когда-нибудь она выйдет замуж за человека, который будет ей действительно небезразличен, она преподнесет ему этот драгоценный дар, но стать той, в кого мужчины влюбляются столь же легко, как и забывают, — нет, этот путь не для нее.

— Не вижу особого смысла просто сидеть и думать о любви, — сказала Фанни. — Может случиться, что мне так никогда и не удастся ее познать. Ну а если это все же произойдет, не думаю, что моя начитанность сможет стать серьезной помехой. Мне кажется, если замужняя женщина настолько глупа, что ее интересует только собственная внешность, то вряд ли одной ее красоты будет достаточно, чтобы муж не начал поглядывать на сторону. Да и в конце концов, гораздо легче примириться с неверностью мужа, если тебе есть чем занять свои мозги.

— Если женщина любит своего мужа, а он ей изменяет, вряд ли что-то сможет ее утешить, даже если она умеет читать задом наперед на санскрите, — съязвила Каро.

К удивлению Фанни, в течение нескольких месяцев Каролина, последовав ее совету, вела относительно тихую и спокойную жизнь, — если, конечно, позволительно так выразиться, ибо ее постоянное присутствие в доме причиняло всем достаточно хлопот и беспокойства.

Каро не знала, куда себя деть, и попросту убивала время, чего раньше с ней никогда не случалось. Она мучилась от скуки и чаще, чем обычно, давала волю своему взрывному темпераменту. Леди Бесборо тоже ужасно нервничала, понимая, в чем кроется причина этого добровольного заточения.

Конечно, Уильям был не тем мужчиной, которого она прочила в мужья своей дочери, но Генриетта чувствовала, что возражать совершенно бессмысленно. Возникни на пути взбалмошной и страстно влюбленной Каро какое-нибудь препятствие, мешающее осуществлению ее планов, и она сделает жизнь окружающих просто невыносимой.

Время как будто обернулось вспять, превратив Каро в того странного, непостижимого ребенка, каким она была всего несколько лет назад. Она снова часто впадала в беспричинный истерический гнев, дулась, хандрила, отказывалась от еды, громко и безутешно рыдала, а затем одевалась с головы до пят во все черное и надолго отправлялась в ближайшую церковь.

В основном приступы ее хандры случались, когда из Лондона уезжал Уильям. Он на время оставил свою адвокатскую практику и большую часть времени проводил в Брокетте с леди Мельбурн, которая была рада возможности побыть в обществе своего любимого сына.

Каролина была вне себя — ей казалось, что Уильям уделяет леди Мельбурн слишком много внимания. Ее сердитые, обличительные речи шокировали даже Генриетту, никогда не питавшую, за исключением Уильяма, особых симпатий к семейству Лэм.

Надо сказать, что Генриетта и Уильям были настоящими друзьями. Они отлично понимали друг друга, и иногда Уильям видел в Каро ту душевную щедрость, которой была преисполнена ее мать.

Но все же для него Каро была лучше всех. Может быть, иногда она могла показаться немного своенравной и упрямой, но его вдохновляла ее кипучая энергия и трогательный, немного детский идеализм.

Общение с Каро, однако, не изменило его отношения к религии, и у них не утихали бесконечные дискуссии, ни на йоту не приближавшие их к согласию и истине.

— Но, дорогая, — убеждала дочь леди Бесборо, — мужчины, конечно, признают авторитет церкви, но вера редко становится для них необходимостью.

— Я бы не возражала, если бы Уильям так и поступал, — отвечала ей Каролина. — И я бы ничего не имела против, если бы он предпочел вообще не обсуждать со мной этот вопрос, но он всегда вступает со мной в спор и высмеивает все то, что для меня свято. Конечно, сначала я начинаю сердиться, а потом просто впадаю в бешенство! Это все его мать! Она всегда, всегда насмехалась и глумилась над нами! Она далеко не добродетельна, но даже не понимает, почему ей следует этого стыдиться! Зато она считает, что ты и тетя Джорджи должны быть абсолютно непогрешимы только потому, что вы обе — верующие!

— Это вполне понятно, — говорила Генриетта. — Мне стыдно говорить с тобой на такие темы, но ты знаешь, что…

— Мамочка, дорогая, конечно же я знаю, но неужели ты могла подумать, что я осуждаю тебя? Никогда, никогда! Ты хотела любви, хотела быть счастливой, за это нельзя осуждать! Но она ведет себя так, как будто она мужчина, а не такая же женщина, как ты, она заявляет, будто женщиной движут лишь первобытные, животные инстинкты, которые не имеют ничего общего с чувствами! Я как-то слышала, как она сказала — в присутствии Уильяма, Фредерика и Джорджа, — что желание получить сексуальное удовлетворение сродни желанию утолить голод или жажду. Она не согласна с теми, кто считает, что женщины более чувствительные и утонченные создания, чем мужчины, и что они больше мужчин нуждаются в любви и ласке. Представь только, она заявила, что это совершеннейший вздор! Я едва сдержалась, слушая ее дурацкие речи!