— Даже если бы это сулило значительное смягчение наказания?

— Но за это нельзя поручиться.

— Верно. Он, наверное, гадает, где вы сейчас.

— Отец мой, я часто ухожу проповедовать. Меня не бывает несколько дней кряду.

— Значит, он до сих пор должен быть там?

— Я полагаю, да.

— А если его арестуют? Что, если он выдаст вас?

— Ах, отец мой, — мягко проговорил С, — если его арестуют, я не смогу туда вернуться. Конечно, он выдаст меня. И посему вам предстоит решить, что важнее — Жордан Сикр или мои новые друзья?

— Жордан. — У меня не было сомнений. — Мы должны брать Жордана. Но по прошествии этого времени вы можете назвать мне хоть какие-нибудь имена? Какие-нибудь деяния?

— Да, некоторые.

— Тогда этого будет достаточно. Я должен запомнить их, потому что у меня нет при себе пера.

— Минутку. — Он поднялся. Из-за тюка шерсти он извлек склянку чернил, перо и пергамент. Я был сражен его предусмотрительностью.

— Пишите, — сказал я, но он поднял руку, отклоняя мое предложение.

— Нет, отец мой, — был его ответ. — Ежели сделаю это я, нетрудно будет выяснить, кто был доносчиком.

Только вообразите себе хитрость этого человека! Воистину, он был неподражаем! Он не знал себе равных. Я выразил свое восхищение вслух, и он ответил, что, подобно большинству людей, работает за плату.

И посему я поспешил заверить его, что сумма, обещанная ему за каталонских еретиков, будет выплачена полностью, хотя бы даже при меньшем, чем ожидалось, их числе. Но деньги, для передачи ему получит в оговоренный день известный нам обоим посредник.

— Что бы я ни делал до тех пор?

— Что бы вы ни делали.

— Тогда ищите меня через восемнадцать месяцев в Але-ле-Бэн. Я собирался навестить там друзей.

Более он ничего не сказал. Поэтому, записав сведения, которые он хранил в своей памяти, а память у него, должен особо подчеркнуть, была поразительной, я распрощался.

— Мое долгое отсутствие вызовет вопросы, — пояснил я.

— Разумеется.

— Вы скоро уходите?

— Немедленно.

— Будьте осторожны.

— Я всегда осторожен.

— До встречи в Але-ле-Бэн. — С этими словами я повернулся к выходу. Но не успел я открыть дверь, как мой лазутчик сзади дернул меня за рясу, и я от неожиданности вздрогнул, потому что он никогда ранее не делал попыток дотронуться до меня.

— Вы тоже должны быть осторожны, отец мой, — сказал он.

— Я?

— Чаще оглядывайтесь. Жордану, вероятно, заплатили за убийство вашего друга. У платившего еще, может быть, остались деньги.

— О, я знаю.

Я вдруг почему-то почувствовал гордость оттого, что С заботится о моем благе. Он всегда представлялся мне человеком сдержанным и бесстрастным, чуравшимся слезливых проявлений любви, дружбы и благодарности. За его кроткой наружностью чувствовалась твердая и холодная сердцевина.

— Поверьте, — сказал я ему, — я предпринимаю все меры.

Он кивнул, как бы говоря: этого и следует ожидать от инквизитора. Затем он открыл дверь и захлопнул ее за мной.

С тех пор я его не видел.

Славьте Господа, ибо Он благ, ибо вовек милость Его[82]. Наконец Господь пришел мне на помощь; Он снял с меня вретище и перепоясал меня веселием. Ибо я знал, что если Жордана задержат, то великая тайна будет раскрыта. Палачи отца Августина будут названы, схвачены и наказаны. Справедливость восторжествует. И я перестану страшиться покидать город.

Клянусь, у меня не было сомнений, что Жордан назовет убийц. Если потребуется дыба, то так тому и быть. Я и сам был бы готов ворочать лебедки, не будь это запрещено. Я бы чувствовал не более жалости, чем Жордан, когда он участвовал в убийстве беззащитного старика.

Как вы, наверное, догадываетесь, мне не терпелось допросить его самому. Но я боялся, как бы Пьер Жюльен не счел это своим долгом. Я боялся, потому что к тому времени уже успел убедиться, что дознание он проводит бестолково, беспорядочно и сумбурно, то и дело поминая петушиную кровь, волосы с ягодиц и ворованные черепа. Средь предписанных уставом вопросов: «Доводилось ли вам наблюдать совершение consolamentum? Где и когда? Кто присутствовал? Поклонялись ли вы еретикам? Доводилось ли вам проводить их или устраивать им провожатого из одного места в другое?» — он лепил не относящиеся к делу, сбивающие всех с толку вопросы о явлениях демонов, жертвоприношениях, колдовстве. Он спрашивал: «Доводилось ли вам разрубать человека на куски и разбрасывать их на перепутье? Доводилось ли вам приносить другие жертвы или вызывать демона? Применять для этого необычные инструменты? Приготовляли ли вы когда-нибудь зелья со всякими мерзостями, такими, как ногти мертвеца, шерсть черной кошки, с целью навести порчу на добрых католиков?»

Я знаю, что он часто задавал эти вопросы, желая, чтобы я тоже задавал их. Он дошел до того, что изучил выполненный Дюраном Фогассе протокол допроса Бруны д'Агилар, которую, как вы, возможно, помните, подозревали в подкупе отца Жака. И когда он увидел, что я ни разу не спросил ее о колдовстве или заклинании демонов, он сердито отчитал меня в присутствии Дюрана, брата Люция и Раймона Доната.

— Вы должны снова ее допросить! — приказал он. — Вы должны спросить, приносила ли она жертвы бесам.

— Но нет нужды ее спрашивать. Когда прибудет Жордан, мы сразу узнаем, кто преступник.

— Когда прибудет Жордан? Вы хотите сказать, что уже получили ответ из Каталонии?

— Нет, конечно. Еще и недели не прошло, как я написал.

— В таком случае извольте продолжать расследование. Если Жордана поймают, тогда хорошо. Если нет, мы все равно должны найти убийц. И мы сможем сделать это, только если будем преследовать колдунов, живущих среди нас.

Я стал посмешищем для всего народа моего, вседневною песнью их[83]. Оглядев скрипторий, увидев застывшее в ожидании лицо Раймона, опущенные долу глаза брата Люция, кислую гримасу сочувствия на лице Дюрана, я усмирил свой гнев и заговорил спокойно. Тихо. Вежливо.

— Брат, — сказал я Пьеру Жюльену. — Могу я поговорить с вами внизу? С глазу на глаз?

— Сейчас?

— Будьте так добры.

— Хорошо.

Мы вместе спустились в его комнату, которая к тому времени стала хранилищем многих книг, в том числе шести по крайней мере томов о колдовстве и заклинании духов. Затворив дверь, я обернулся к нему и в сердце своем вознес хвалу Господу за то, что Он наградил меня внушительной фигурой. Ибо я высился на манер башни над Пьером Жюльеном, который, хотя и не был карликом, но ростом не вышел. И это придавало мне еще более грозный вид.

— Прежде всего, брат, — сказал я, — я был бы вам чрезвычайно благодарен, если бы вы, когда вам пристанет выбранить меня за какое-либо упущение, не пытались делать это при наших служащих.

— Да вы…

— Во-вторых, Бруна д'Агилар не колдунья. Я расскажу вам о Бруне. Бруне шестьдесят три года, у нее пятеро здравствующих детей от двух браков. Во владении она имеет дом, виноградник, осла и несколько свиней, регулярно посещает церковь, подает милостыню нищим, предана Пресвятой Деве Марии и слегка недослышит на одно ухо. Она не ест репу, говоря, что репа ей не по нутру.

— Что…

— Еще Бруна вспыльчивая, вздорная и зловредная старуха. Она ведет давний спор с семьей одной из невесток, обвиняя их в том, что они не дали за ней обещанного приданого. Она разругалась со всеми соседями, со своим младшим сыном, с двумя братьями и с родней обоих своих мужей. Я бы рассказал вам об этих спорах, если бы у вас было полдня свободного времени. Говорят, что она убила соседских кур, которые не так давно куда-то подевались, что она поливает помоями братнино крыльцо, что она навела на невестку понос, накормив ее отравленными сушеными фигами. Но важнее всего, что она якобы дала гостию одной своей свинье, чтобы излечить ее от расстройства пищеварения. Она, видите ли, очень любит своих свиней.