Эту весть принесли ко мне в обитель менее чем за неделю до аутодафе. Однажды вечером, после завершения всех дел, в последние минуты перед отходом братьев ко сну, ко мне подошел брат мирянин, который был за старшего у нас на кухне. Он спросил позволения поговорить со мной, и я даровал ему его, хотя повторял про себя семь покаянных псалмов. (Не будем забывать, что и об ту пору я не разрешил своей духовной дилеммы, о которой речь еще пойдет далее)

Этот брат мирянин, по имени Арно, извинился, что помешал мне. Он обращался к помощнику приора, и тот посоветовал ему поговорить со мной. Он сам говорил не от себя, но от лица одного работника при кухне. Он бы не стал причинять мне беспокойство из-за пустяка…

— Перейдите сразу к сути дела, брат, прошу вас, — сказал я.

Но когда Арно испуганно отшатнулся, то я, тотчас пожалев о своем нетерпении, пригласил его к себе в келью и заговорил с ним приветливо. История, поведанная им, была весьма любопытна. Каждый день, после нашей главной трапезы, объедки отдавали нищим — вместе с несколькими хлебами, испеченными нарочно для этой цели. К монастырским воротам пищу приносил кухонный работник, некий Тома, которому доверяли проследить, чтобы всем голодным, ожидавшим там, досталась хоть малая доля ежедневной благодати. Большинство из этих нахлебников являлись постоянно; их Тома знал по именам. Но несколько дней назад появился один мужчина, которого он не знал и который отказался от куска хлеба, поскольку хлеб был «осквернен подливой» и, следовательно, мясом, «что есть грех».

Поскольку дело было в пост, Тома не обратил на его слова внимания. Но пару дней спустя тот же самый нищий принялся отчитывать другого за «принятие пищи, порожденной соитием». Не зная, что значит «соитие», Тома обратился за разъяснениями к Арно.

— Я помню, что однажды вы рассказывали о грехах еретиков, — неуверенно сказал он. — Вы говорили нам, что они не едят мяса, потому что не убивают ни птиц, ни животных.

— Это верно.

— Еще вы говорили, что они носят синюю одежду, но этот человек был не в синем. Но я почувствовал, что мне все равно следует вас предупредить.

— Брат, вы поступили правильно, придя ко мне. — Я взял его за руку. — Вы сторожевой пес у врат виноградника. Благодарю вас.

Он покраснел и выглядел польщенным. Я попросил его дать мне знать, когда в следующий раз будут раздавать еду нищим, чтобы я мог допросить этого незнакомца. И хотя трудно было поверить, что закоренелый еретик стал бы искать помощи у ворот доминиканского монастыря, я тем не менее обязан был расследовать этот случай. Иначе я рисковал навлечь на себя обвинения в пособничестве еретикам.

На следующий день, перед девятым часом службы, Арно снова пришел, и проводил меня к месту, откуда можно было рассмотреть наших нахлебников. Они, числом около дюжины, столпились у монастырских ворот, там было несколько детей, а остальные — старые калеки. Но один по крайней мере находился в расцвете сил — стройный мужчина с землистым цветом лица, светло-карими глазами и нежными руками.

Я узнал его в тот же миг.

Вы, конечно, помните ловкого осведомителя, описанного мною в начале своей повести. Я именовал его просто С. Ко времени, о котором я веду речь, он уже пять месяцев отсутствовал в Лазе, будучи предан анафеме, как упорствующий еретик. Дав ему ключ и отозвав стража, когда этот ключ планировалось употребить, я устроил ему «побег» из тюрьмы. Мы договорились, что он отправится на юг и проникнет в общину еретиков, обитающих в горах Каталонии. Спустя год он заманит некоторых из них обратно через горы; был назначен день, когда их планировалось обнаружить и арестовать — в деревне близ Разье. И что же, спрашивал я себя, он делает в Лазе?

— Друг мой, — обратился я к нему, как будто к незнакомому, лихорадочно соображая, что бы это все могло означать, — правда ли, что вы не едите мяса?

— Это правда, — отвечал он своим бархатным голосом.

— И почему, скажите на милость?

— Потому что пост душе во благо.

— Но если вы пришли сюда, то вы, наверное, слишком голодны, чтобы поститься? — Разговаривая с ним, я думал: куда же нам пойти? Ибо я не мог привести его в палату, где его узнали бы. С другой стороны, если бы я привел незнакомца в обитель, начались бы расспросы.

— Моя душа более голодна, чем моя плоть, — заметил С, поворачиваясь, чтобы идти. А я тем временем отозвал Арно в сторонку и зашептал, что я прослежу за этим еретическим отродьем, чтобы, если повезет, обнаружить его логово. А он, возможно, приведет меня к целому гнезду еретиков! И я немедленно оставил его, прежде чем он успел что-либо спросить.

Следуя на расстоянии за моим проводником, я миновал замок Конталь и пересек рыночную площадь. Он шел размеренным шагом и ни разу не обернулся. И все же у меня было чувство, что он знает о моем присутствии. Наконец он меня привел, но не на задворки курятника и не к потайному ходу в храм, а к жилому дому, верхний этаж которого был заселен, а нижний — склад — заперт, словно тюрьма. Проходя мимо, я увидел, как мой лазутчик извлек из одежды ключ и вошел в дом через боковую дверь.

Сделав крюк вокруг квартала, я вернулся к этой двери, которая была приоткрыта, чтобы я мог войти.

— Добро пожаловать, — тихо приветствовал меня старый знакомый. Затем он так же тихо затворил дверь, и лишь свет, падавший из двух маленьких, высоко расположенных окошек, освещал место, где мы стояли. Оглядевшись, я увидел, что склад полон тюками шерсти и штабелями бревен. Но я различил вблизи охапку соломы и рядом с ней предметы (бурдюк для вина, корку хлеба, нож, одеяло), которые позволяли заключить, что здесь кто-то обитает.

— Вы здесь живете? — спросил я.

— Временно.

— Кто-нибудь об этом знает?

— Думаю, что нет.

— Где же вы достали ключ? — изумился я, и мой лазутчик улыбнулся.

— Отец мой, я владелец этого дома, — сказал он. — Благодаря вашей щедрости.

— Вот как? — Мне было известно, что С приобрел виноградник, под вымышленным именем, но я и не подозревал, что он владеет домом в центре Лазе. — И все, что здесь находится, тоже ваше?

— Нет. Товары, что вы видите, принадлежат моим жильцам. — Он указал на потолок. Я рассматривал его с любопытством, потому что он, казалось, чувствовал себя более непринужденно в тюремной камере, чем в своем собственном складе. Он выглядел усталым и странно возбужденным. Его движения были необычно резки.

— Зачем вы вернулись? — спросил я. — Собрать арендную плату? Вы подвергаете себя серьезному риску, сын мой.

— Я знаю, — отвечал он. — Я пришел, чтобы помочь вам.

— Помочь мне?

— Я прослышал, что убит инквизитор Лазе. — Усевшись на один из шерстяных тюков, он пригласил меня сесть рядом. — Сначала я подумал, что это могли быть вы, но потом мне сказали, что это другой. Преемник отца Жака.

— Августин Дюэз.

— Да. Моих новых друзей очень интересовали подробности. Они узнали, что четверо стражников тоже были убиты. Четверо солдат. Это так?

— Возможно. — Встретив его ясный испытующий взор, я принужден был представить более полное пояснение. — Тела расчленили и разбросали по округе. Трудно сказать наверняка, вся ли охрана погибла или нет.

— Значит, вы не уверены?

— Я не уверен.

— Насчет Жордана Сикра?

У меня перехватило дыхание.

— Вы видели его! — воскликнул я, и он приложил палец к губам.

— Тсс! Мои жильцы вас услышат.

— Вы видели его! — Из осторожности я перешел на шепот. — Где? Когда?

— Неподалеку от места, где я жил. Он купил себе маленькую ферму и живет под другим именем. Но я помнил его по тому чудесному времени, которое провел под вашей опекой, отец мой. Он, бывало, топтал мою еду. — Мой лазутчик снова улыбнулся, и это была тревожная улыбка. — Он, конечно, меня узнал. Он пришел ко мне и предупредил, что с моей стороны было бы большой глупостью доносить на него инквизиции или кому бы то ни было, поскольку я беглый совершенный. И он был прав. Со стороны беглого совершенного такой поступок действительно был бы большой глупостью.