– Знаю, ты об этом подумала, – сказал он, – когда предложил проводить тебя.

ММ вспыхнула от гнева, но он тут же сменился чувством вины.

– Да как вы смеете такое говорить? – воскликнула она. – Как смеете строить на мой счет подобные предположения?

– Смею, – ответил он, – потому что так оно и есть.

– Я оказываю вам гостеприимство, радушие, а вы отвечаете мне таким злобным, классово враждебным отношением.

– Да бросьте вы, мисс Литтон! Сами себя выдаете. Конечно, ты была со мной очень мила, добра и выполнила свой долг, как хороший социалист, каким ты, я уверен, являешься. Но как послушаешь тебя… Да на тебе ж это просто написано…

– Что написано? – дрожащим голосом спросила ММ. – Знаете что, идите-ка отсюда. Я не просила вас провожать меня.

– Ладно, – сказал он с усмешкой, на сей раз несколько неловкой, – не расстраивайтесь, леди, нет причин. Я погорячился.

– Вы меня обидели, – сказала она, – причем незаслуженно.

Новая волна ярости и внезапно возникшего, пугающего чувства одиночества захлестнула ее, слезы подступили к глазам. ММ отвернулась.

– Плачешь, что ли? Вот придумала!

– Не плачу. Пожалуйста, уходите.

– Нет, плачешь, – повторил Джаго, протянул руку и пальцем стер слезинку, скользнувшую по ее щеке. – Ишь какая чувствительная!

– Вовсе я не чувствительная.

– Очень, – сказал он, – очень даже.

– Я просто сильно обиделась, – отговорилась ММ, пытаясь взять себя в руки. – Потому что вы сочли этот вечер чем-то вроде… вроде общественной работы с моей стороны. Я хочу, чтобы вы ушли.

– Ладно… Ладно, я пошел.

И тут появилась миссис Билл.

– Все в порядке, мисс Литтон? – спросила она, и голос ее звучал весьма многозначительно.

– Да, миссис Билл, все в полном порядке, – твердо ответила ММ. – Мой гость как раз уходит.

– Да, я ухожу, – повторил Джаго. Он открыл дверь, вышел на крыльцо, повернулся и вдруг улыбнулся ММ совершенно иначе, чем раньше, очень по-доброму. – Извини, что так тебя расстроил. Мне очень жаль. Но ты должна согласиться…

– Согласиться с чем?

– С тем, что сомневалась на мой счет, – ответил он, – и принимала бог знает за кого. Это же читалось на твоем лице. Потому все и вышло так нелепо. Почему бы тебе не признать это?

И тут ММ, окончательно сконфуженная и сбитая с толку, не в силах более сдерживаться, наконец призналась:

– Ну хорошо. Допустим. Я действительно так подумала. Я виновата. И очень об этом жалею. – Уголки ее губ при этом невольно задрожали.

– И поэтому рассердилась? Что я догадался? И из-за этого так расстроилась? – спросил Джаго.

– Да. Нет. Боже, не знаю!

– Ну, для дела социализма довольно, – сказал Джаго, и в выражении его лица странным образом смешались презрение и веселье. – Ведь знал же: все слишком хорошо, чтобы быть правдой.

ММ глубоко вздохнула.

– Почему бы вам не вернуться в гостиную, – предложила она, – и не выпить еще немного виски?

Полчаса спустя она заперла дверь гостиной и почти полностью разделась.

Джаго Форд не стал ее первым любовником. ММ была чрезвычайно чувственной женщиной. В возрасте семнадцати лет она пожертвовала своей невинностью ради лучшего друга отца. Рано созревшая и уверенная в себе, ММ испытывала сильнейшее влечение к нему, и ей не терпелось познать все прелести того, о чем до сих пор имела весьма скудное представление. С этими мыслями она начала соблазнять друга отца, что оказалось совсем не трудно: этот весьма милый и приятный мужчина лишь недавно овдовел и, конечно, не смог устоять перед откровенными ухаживаниями юной леди. Их связь длилась недолго, но ММ и этого было вполне достаточно, чтобы обнаружить в себе немалый аппетит к любовным играм. В девятнадцать лет у нее начался роман с молодым человеком в университете. ММ любила его гораздо больше, чем он ее. Удивленный и польщенный ее готовностью спать с ним, молодой человек поддерживал эти отношения вплоть до выпуска. На ее курсе учились всего четыре девушки, и ММ была куда привлекательнее трех остальных. Когда юноша бросил ее, объявив о своей помолвке с богатой и совершенно невзрачной девушкой, сердце ММ было разбито. Особенно больно задело ее то, что после их глубоких и остроумных бесед, после искрометных, длившихся долгое время любовных игр он все же счел, что она не годится ему, адвокату, в жены. Произошедшее сформировало в ММ негативное отношение к мужчинам ее класса, вселив в нее подозрительность к ним и отбив всякое желание общаться. Выйти замуж она не стремилась, мысль о детях глубоко претила ей. Она предпочитала партнерские отношения, умную беседу и хороший секс. Однако найти такой вариант было непросто.

До тридцати лет ММ пережила несколько неудачных связей. Двое из ее прежних любовников были женаты и несчастливы в браке, и ММ не только проявляла к ним дружеское участие, но и доставляла физическое удовольствие, в котором они так нуждались, не стесняя при всем этом их свободы. Но все же каждый раз она снова оставалась одна, глотая новую обиду, и чувство собственного достоинства в ней начало потихоньку убывать.

С Джаго Фордом ММ познала абсолютное счастье. Он был интересным, готовым на риск человеком, он любил ее, он восхищался ею и к тому же оказался потрясающим любовником. Как и она сама.

– Ты ведь понимаешь, что делаешь? – спросил Джаго, когда, обнявшись, веселые и утомленные, они лежали в самый первый раз – прекрасный, неистовый, бурный, потрясающий первый раз.

– Надеюсь, – ответила с легким негодованием ММ, – а ты, верно, решил, что я викторианская недотрога?

– Ну не кипятись, – сказал Джаго, нежно целуя ее, – я вовсе не про то. Тут дело в чем: выходит, что давать так же важно, как и получать. Ведь тебе это необходимо, верно?

– Да, – вздохнула с ноткой грусти ММ. – Да, так оно и есть.

В первое время ММ не могла отделаться от мыслей о жене Джаго – милой, кроткой Энни, которую он так любил и так недавно потерял. Эти мысли сдерживали и тревожили ее, словно она украла Джаго у его Энни, впустив его в свое изголодавшееся тело, украв его воспоминания, склонив к неверности. Но когда ММ сдерживалась, Джаго, будучи сам смущен этими мыслями, признавая их правомерность, шептал ей: «Не надо, ее здесь нет, она ушла. Энни хотела бы, чтобы я стал счастлив. Ты всегда будешь другой».

ММ и была другой, об этом Джаго ей тоже сказал. Сблизившись с ним достаточно, чтобы говорить об Энни, ММ узнала, что та испытывала настоящий страх, даже ужас перед сексом. Будучи воспитана очень строгой матерью, приучавшей ее сдерживать себя и относиться к браку как к чему-то, что приходится терпеть, девушка тем не менее сумела достичь гораздо большего. Но она всегда была пассивна и заботилась в первую очередь о том, чтобы доставить удовольствие мужу, а не получить его самой. Поняв это, Джаго тоже стал сдерживаться, боясь ей надоесть. Постепенно они все же научились доставлять друг другу радость, но это была очень осторожная радость, радость с оглядкой. В то время они уже зачали ребенка, которому суждено было навсегда их разлучить, а Энни с самого начала плохо себя чувствовала.

– Я любил ее всей душой, – сказал Джаго ММ, – но то, что я теперь с тобой, ее не обидит. И не обидит память о ней. Не переживай за нее. Переживай за меня, – неожиданно ухмыльнулся он, – и сделай что можешь для меня.

И похоже, ММ оказалась способна на многое.

Отец Джаго служил клерком в страховой конторе и больше всего на свете хотел, чтобы сын получил образование. Джаго платили стипендию в пансионе, и учился он очень хорошо, были даже разговоры о его дальнейшем обучении в колледже, готовящем преподавателей. Но тут умер отец. В четырнадцать лет Джаго был уже достаточно взрослым, чтобы зарабатывать на жизнь и содержать пятерых младших братьев и сестер. Самым простым выходом казался физический труд, и Джаго поступил в строительную бригаду, покрывавшую крыши новых домов в Лондоне. Дела пошли успешно, и в свои шестнадцать лет Джаго приносил в дом заработок, который составлял половину семейного дохода. Постепенно он без особых переживаний отбросил мечты о другой жизни. Но что Джаго так и не смог отбросить – это сознание несправедливости, которая делала жизнь таковой, сознание того, что вдова человека, который всю жизнь работал, как его отец, на благо большой компании, осталась после его смерти без средств к существованию и оказалась брошена на произвол судьбы. И еще одна несправедливость мучила Джаго: что владельцы крупных компаний получали колоссальные доходы, с которых практически не отчисляли налогов, что жили они в роскоши своих особняков, сытые и прекрасно одетые, наслаждаясь всеми благами жизни, в то время как те, кто тяжелым трудом сколачивал им эти состояния, прозябали на грани нищеты.