В конце мая в офис позвонил самозваный медиум, который хотел опубликовать рукопись о своих потусторонних встречах на Ромни-Марш[3]. Когда к нам обращается новый перспективный клиент, мы всеми силами стараемся ему угодить, вот почему я отправилась в Кент на довольно древнем хетчбэке «пежо», принадлежащем Герберту, чтобы прийти, увидеть и, при должном везении, победить. Я редко вожу машину и терпеть не могу запруженные автострады и потому тронулась в путь на рассвете, рассудив, что так дорога будет свободнее и я смогу выбраться из Лондона невредимой.

Я приехала к девяти. Встреча прошла очень успешно – победа была одержана, контракты подписаны, – и к середине дня вернулась на шоссе. К тому времени движение заметно оживилось, чему решительно не соответствовала машина Герберта, неспособная выжать более пятидесяти миль в час без риска лишиться колес. Я перебралась в левый ряд, но все равно вызывала слишком много гневных гудков и качаний головой. Неприятно, когда тебя считают помехой, особенно если ничего не исправить, и потому в Ашфорде я свернула с автострады на проселочные дороги. У меня совершенно нет чувства направления, но в бардачке лежала карта, и я была полна решимости регулярно съезжать на обочину и сверяться с ней.

Мне понадобилось добрых полчаса, чтобы окончательно заблудиться. До сих пор не понимаю, как так получилось, подозреваю, что отчасти дело в устаревшей карте, а также в том, что я наслаждалась видами – полями, усыпанными первоцветами, и дикими цветами вдоль канав, – когда надо было следить за дорогой. В общем, я потерялась, колесила по узкой дороге, над которой смыкались огромные искривленные деревья, и наконец призналась себе, что понятия не имею, в какую сторону веду автомобиль – на север, юг, восток или запад.

Но тогда я не встревожилась. Я рассудила, что нужно просто двигаться дальше и рано или поздно я наткнусь на перекресток, ориентир или даже придорожный киоск, в котором добрая душа нарисует мне большой красный крест на карте. Возвращаться на работу было не надо; дороги не бывают бесконечными; достаточно смотреть в оба.

Вот как я обнаружила его. Он торчал из довольно обширных зарослей плюща. Один из старых белых столбиков с названиями местных деревушек, которые вырезаны на заостренных кусках дерева, указывающих в нужную сторону. «Майлдерхерст, – было написано на нем. – Три мили».

Остановив машину, я еще раз прочла надпись. У меня волосы зашевелились на затылке. Мной овладело странное шестое чувство, снова возникло туманное воспоминание, которое я пыталась поймать с февраля, когда доставили мамино пропавшее письмо. Я вылезла из машины как во сне и поспешила по указателю. Я словно наблюдала за собой со стороны, словно знала, что мне предстоит найти. И возможно, я действительно знала.

Они находились именно там, где я предполагала, в полумиле дальше по дороге. Из колючек вырастали высокие железные ворота, некогда величественные, но теперь кренящиеся под опасным углом. Створки опирались друг на друга, как будто вместе несли тяжкий груз. На небольшой каменной сторожке висела заржавленная табличка с надписью: «Замок Майлдерхерст».

Сердце быстрее и сильнее забилось в груди, когда я перешла через дорогу и приблизилась к воротам. Я схватилась за решетку обеими руками… ладони коснулись холодного, грубого, ржавого железа… и я медленно прижалась к ней лбом. Я проследила взглядом изгибы гравийной подъездной дорожки, которая поднималась по холму, вела по мосту и исчезала за пышной рощей.

Пейзаж был прекрасным, заросшим и меланхоличным, но не от него у меня перехватило дыхание. Внезапно я с абсолютной уверенностью поняла, что уже была здесь. Уже стояла у этих ворот, смотрела сквозь прутья решетки и следила, как птицы, будто клочья ночного неба, парят над ершистым лесом.

Детали с шелестом обретали плоть. Я словно попала в ткань сна, словно вновь заняла то же место во времени и пространстве, что и прежде. Мои пальцы крепче сжали прутья, и я нутром узнала этот жест. Я уже делала это. Кожа моих ладоней помнила. Я помнила. Солнечный день, теплый ветерок, играющий подолом моего платья… моего лучшего платья… где-то рядом маячит длинная тень матери.

Я покосилась на мать, наблюдая за ней, пока она наблюдала за замком – темным и далеким силуэтом на горизонте. Я страдала от жары и жажды, мне хотелось искупаться в покрытом рябью озере, которое я видела сквозь ворота, поплавать с утками, камышницами[4] и стрекозами, то и дело внезапно нырявшими в заросли тростника на берегу.

«Мама, – помнится, позвала я; она не ответила, и я повторила: – Мама?» Она повернулась ко мне; лишь через долю секунды искра узнавания осветила ее черты. А до того они хранили выражение, которого я не понимала. Она была для меня незнакомкой, взрослой женщиной, в глазах которой таились секреты. Теперь я нахожу слова описать тот странный сплав чувств: сожаление, нежность, горе, ностальгия, – но тогда растерялась. И растерялась еще больше, когда она сказала: «Я совершила ошибку. Мне не следовало возвращаться. Слишком поздно».

Вроде бы я ничего не ответила. Я понятия не имела, о чем речь, и, прежде чем успела спросить, она схватила меня за руку, дернула так сильно, что у меня заболело плечо, и потащила обратно через дорогу к припаркованной машине. Я уловила незнакомые сельские запахи и аромат ее духов, ставший резче, кислинку там, где он смешался с раскаленным воздухом. Мать завела машину, и мы поехали. Я следила за парой ласточек через окно, когда услышала его: такой же жуткий всхлип, как тот, что издала мама при виде письма от Юнипер Блайт.

Ворота замка были заперты и слишком высоки, чтобы перелезть, хотя я не стала бы примериваться, даже будь они пониже. Я никогда не любила спорт и физические упражнения, а с возвращением пропавшего воспоминания у меня подкосились ноги, что никак не способствовало лазанию по заборам. Я испытывала странную отрешенность и неуверенность. Через некоторое время мне пришлось вернуться в машину и обдумать свои дальнейшие действия. Вариантов оказалось немного. В расстроенных чувствах нельзя водить машину, а Лондон слишком далеко, так что я завела мотор и на черепашьей скорости вползла в деревню Майлдерхерст.

На первый взгляд она показалась такой же, как и другие деревушки, через которые я проезжала в тот день: единственная центральная улица с лужайкой и церковью в конце и школой посередине. Я припарковалась перед местным клубом и живо представила ряды усталых лондонских школьников, грязных и растерянных после бесконечной дороги. Вообразила давний образ своей мамы, до того как она стала моей мамой, тогда она еще никем не успела стать, а только беспомощно шагала в неизвестность.

Я брела по Хай-стрит, без особого успеха стараясь попридержать разогнавшиеся мысли. Итак, мама вернулась в Майлдерхерст и взяла меня с собой. Мы стояли у тех ворот, и она расстроилась. Я это помнила. Это было. Но как только нашелся один ответ, на волю вырвалась целая туча новых вопросов и запорхала в голове, будто стая серых мотыльков, летящих на свет. Почему мы приехали и почему она плакала? Что она имела в виду, говоря, что совершила ошибку и уже слишком поздно? И почему всего три месяца назад она солгала, что письмо Юнипер Блайт ничего не значит?

Вопросы все кружились и кружились, пока я не очутилась у открытой двери книжного магазина. На мой взгляд, в пору душевного смятения вполне естественно искать знакомую обстановку, и высокие шкафы и длинные ряды аккуратно составленных корешков заметно меня успокоили. Среди запаха чернил и переплетов, среди пылинок, танцующих в лучах струящегося солнечного света, в объятиях теплой, безмятежной атмосферы мне словно стало легче дышать. Я ощутила, как пульс нормализовался, а мысли сложили крылья. В магазине было сумеречно – тем лучше; я высматривала любимые заголовки и авторов, как учитель, проводящий перекличку. Бронте – в наличии все три; Диккенс – присутствует; Шелли – несколько чудесных изданий. Ни к чему выдвигать книги с полок, достаточно знать, что они здесь, легонько гладить корешки кончиками пальцев.