Восстание началось ранним утром четырнадцатого декабря, и к одиннадцати часов Московский полк выстроился на Сенатской площади. С этого момента все, что могло обернуться неудачей для заговорщиков, обернулось именно так. Гвардейцы, которым по плану следовало захватить Зимний дворец, не смогли этого сделать. К Московскому полку не присоединились другие части. Что еще хуже — Трубецкой отказался участвовать в мятеже и не явился на Сенатскую площадь, чтобы стать во главе восставших войск. Темп был потерян, и Николай сумел перехватить инициативу. К четырем часам по периметру площади были установлены тридцать две пушки. Семь артиллерийских залпов по мятежникам заставили их рассеяться. Восстание было подавлено.
В последовавшие за этим месяцы по всей России прошли аресты. Множество декабристов, в том числе и Трубецкой, были приговорены к каторжным работам и сосланы в Сибирь; других разжаловали в рядовые и отправили на Кавказ. Тринадцатого июля 1826 года состоялась казнь пятерых руководителей декабрьского восстания. Так закончилась «первая русская революция». Третьего сентября состоялась коронация Николая, нового российского императора. Молодой царь торжественно поклялся, что отныне сделает невозможным мятежные действия тайных обществ, подобных организациям декабристов. Это обещание он сдержал.
Император Николай отличался от других европейских монархов. В то время как многим тронам угрожало пламя мятежей, население России в подавляющем большинстве относилось к своему царю с благоговением. Его власть не имела границ, над ним стоял лишь Бог. Парламента, который мог бы сдерживать государя, в России не было. Священнослужители признавали императора духовным главой Церкви. Власть царя, по сути, представляла собой сплав деспотизма былых времен, византийской теократии и военной диктатуры. Внушительная фигура императора, его гордая осанка как бы воплощали идею государственной власти. Немногочисленные интеллектуалы и либералы, которые осмеливались возражать Николаю (а кое-кто даже решался на попытку дворцового переворота), неизбежно оказывались в одном из отдаленных азиатских уголков его необъятной империи, где раскаивались в своем безрассудстве. Царь не был связан ничем и всегда поступал по своей воле.
Вместе с тем Николай был довольно простодушен, и королева Виктория быстро поняла, что перед ней человек честный, твердый и решительный. Не лишенный благородства, император мог заставить окружающих «почувствовать престиж его титула». Обычно сдержанный и недоверчивый, Николай мог проявить и дружелюбие и тогда «очаровывал всех своей искренностью». К участникам Польского восстания 1830 года он не проявил ни малейшего снисхождения, и его жестокость вызвала к нему ненависть миллионов. В то же время эта суровость усиливала впечатление от его облика и даже увеличивала удовольствие от общения с царем, когда тот находился в добром расположении духа. Николай был человеком слова, и большинство государственных деятелей Европы не имели оснований усомниться в его личной честности. Эти качества делали Николая истинным джентльменом — в том смысле, который вкладывают в это понятие англичане: ведь дипломатические договоренности с ними нередко скреплялись простым рукопожатием и parole de gentleman[9].
Николай обладал безграничной энергией и развитым чувством долга. Он принял на себя значительную долю реальных дел по управлению страной. В отличие от своих предшественников, он назначал русских на главные административные должности и окружил себя весьма способными и одаренными советниками. Министром юстиции был назначен Дмитрий Дашков — человек «неподкупный, несмотря на искушения, и сочетающий в себе редкую эрудицию и истинную страсть к делу». Графу Е. Ф. Канкрину государь поручил осуществление грандиозной работы по кодификации законов империи; результатом этого труда явился свод законов в сорока пяти томах. Граф Александр Бенкендорф получил в свое ведение печально известное Третье отделение канцелярии его величества, которое было призвано, говоря словами самого Бенкендорфа, «покровительствовать утесненным и наблюдать за злоумышлениями и людьми, к ним склонным». Столь продуманной системы управления Россия еще не знала. Восхищение императора точностью и порядком, царящими в прусской армии, чувствовалось в постановке дела во всех государственных департаментах. Доклады, комиссии, бумаги, бумаги, бумаги… Вскоре возникла необходимость учредить государственную комиссию «по изысканию путей уменьшения необязательной корреспонденции».
Не прошло и пяти лет правления Николая, как события в Западной Европе открыли новую страницу в российской истории. В 1830 году был свергнут Карл X, а Луи-Филипп стал не королем Франции, а королем французов. Отец Луи, Филипп Эгалите[10], ранее голосовал за казнь Людовика XVI, состоявшего с ним в родстве. Новый режим принял форму конституционной монархии с либеральным буржуазным правительством. До появления на политической сцене Филиппа правление европейскими странами осуществлялось сильными монархическими режимами, при которых власть монархов была почти абсолютной. Теперь во Франции установился конституционный порядок, в значительной степени ограничивший полномочия короля, а вскоре стремление масс к аналогичным реформам стало ощущаться в Италии, Бельгии и, наконец, в Польше.
Двадцать восьмого ноября 1830 года польские националисты ворвались во дворец Бельведер в Варшаве и убили русского генерала, которого приняли за великого князя Константина. На следующий день горстке поляков удалось получить контроль над варшавским гарнизоном. Впрочем, в течение недели восстание было подавлено и порядок восстановлен. События декабрьского мятежа 1825 года оставили неизгладимый след в памяти императора, и теперь волнения в Варшаве подтвердили худшие подозрения Николая, утвердив его во мнении, что либерализм и конституционные эксперименты таят угрозу и являются совершенно нетерпимыми. Одновременно с жестокими репрессиями в Польше развернулась программа интенсивной русификации.
Пока в Европе после 1830 года набирали силу революционные движения, русский император все в большей степени становился олицетворением автократии и консерватизма. «Его система правления подчинялась жесткой логике, его убеждения были непоколебимы, — писал о Николае барон Жомини[11], швейцарец на русской службе, советник царя. — Государь получил свои полномочия не в результате выборов, а от Бога. Порядок или революция — вот две крайности, компромисса между которыми он не допускал». Моральную и материальную опору в критические моменты видела в русском царе Австрия. Канцлер Меттерних и Николай нередко выказывали взаимное восхищение.
Внутри страны Николай продолжал реформы, в результате которых крестьяне, составлявшие огромное большинство населения, получили определенные выгоды, чего нельзя сказать о меньшинстве — интеллектуалах и нарождающемся среднем классе, поскольку царь издал немало законов, успешно подавляющих творческую мысль. Был введен запрет на поездки за границу, цензура внедрялась все шире и становилась строже. Из учебников по греческой истории изымалось слово «демос», об убийстве Юлия Цезаря упоминать не следовало — он якобы просто умер. Усердный цензор вычеркнул из научного труда выражение «силы природы». Газеты сообщали тщательно отобранные новости практически без собственных комментариев. Из текстов по анатомии исключалось все, что могло «оскорбить чувство приличия». Писателям буквально зажали рот, и многие из них оказались в Сибири, включая таких знаменитостей, как, например, Достоевский. «Русскую литературу можно было сравнить с растением, которое пытается пустить побеги, находясь на краю вулканического кратера», — писал один историк. Индивидуальная мысль была задушена, инициатива пресекалась. В то время как в Европе во всю силу разгорался революционный огонь, до России доходил разве легкий запах дыма.
