Тут-то ему и повезло вторично.
Крепкие сосновые ветки значительно смягчили падение, и агент благополучно брякнулся оземь, сохранив все свои кости в целости и сохранности. Не повезло лишь мягкому месту.
Зад Шмалдера теперь напоминал диковинного ежа или, скорее, заокеанского ощетинившегося дикобраза.
С тихими подвываниями секретный агент принялся осторожно выдергивать из мягкого места сухие иголки.
Именно за этим болезненным занятием его и застали внезапно нагрянувшие к месту взрыва чудища. По всей видимости, чудища вознамерились полакомиться дармовой мертвечиной, ибо они здорово удивились, узрев Шмалдера живым и практически невредимым.
— А-а-а-а!!! — заорал агент отнюдь не от боли в саднящем заду.
Из-за деревьев медленно, как в страшном сне, выступили жуткие монстры, коих муторошно было даже описывать. Все сплошь черные, блестящие, покрытые местами белыми перьями и с топорами (?!!).
С топорами?!!
— Дай на опохмел, мил человек, — хрипло проревел один из монстров, громко клацнув кривыми зубами.
Шмалдера передернуло, и, подхватив с земли немного обуглившийся заветный саквояжик, американец побежал куда глядели его вытаращенные от страха глаза.
— Дай на опохмел, сволочь заокиянская! — жутко неслось ему вслед, но агент не оборачивался.
Ледяной первобытный ужас охватил его в тот момент, и именно с этого самого дня Шмалдер слегка тронулся умом.
ГЛАВА 13
О том, чем же все-таки закончились в славном Новгороде свободные выборы
Оказавшись в Новгороде, княжьи племянники лишь диву давались да с открытыми ртами глазели по сторонам. Столько честного народа они еще ни разу в своей жизни не видывали. Кого тут только не было. Казалось, со всех земель расейских съезжались в Новгород зеваки, дабы поглядеть на знаменательные выборы местного головы. Создавалось впечатление, что на Руси, окромя как по великим городам шататься, и делать-то нечего.
Взяли бы, к примеру, да крышу прохудившуюся у себя в доме починили или мусор на дороге прибрали, ан нет, шатаются без дела по уделам, празднества всяческие выискивают. Посмотрят вот дерьмократические выборы и всем миром в град Кипиш пойдут, где со дня на день должно было начаться грандиозное Общерасейское Вече.
— Гляди, Тихон! — Григорий остановился у невысокой яблоньки, на стволе которой висел кусок потрепанной бересты.
— Лихо? — не поверил своим глазам Тихон, в замешательстве рассматривая маленькую картинку.
— Смутьян Павел Расстебаев, — прочел чуть ниже Гришка. — Так оно что, ко всему еше и мужик?!!
Племянники в ужасе переглянулись.
— Эй, родимые! — донеслось из толпы праздношатающихся. — Отчего врата городские не сторожите?
Но княжьи племянники лишь небрежно отмахнулись.
Все же им не следовало забывать, что одеты они в чужую одежку и рано или поздно кто-нибудь да освободит связанных стражников.
Весь честной народ постепенно вливался на городскую площадь, и дружинники с интересом последовали за галдящей ватагой уже слегка подвыпивших русичей.
Во всевозможных мелких лавчонках шла бойкая торговля баранками, сладостями, карамелью и прочими шибко ходкими во время народных гуляний товарами. Тьмутараканчане нелегально приторговывали настоянным на мухоморах первачом, эфиопы предлагали дивные заморские пряности, а иудеи, как всегда, весьма проворно распродавали разноцветный лед для лизания, хотя жаркий сезон давно уже прошел.
Прямо по центру городской площади был сооружен высокий деревянный помост. Внизу под помостом стояли большие урны, куда голосующие должны были бросать камешки. Но народ пришел в город в основном политически неграмотный, поэтому в некоторые урны кое-кто из толпы уже успел набросать мусор, а некоторые и плюнуть.
Власти, усмотрев в этом происки политической оппозиции, выставили рядом с урнами ратников с копьями, кои матерно отгоняли от помоста самых ретивых.
На деревянном возвышении были установлены длинные скамьи и небольшая греческого образца трибуна. На скамьях уже сидели мающиеся от безделья новгородские бояре, а у трибуны ораторствовал один из кандидатов на пост городского головы. Увидав этого кандидата, Гришка с Тихоном оторопели. Что и говорить, странный был кандидат. До пояса вроде как мужик, а дальше… страшно подумать — ЛОШАДЬ! Это ж какие злые чары этакое чудовище могли породить?
— Равенство и свобода! — зычно вещал с трибуны жуткий человекоконь. — Справедливость и всеобщее братство! Нет произволу! Нет тирании!
— Да-а-а-а!!! — подхватила пьяная в стельку толпа.
— Не позволим!
— Да-а-а-а…
— Каленым железом…
— Уа-а-а-а…
— Сокрушительный удар по врагам дерьмократии…
— Енто кто таков? — спросил Гришка у невысокого, едва державшегося на ногах мужичка, который весело размахивал драной шапчонкой.
— Енто Сивый Мерин! — значительным тоном ответил мужичок. — Из далекой Хреции к нам приплыл. Большой специялист по дерьмократии, главный кандидат на должность головы. Ах, как врет, как славно заливает, сразу видно, наш в доску!
— А чего у него торс лошадиный, хвост да копыта?
— Так он же ентот… — мужичок громко икнул, — хентавр. У них там в Элладе много таких водится. Пастухи ведь с местными кобылами… ну вы понимаете…
— Вот енто да-а-а-а… — протянул Гришка, содрогаясь от ужаса.
— Не позволим!
— Ура-а-а-а…
— О чем это он? — Тихон пытался безуспешно постичь смысл речи хентавра, но как ни старался, так ничего толком и не понял.
— А это и не важно, — усмехнулся Гришка. — Все ведь вокруг, окромя нас, вусмерть пьяные. Тут не смысл значение имеет, а интонация. А интонация у этого Сивого Мерина что надо, боевая, с запалом. У нас народ таких вот пустословов знаешь как любит. Теперь ему осталось только спуститься вниз и с каждым выпить, тогда голоса присутствующих у него в кармане.
— Боюсь, что не выдержит заморская конячка, — знающе заметил Тихон, — скопытится…
— Все верно! — согласился с братом Гришка. — Они там в этой Хреции по части выпить слабаки. Даже вино и то водой разбавляют.
— Да ну?!!
— Здоровьем Всеволода клянусь!
— Справедливость и нерадивость!
— Ура-а-а-а…
— Заветы великого Плутарха… чтим!
— Ура-а-а-а…
— Эй, уважаемый? — Григорий обернулся к знакомому мужичку, но за спиной того не обнаружил.
Мужичок уже спокойно лежал на земле и вовсю тянул лыбу аки «идиот малахольный». Над его распростертым телом стоял огромный богатырь в дивной кольчуге и в дурацком шлеме, точной копии медового бочонка с крантиком. Добродушно улыбаясь, богатырь протирал тряпочкой зловещий кузнечный молот, с умилением глядя при этом на надрывающегося оратора.
Лицо у него почему-то слегка отливало нездоровой синевой.
«Болен, что ли, чем?» — удивился Гришка, а вслух спросил:
— Можно ли тебе, добрый человек, задать один вопрос?
Навий богатырь перевел взгляд на дружинника:
— Спрашивай, мил человек, отчего же не спросить, отвечу, коль знаю.
— Емельян Великий нынче в Новгороде обретается аль нет?
Богатырь призадумался:
— Это ты о Емельке-щуколове?
— Ага!
— Нет, в Новгороде его точно быть не может, я бы… м… м… я бы почувствовал.
— Вот так-то! — сказал Тихону Гришка, и княжьи племяши снова пригорюнились.
* * *
Чертов иудей оказался хуже пресловутого банного листа, намертво приклеившегося к распаренной заднице. То, как грубо он был выдворен из корчмы, его ничуть не смутило.
Через четверть часа Соломон как ни в чем не бывало снова вошел в питейное заведение и направился прямиком к столу, где по-прежнему отдыхали с дороги богатыри.
— Не хотите заказных убийств, ну и не надо, — весело согласился он, садясь рядом с недовольным Колупаевым.
— Я тебя о чем предупреждал? — хрипло прорычал кузнец.
— Да ладно вам, народ уже ждет своего героя. Пора!
Слегка протрезвевший Муромец, часто моргая, непонимающе пялился на Соломона.
