И вот воевода наконец неспешно вышел на крыльцо. С копьем булатным наперевес, в кольчуге ратной, все чин-чином. Молодая женушка ратника грациозно повисла у него на шее, запечатлев на щеке муженька страстный поцелуй.
— Ты это, Дарья, спать лягай, — смущенно отодвинулся от молодой жены воевода. — Неча босой по крыльцу бегать, простудишься еще.
— А вот не простужусь! — весело рассмеялась молодица.
— Ладно, потопал я.
— Топай-топай, баран, — улыбнулся Лука.
— Да, и это… — обернулся у ворот воевода. — Ты двери избы на засов крепкий изнутри запри, как я давеча показывал. И никому не открывай. Я лишь на рассвете ворочусь и постучу условно три раза.
— Конечно, родимый, — защебетала молодка, провожая супруга до широкой дороги.
— Домой ступай, простудишься…
И, громко лязгая доспехами, воевода направился к заставе, которая находилась совсем рядом с его домом, за поворотом дороги.
— М-да, на этот раз опасное у меня приключение, — продолжал рассуждать вслух юноша, осматривая высокий забор.
В принципе перепрыгнуть такой при определенной сноровке нефиг делать. Что-что, а сноровка у Луки была.
Близкое присутствие воеводы лишь обостряло все чувства. Хотя полностью терять голову конечно же не следовало.
Молодка затворила за муженьком ворота и направилась, однако, не в натопленную избу, как того можно было ожидать, а прямо к сараю, в коем и затаился озябший юноша.
— Лука-а-а-а, — тихо позвала молодица. — Лука… выходи. Ты где это, озорник, спрятался?
— Да тут я. — Лука недовольно высунулся из-за приоткрытой двери. — Где же мне быть, как не здесь. Ну что, ушел уже твой евнух?
— И вовсе он не евнух, — обиделась Дарья, — а очень даже видный мужчина, с положением. Вон, дружина под его началом ходит, дюжина человек!
— Слушай, может, пройдем все ж таки в избу, озяб я что-то, — нетерпеливо предложил парень.
— Да-да, конечно, самовар как раз закипел, бараночки есть свежие.
— Да мне бы на печь, согреться, — ответил Лука, — ну а потом, сама понимаешь…
Дарья мило смутилась, залившись румянцем, что ей, к слову сказать, шло.
— Ну ты и скажешь, разбойник, — кокетливо махнула она концом длинной косы. — Соблазнил меня аки змий-искуситель. Ах, что я делаю?!
— Не притворяйся, — усмехнулся юноша, и они с молодицей прошли в уютную теплую горницу.
С Дарьей Лука познакомился совершенно случайно, по своему обыкновению заночевав в попавшемся на пути сарае, благо дворовых псов воевода у себя не держал, ибо сам был пострашнее любого Полкана. Лишь законченный безумец мог попытаться влезть к нему в дом. Но Лука как раз и был тем самым ненормальным, коему все на этом свете, кроме стихов да женщин, было по барабану. В общем, стихами своими он молоденькую женушку медведковского воеводы и пленил.
— Кто у тебя до меня был? — полюбопытствовал Лука, прихлебывая горячий чай с баранками, которые и впрямь оказались свежими. — Местный конюх?
— А откуда ты узнал? — изумилась молодка.
— Да так, ентуиция, — хмыкнул юноша, дуя на дымящееся блюдце.
Засиделся он что-то в этом Медведкове. Шутка сказать, целую неделю уже в избе у лопуха-воеводы живет, как сыр в масле катается. Тепло, уютно, утром любовь, вечером любовь. Муженек-то все время у заставы сидит, женился балда на свою голову. Вот так с дурнями в жизни и бывает.
«Пора делать отсюда ноги! — подумал Лука, хрустя бараночкой. — Удача — штука изменчивая».
Дарья, сидя напротив, продолжала застенчиво теребить косу. Огонь девка! С виду вроде как скромница да прилежница, но это лишь с виду.
— Прочти стишок, Лука, ну что тебе стоит, — принялась канючить молодка. — Ну еще один для твоей лапушки.
Юноша тяжело вздохнул.
Ничего не поделаешь, коль просит… и он зычно, с чувством прочел…
Сегодня снова Купидон
Пытался подстрелить меня,
Но то ли промахнулся он,
То ль в сердце выросла броня…[1]
— Ох, — томно вздохнула Дарья, — хватит чаевничать, лучше иди ко мне…
Лука с тоскою поглядел за окно. Внутренний сторож уже битые полчаса настырно твердил: «Беги, беги, беги…»
Дарья задула лучину и, расстелив на печи одеяло, изяшным пальчиком поманила парня.
Пиит снова прислушался к себе. Что-то было не так, и потому вместо того чтобы прыгнуть на печь к бесстыжей молодке, он ловко юркнул за стоявший у двери избы огромный кованый сундук.
В ту же секунду крыльцо на улице грозно заскрипело, дверь приоткрылась и в щель просунулся тяжелый булатный меч.
Дарья вскрикнула и метнулась к окну.
— Еханый бабай!!! — взревело под дверью, и, звеня доспехами, в дом с оглушительным грохотом вломился раскрасневшийся воевода.
«Я так и знал, — с тоскою подумал Лука, — знал ведь, не мог не знать».
— Где?!! — страшно взревел обманутый муж и с мечом наперевес погнался за визжащей благоверной.
Изба была просторная, и супруги потешно забегали вокруг крепкого дубового стола, за которым давеча пил чай с баранками Лука.
— Где-э-э-э он?!!
— О чем ты, родимый?
— Я все знаю, признавайся, выдра!..
— А… на помощь!!!
— Рога мне наставила?!!
— Нет…
— С кем, С КЕМ? Я все равно его найду и… зарублю!!!
— А… нет-нет…
Лука задумчиво наблюдал за семейной сценой из своего укрытия. Сколько раз он уже видел подобные представления. Все повторялось даже в мельчайших деталях, вот только он следил за драмами, как правило, из разных мест. Из-за печи, с чердака, из чулана, а вот теперь… за сундуком схоронился.
— Ты думала, я ничего не знаю, охо-хо… А я все знал с самого начала, когда нашел несколько дней назад под подушкой чужой лапоть!
— Нет, только не за косу-у-у-у…
«Какой еще лапоть? — недовольно подумал Лука. — Сроду я никаких лаптей здесь не терял. Да и не ношу я их, в сапогах вот удобных путешествую».
Стало быть, конюха лапоть. Ай да Дарья, ай да коза бесстыжая!
Намотав на левую руку длинную косу жены, воевода, судя по намерениям, собрался отсечь благоверной голову.
— Пора! — хрипло прошептал Лука и незаметно, словно хищный зверь, прошмыгнул на двор.
— А… — донеслось из избы, — не надо-о-о-о… — После чего раздались громкие шмякающие звуки.
— Порет! — сразу определил юноша, прислушиваясь к диким визгам неверной. — Что ж, любишь кататься, люби и саночки возить…
И, произнеся вслух сию известную расейскую мудрость, Лука ловко, точно ярмарочный акробат, перемахнул через высокий дощатый забор.
Выйдя из разгромленной корчмы, Колупаев направился к своей скромной повозке, на которой и путешествовал по землям русским бескрайним уже изрядное количество лет.
Запряженная в повозку лошадка по имени Буцефал встретила хозяина довольным всхрапыванием. Присмотревшись, Степан заметил, что лошадь взирает на него с укоризной. Видно, не одобрял Буцефал учиненной кузнецом драки.
Ну да ладно, где еще русскому человеку пар спустить, как не в благородном честном поединке, особенно когда силы противника превосходят твои собственные в десять раз.
Прикрыв старой медвежьей шкурой рабочий инструмент, лежащий на дне повозки, Колупаев залез на козлы и громко скомандовал:
— Поше-о-о-ол…
Сегодняшнее происшествие в корчме стало последней каплей в той бочке дегтя, которую уже столько лет носил под сердцем Степан. Тяжело жить на земле русской обманутым героям. Да разве можно было помыслить такое в прежние-то времена?
Кто бы тогда посмел приписывать подвиги какого-нибудь богатыря совершенно чужому человеку?
А какие встарь были силачи, горы сворачивали: Микула Селянинович, Никита Кожемяка, Добрыня Никитич, Гол Воянский, Иван-богатырь крестьянский сын, Алеша Попович… Да целого дня и ночи не хватит, чтобы все их подвиги пересказать.
Непонятно было, чем Степан заслужил такую горькую участь. Сколько подвигов совершил, животом рисковал, а слава вся какому-то ироду поганому Илье Муромцу, что б его, досталась. За что про что? На каких, в конце концов, основаниях?