В этом длинном списке были и настоящие шедевры вроде «Да что немейский лев? Ведь это просто фигня!» или «Грецию объехать – не Стикс переплыть!». Имелись там и такие высказывания, как «Цербера боги кормят», «Любишь вино пить, люби и морды лукавые кентаврам бить!», «Хорошо, в ожидании чудовища я пока немного вздремну», «Пьяных циклопов по осени считают» и «Зевса бояться – на Олимп не ходить».

Многие из этих перлов героико-античной словесности годились практически на все случаи жизни. Особенно популярным изречением Геракла среди простого народа (то бишь смертных) стало «Чем глубже в лес, тем злее овцы».

Хитрый Софоклюс даже подумывал об издании героических афоризмов отдельным обширным трудом под названием «Антология античного идиотизма».

– Держи пояс! – Геракл протянул Копрею свой с трудом добытый трофей.

– Ты снял его прямо с царицы амазонок Целлюлиты? – уточнил посланец.

– Нет, с циклопа Полифема! – огрызнулся сын Зевса.

– Просто я хорошо знаю габариты царицы амазонок. – Копрей задумчиво вертел в руках переливающийся пояс. – Что-то он маловат.

– А откуда тебе известны габариты царицы? – с большим подозрением спросил Софоклюс.

– Ну… гм… – посланец неожиданно покраснел, – у Эврисфея есть гипсовый слепок отпечатка ее босой ноги.

– Ага! – хором выдали Софоклюс с Гераклом и понимающе ухмыльнулись.

– А что это вы тут так пошло «агакаете»? – разозлился Копрей. – Может, у них было взаимное чувство, а вы как кони ржете…

– Они что, действительно знакомы? – опешил историк.

– Они часто переписывались, – оскорблено ответил посланец. – Но вмешались вездесущие олимпийцы, и разрыв высоких отношений стал неизбежен. Целлюлита призналась Эврисфею в любви, но подлый Герм… гм… один из олимпийцев рассказал царице амазонок, как на самом деле выглядит ее возлюбленный.

– А что… – хохотнул Геракл, – он описывал себя в письмах двухметровым красавцем атлетом с длинными вьющимися волосами?

– Ну… примерно так, – подтвердил Копрей. – Мой хозяин не скоро оправился после внезапного разрыва с царицей, он сильно болел, его тут же свалил приступ хронический диареи, а затем началось тотальное выпадение волос.

– М-да-а-а-а… – задумчиво протянул Софоклюс. – Вижу, душевная травма была просто сокрушительной.

– Под стать габаритам возлюбленной! – подхватил сын Зевса.

– Именно поэтому Эврисфей и пожелал иметь у себя в Микенах часть гардероба любимой, – скорбно вздохнул посланец.

– Секундочку! – Геракл неистово почесал под шлемом кудрявый затылок. – Почему Эврисфею понадобился именно пояс Целлюлиты, а не, скажем… ну… ее меховой сапог? Ведь сапог царицы было бы достать намного легче и, главное, быстрее.

Копрей снова вздохнул:

– Эврисфей желал иметь такую вещь любимой, которая наиболее близка к ее столь недоступному, желанному телу…

«Так-так, – ехидно прищурился Софоклюс, – интересно, что по этому поводу сказал бы наш старый знакомый Зигмундис Фрейдиус? Наверное, накатал бы очередную сумасбродную монографию о любовном влечении к женским вещам!»

– Ладно, – махнул рукой сын Зевса, – кончай трепаться, давай следующий подвиг!

– Я заучил его наизусть! – радостно похвастался посланец и нараспев прочел: – Великий Эврисфей повелевает Гераклу Олимпийскому привезти в Микены дочерей царя Гериона, что правит плодородными землями на западном крае Греции, там, где сходит на закате с неба лучезарный бог солнца Гелиос.

– Да на фиг мне этот Гелиос, – возмутился Геракл. – Лучше скажи, что за дочери такие и на кой сатир они понадобились нашему недоделку?

– Отвечаю. – Копрей торжественно кивнул. – Дочерей ровно двенадцать: Пиропа, Мирона, Тэратос, Мегафона, Гэфира…

Сын Зевса предупреждающе показал посланцу кулак, и тот благоразумно перешел к ответу на второй поставленный вопрос.

– Эврисфей всё еще никак не может оправиться после трагического разрыва с Целлюлитой, и поэтому дочери царя Гериона нужны ему для его… э… э… гарема!

– Что?!

– Вот так!

– И много там у недоношенного сейчас женщин? – усмехнулся Геракл.

– Ни одной, – честно ответил Копрей, – точнее, лишь хромой горбатый слуга.

– Как? – выдохнул Софоклюс.

– В качестве кого? – вытаращил глаза сын Зевса.

– В качестве евнуха! – разъяснил посланец.

– А… – разочарованно покачал головой Геракл. – Жаль, что эта должность в гареме Эврисфея уже занята, а то я думал порекомендовать ему Софоклюса.

– Кого? Меня? – взвизгнул историк. – Да тысячи, тысячи гречанок в разных концах Аттики клятвенно тебе подтвердят, что никакой я не евнух!

– Хорош врать! – строго осадил личного хрониста могучий герой. – У меня от твоих припадочных воплей уже голова разболелась.

Копрей тем временем жадно пялился на великолепного жеребца царя Лаомедонта.

– А можно назад в Микены я поеду на твоем коне, Геракл? – робко спросил посланец. – Ведь всё равно у тебя есть прекрасная боевая колесница, зачем же тебе еще и этот превосходный скакун?

– Поедешь в Микены на пони Софоклюса! – бескомпромиссно отрезал Геракл. – Либо потопаешь пешком…

На том они и расстались.

Проводив взглядом нелепо скачущего на хромой лошадке Копрея, сын Зевса позвонил на Олимп и попросил Гефеста переправить себя вместе с колесницей и хронистом в западные края Греции. Чудесного же жеребца Геракл подарил своему эгидодержавному папане, и лошадь была незамедлительно телепортирована на Олимп.

– Почему ты больше не придумываешь мне героические подвиги? – обиженно спросил Софоклюса великий герой, когда они мчались по дорогам западной Греции.

– А не надо было меня по голове часто бить! – не менее обиженно отозвался Софоклюс. – Вон, я до сих пор весь в шишках и синяках. Меня даже люди пугаются, не только муза.

– Муза?

– Ну да, та самая ветреная фемина, что дарит славу бездарным дуракам и обходит стороной непризнанных гениев!

– Вроде тебя!

– Вроде меня, – кичливо подтвердил скромняга Софоклюс. – Допридумываю тебе подвиги потом, я же говорил. Да и старые нужно переделывать. Главное, что есть уже черновик, самая необходимая для любого грандиозного труда закваска.

– Так и быть, – кивнул сын Зевса, – оставим эпос на потом. Ну а хотя бы название ты своему труду наконец придумал?

– Еще нет…

– Хреново…

– Так и я о том же!

Через несколько часов, казалось, бесцельной скачки по запыленным дорогам греки с горем пополам выяснили у одного встречного циклопа, что царь Герион живет не на материке, а на острове Эрифейя.

– Ну а его дочери? – полюбопытствовал у великана Геракл.

– Что его дочери? – не понял циклоп, прикладываясь к чудовищной вместимости кувшину.

– Ну как они там?

– Фундомэнос оморфос! – на старогреческом ответил великан, при этом с восхищением цокая языком.

– Пышные красавицы! – с готовностью перевел Софоклюс.

– Опять толстухи! – горестно вздохнул сын Зевса. – А всё эти проклятые скульпторы да художники, приучающие Грецию к пышным натурам. И ведь мало кто знает, что пышных женщин они ваяют с голодухи. Художники-то все как один нищие.

– Сразу пропивают все свои гонорары! – хрипло подтвердил циклоп и громко икнул. – У меня вот брат скульптор, так день и ночь не просыхает. Изваял для нового храма в Дельфах статую Афродиты. Так она, статуя в смысле, даже в ворота храма не вошла, такая вышла толстозадая. Пришлось моему брату кое-что там у этой статуи переделывать, самую малость: груди отбил, бородку приделал и вышел у него весьма разжиревший Арес для священной рощи в Спарте.

– А разве заказчики статуи не удивились габаритам зада воинственного бога? – решил уточнить хихикающий Софоклюс.

– Не-а, – мотнул головой циклоп. – Мой брат предупредил их, что изваял Ареса на старости лет…

– А что еще ты можешь поведать нам об этих дочерях Гериона? – продолжал допытываться у великана Геракл.

– Фундомэнос оморфос!

– Ну, это мы от тебя уже слышали.