мозг был в замешательстве. Стоило мне выйти из комнаты,

как мама принялась судорожно хлопать дверцами моих

шкафов. Что происходит? Внизу за кухонным столом пил

чай отец.

— Пап… война началась? — до холода в затылке страшно.

— Нет. Мы с мамой решили отвезти тебя в лагерь.

— Че?.. Какой лагерь, мне ведь почти двадцать пять лет?

— Сядь и ешь. Я также не в курсе. Но так надо. Это ненадолго.

Недели две-три.

Может быть, мне все это снится? Как иначе объяснишь

такое?

Спустилась мама с чемоданом в руках. Почему мне никто

не смотрит в глаза?

— Эй… РОДИТЕЛИ. Скажите что-нибудь!

Но они не сказали. Молча вышли в прихожую и стали

обуваться. Потом завели машину на улице.

А Я сижу себе на кухне и кофе пью. Ох и жутко мне было.

Словно это не мои родители и проснулся Я не в том доме.

Интересно, что они будут делать дальше: сидеть в машине,

пока Я не выйду? Тогда можно вернуться в постель. Но нет,

они начали мне сигналить. В пять-то утра. Пришлось выйти

из уважения к соседям. Я подошел к машине и встал как вкопанный.

Даже не смотрю на них. Вглядываюсь куда-то вдаль,

будто я чертов пейзажист и сейчас усядусь за мольберт. Папа

указал мне жестом на заднее сиденье.

Да и бог с вами. Может, все это какой-то дурацкий сюрприз

— типа семейного отдыха или поездки в Диснейленд?

Тогда почему мы выезжаем и молчим? Из уважения к немым?

Нет, это не может быть простой поездкой… наверное,

у нас кто-то умер. Какой-то родственник, и все в печали. Да,

точно. А папа просто отшутился, типа «в лагерь» — ха-ха-ха.

Но мне все кажется подозрительным этот маршрут. Мы

уже минут двадцать едем среди каких-то лесов-палисадников.

Ладно, это все пустое. В общем, Я выказал всем свой

протест и решил опять отвалиться спать. Надеюсь, Я проснусь

в каком-то чудном месте с солнечно-улыбчивыми

родителями и задушевной музыкой.

Когда спустя время Я открыл глаза, мы уже никуда не

ехали. Стояли на месте. Точнее, Я стоял — в машине больше

никого не было. Из лежачего положения перебираюсь в сидячее.

Смотрю в окно и вижу какое-то белое здание среди

хвойных дебрей-зарослей. Что-то на лагерь это совсем не похоже.

Мгновенно схватываю дежавю: когда-то Я уже говорил

это. Ой, вот только не надо тут, что на самом деле Я-то ненормальный,

окончен бал, а вот финал.

Выхожу из машины и гляжу по сторонам. Никого. Через

пять минут Я закурил, через десять — сходил в кусты пописать.

Может, это мои родители не в себе и им хотелось, что

бы Я их проводил? Нет, это уж навряд ли. Иду к пикам-воротам,

что так замотаны диким виноградом. Тут, кстати, есть

домофон.

— Алло, алло-о. — Я звоню в домофон. — Родители —

прекратите-ли, поехали домо-о-ой.

Никакого ответа. Да уж, волшебное приключение. И Я уже

хочу сесть обратно в машину, как ворота распахиваются с отвратительным

писком. Недолго думая Я захожу на территорию.

Это похоже на какой-то «сад земных наслаждений»: тут

вам и остриженные кустики со скамеечками, и даже фонтан

в виде какой-то уродливой рыбы. Направляюсь непосредственно

к зданию; оно в три этажа и довольно-таки большое,

слишком выбеленное, с серой черепичной заостренной крышей.

По пути к нему Я встречаю угрюмого парня лет двадцати,

он отрешенно смотрит под ноги и что-то бубнит. Мда,

сдается мне, это вовсе не лагерь, а приют для обездоленных

шизиков. Невероятно, каким ветром сюда занесло моих родителей,

а с ними меня самого. Поднимаюсь по ступенькам.

Уже у дверей меня встречает женщина в переднике, как

у Мэри Поппинс.

— Здрасьте… Я, видимо, это…

Она молча отворяет передо мной дверь, предлагая зайти.

Какой-то чертов сюр! Я захожу. Внутри уютней, чем снаружи.

Фоном играет «Осень» Вивальди, а стены украшают

живописные панно. Безжизненная тетенька проводит меня

по коридорам, и Я в который раз убеждаюсь в нелогичной

величине этого дома. Через минуту оказываюсь возле своих

безмолвных родителей. Они сидят на стульчиках напротив

двери из черного дерева.

— Вот вы где… дорогие мои старики, дайте Я вас сейчас

расцелую…

Ноль эмоций.

— Слушайте, ну мы что тут, все разом спятили, что ли?

Я сажусь на корточки, пытаясь поймать их поникшие

взгляды, но безрезультатно.

— Послушайте, ну сколько это может продолжаться?

Почему вы не хотите меня слушать?

— Напротив. Мы все здесь собрались, чтобы выслушать

вас, — говорит волшебно-уверенный мужской голос из-за

моей спины. Я оборачиваюсь и вижу, собственно, самого

мужика. Он таинственно высунул голову из-за двери и любознательно

на меня смотрит. Уверенность его серых глаз меня

смущает.

— Вы еще кто такой? — говорю.

— А кем бы вам хотелось меня видеть? — Вот дурак. Улыбается,

словно подстрелил чем-то остроумным.

— Мне бы хотелось, чтобы вы оказались нашим далеким

больным сородичем, которого мы вынуждены навещать раз

в столетие.

И он засмеялся. Так по-кретински закрякал — можно

представить, что пародирует самку белой совы в брачный период.

Затем распахнул дверь и театральным жестом пригласил

нас всех пройти в кабинет. Родители тут же в него подорвались,

как будто этого им хотелось больше всего на свете.

Наверное, вы можете себе представить, какой полет сумбурных

мыслей шествовал и завывал в моей черепной коробке.

В обетовальне этого «доктора» дико воняло мебелью. Я и забыл,

что мебель может так вонять. Здесь не было ничего

особенного — кабинеты всех этих «специалистов» мало чем

отличаются: стол, стулья, стопки бумажек, книжки с затертыми

корешками и большое окно с унылой вербой за ним.

— Между прочим, послезавтра Пасха. Самое время красить

яйца и печь куличи. Зачем мы приперлись сюда в такую

рань?

— Сядь! — вдруг крикнул папа. Уже хорошо. Уже хоть что-то.

— Не стоит, — говорит этот загадочный мужик. Чего это

не стоит? С чего это он командует нами, как драный дрессировщик?

Я уселся на предоставленный мне стул в надежде

наконец-то откопать смысл этой бессмыслицы. В помещении

стало тихо. Я не отрываясь следил за этим типом. Было

видно, что он вот-вот начнет что-то толковать, как только

уляжется драматическая пауза. Из нагрудного кармана своего

старинного жилета он достал очки и тут же принялся их

протирать. Быть может, он еще репетирует свою речь, а может,

просто давно не протирал свои очки. В любом случае

мне дико хотелось скорее закончить все это и вернуться домой.

После двух километров ходьбы по комнате взад и вперед

неказистый дяденька все-таки заговорил:

— Мой друг. Повод, по которому мы находимся здесь, заключен

в тебе. Не пугайся. Ничего криминального. Есть несколько

насущных вопросов, ответы на которые нам непременно

хотелось бы у тебя узнать. Зовут меня Карл, хотя это

имя ты наверняка забудешь. Я психолог, отчасти благодаря

тебе уже парапсихолог. Убежден, сейчас ты пребываешь

в некоем ступоре. «Какие ответы от меня хотят услышать,

что же происходит, ведь Я не сумасшедший». Уверяю, ты не

сумасшедший. У тебя, приятель, есть одна исключительная

особенность; может, кто-то это назовет даже даром. Но мы

убеждены, Я и твои дорогие родители, что все заходит немного

дальше положенного, и мы очень надеемся, что ты

поймешь услышанное… правильно.

— …Пока Я ни хрена не понимаю. У меня есть дар? Я могу

двигать взглядом предметы? Скажите, а почему мама привезла

сюда чемодан, полный моих вещей?

— Потому что, сынок, мы с отцом хотим, чтобы ты какоето

время пожил здесь. С доктором Карлом, — сказала мама.