"Ну как, Пеле? Сможешь доиграть матч?" — взволнованно спрашивает он. Я, разумеется, не собирался отвечать "нет".

За грязную игру Ари мы получили право на свободный удар. Мне очень хотелось довести атаку до конца. Марио Америко помог мне подняться на ноги. Несмотря на боль в колене, я ни за что не хотел уходить с поля. Скоро мне удалось увеличить счет до 4:1. Но едва я нанес удар по мячу, боль в колене вновь свалила меня на землю. То, что я не забил еще одного гола, особого значения не имело, поскольку наши игроки не оставили "Коринтианс" ни малейшего шанса на успех. Матч закончился со счетом 5:1. Но меня на поле уже не было. Я находился в раздевалке вместе с доктором Гослингом и Марио Америко. Посматривая с тревогой то на одного, то на другого, я надеялся услышать, что мое колено в порядке и что я все себе придумал. Из Гослинга получился бы прекрасный игрок в покер — с ничего не выражавшим лицом он похлопал меня по плечу и, обратившись к Марио Америко, сказал:

"Пока надо положить ему на колено лед. Детальное обследование проведем позже".

Марио кивнул и, ни на минуту не умолкая, занялся моей травмированной ногой:

"Ты только не волнуйся, мальчик! Доверься папочке! Я мигом тебя поставлю на ноги, и ты снова будешь бегать за девчонками!"

Слова звучали ободряюще, но меня охватило тревожное предчувствие, что при отлете в Швецию мое место в самолете обязательно займет кто-нибудь другой. Ведь от такой же травмы пострадал Дондиньо, она повлияла на всю его карьеру, на всю его жизнь. Странно, но я не сердился на Ари. По правде сказать, я даже не думал о нем, пока репортеры и радиокомментаторы не затеяли спор по поводу моей травмы.

Газеты Рио-де-Жанейро писали: "Ари сделал это намеренно!"

Журналисты в Сан-Паулу отбивались: "Ари ни за что не позволил бы себе такого!"

Признаться, я и по сей день не знаю, было это нарушение умышленное или случайное. И даже сейчас, много лет спустя, я не уверен, может ли сам Ари дать на это четкий ответ. Но в чем я был абсолютно уверен, так это в том, что мне придется (и действительно пришлось) пройти бесконечный курс лечения и обследования, постоянно натыкаясь на ничего не выражающий взгляд доктора Гослинга. И лишь когда я занял место в самолете, то поверил, что отправляюсь в Европу. Правда, это еще не означало, что я прочно обосновался в сборной, ибо на мое место в любой момент могли вызвать из Бразилии другого футболиста. Правилами такие замены разрешались, но только до начала финальных игр чемпионата.

Во время перелета и в Италии, где мы сделали первую остановку на пути в Швецию, я стал забывать о колене. Настроение улучшилось. Наша команда превратилась в большую дружную семью — Маццола, Гарринча, Диди, Загало, Мауру — никаких споров и разногласий. А у дантиста Марио Триго всегда была наготове шутка. Этого человека никто не видел в плохом настроении. Однажды Гарринча заметил: "А почему бы ему не быть таким веселым? Ведь в кресло ему садиться не приходится!"

Мы сыграли товарищеские матчи с "Интером" и "Фиорентиной" и обе игры выиграли. Но оба раза я просидел на скамейке запасных. Поэтому на душе кошки скребли. Мне казалось, что, несмотря на лечение, колено не заживает. В моем сознании стал вырисовываться образ Дондиньо. Зловеще замаячили реальные последствия полученной травмы. И тут впервые до меня дошло, сколь многим пожертвовал Дондиньо для своей семьи. Он выходил на поле с мучительно болевшим коленом и не щадил себя, чтобы заработать на хлеб для жены и детей.

Перед отъездом из Италии я зашел к руководителю бразильской спортивной делегации доктору Паулу. Я сказал ему, что, судя по всему, колено не заживает, и мне не хотелось бы, чтобы наша команда в финальных матчах имела на одного игрока меньше, чем разрешается правилами. Не лучше ли отправить меня обратно в Бразилию и вызвать замену? Доктор Паулу холодно посмотрел на меня:

"Пеле, ни ты, ни я такое решение принимать не вправе.

Дать ответ на твой вопрос здесь может только доктор Гослинг. Давай спросим, что он думает на этот счет".

Пришлось пройти еще один осмотр. Доктор Гослинг нахмурил брови.

"Ну что ж, колено действительно заживает не так быстро, как хотелось бы. Это факт. Однако я уверен, что хоть в нескольких матчах ты сможешь сыграть, но это при условии, что ты найдешь в себе мужество выдержать действительно суровый курс лечения. Вот так. Ясно?"

В ответ можно было только поблагодарить и согласиться.

Доктор Гослинг обещал, что лечение будет суровым, и он не преувеличивал. Марио Америко с ассистентом Чико де Ассисом нагревали воду до бурного кипения, затем держали какое-то время над струей пара полотенце и потом обматывали им мое колено. Мне запомнилось, что сами они ни разу не отдернули пальцев от этого обжигающего компресса. Вместе со мной такой же пытке подвергались Пепе и Диди, которые повредили себе колени в играх с итальянцами. Мы так и сидели втроем. Из глаз лились слезы, но ни один не позволил себе пожаловаться на боль.

Каждый день доктор осматривал мое колено и каждый раз кивал мне в своей ни к чему не обязывающей манере, бросая как бы мимоходом, что колено подживает. Но когда объявили состав бразильской команды на первую нашу финальную игру со сборной Австрии, я опять оказался на скамейке запасных. То же самое повторилось и в игре со сборной Англии. Между прочим, в резерве были и такие звезды, как Зито, Гарринча, Джалма Сантос, хотя им и удалось избежать травм. Поэтому я считал, что у меня не было основания жаловаться на судьбу. И все же я жаловался на нее, только не в открытую, а про себя. Ведь мне отчаянно хотелось играть, но с затаенным чувством обиды нельзя выходить на поле.

Наконец наступил этот прекрасный день — после очередного осмотра доктор Гослинг окинул меня взглядом и одобрительно кивнул:

"Ты можешь играть".

И тогда на первый план выступил психолог нашей команды профессор Жоао Карвальес.

Он производил довольно приятное впечатление и, надо сказать, не очень утруждал себя изучением наших характеров. Он говорил, что не любит работать одновременно со всем коллективом, ибо такой метод не представляется ему достаточно эффективным. С другой стороны, общение с игроками как с индивидуумами их нервирует, усугубляет имеющиеся проблемы и делает любой диагноз сомнительным. У него был собственный метод. Заключался он в том, чтобы заставить всех игроков рисовать человечков. По его теории, игроки с широким кругозором — если таковые найдутся в составе сборной — будут рисовать усложненные фигурки, тщательно прорабатывая отдельные детали. Те же, у кого кругозор поуже, неизбежно изобразят человечков угловатыми детскими линиями. Согласно его концепции один из этих двух типов лучше может проявить себя на флангах. Он никогда не объяснял своих теоретических построений, а просто излагал их. Еще он был убежден в том, что нападающие должны действовать в оборонительном духе, а защитники проявлять агрессивность, но одновременно и контролировать ее. Он утверждал, что способен отличить оба типа игроков по манере изображать человеческие фигурки.

Профессор пытался убедить тренера, что заявлять Гарринчу на игру нельзя, поскольку уровень его кругозора значительно уступал требованиям, предъявляемым его, психолога, теорией. В отношении меня он утверждал следующее: "Пеле очевидно инфантилен. Ему недостает необходимых бойцовских качеств. Он слишком молод, чтобы ощутить агрессивность и должным образом реагировать на нее в стиле классного нападающего. Кроме того, он не обладает чувством ответственности, столь необходимым для командной игры. Нет, ставить его на игру нельзя".

К счастью для Гарринчи, для меня и для команды в целом, Висенте Феола не понял аргументов психолога, а если понял, то отнесся к ним так, как все бразильцы к чужим высказываниям. Бразильцы имеют обыкновение не принимать на веру любые идеи, от кого бы они ни исходили, а Феола не был исключением. Он выслушал все изложенные аргументы и кивнул головой: