Ночью на 25 мая потянул легкий туман. Это лишило нас возможности следить за морем на нашем левом фланге и впереди за гирлом. Рано — в 2 часа, по данному большевиками у моста, посредством ракеты, сигналу, раздались орудийные выстрелы, и через несколько секунд был открыт по нас огонь из винтовок и пулеметов по всему фронту. Это был огневой шквал. Артиллерия развила такой огонь, что вся площадь нашего небольшого, шириною в 800 — 900 шагов, участка была буквально покрыта снарядами и как днем ими освещена. Столбы песка засыпали окопы. У многих казаков отказались действовать винтовки, вследствие загрязнения затворов песком.
Стрельба эта продолжалась около десяти минут. Опять за мостом взвилась ракета, и стрельба вмиг прекратилась. Послышались крики «Ура!» двинувшейся по мосту лавины «товарищей». В тот же момент с моря налетела сотня байд, из которых тоже с криком «Ура!» выбрасывались «товарищи», отрезав нашу передовую цепь, защищавшую гирло и мост. Но благодаря исключительной предрассветной темноте казаки с «товарищами» смешались, замаскировав себя тем, что побросали или попрятали шапки («товарищи» были в картузах). Эту мысль и команду «спрячь шапки» подал выдающийся по храбрости сотник Савченко, находившийся в первой линии. (Я и сотник Савченко потом служили вместе во 2–м Таманском полку, были в один день, 22 ноября 1919 года, тяжело ранены петлюровцами под городом Казатиным и отправлены в Одессу. Я успел отлежаться и выбраться из Одессы, когда ее в последний раз оставляли белые. Савченко же остался и был дорезан большевиками. Если бы там были казаки, то, конечно, не оставили бы Савченко.)
Вторая наша линия была на материке (небольшая возвышенность) на расстоянии полуверсты от первой. Благодаря темноте она бездействовала из боязни стрелять по своим, не успевшим отойти. Казакам, находившимся на второй линии, было приказано отходить к станице. Казаки первой линии с сотником Савченко «наступая» совместно с «товарищами», благополучно добрались до виноградников, лежащих на пути к станице, и там, в одиночку и группами успели выбраться от большевиков, приведя с собою двух матросов и двух босяков пленными. Не хватало только 8 казаков, из которых пять были убиты, а один пропал без вести. Раненые — 9 человек тоже выбрались. Один молодой казак (Василий Белобаба) не выдержал «пекла» у моста, сошел с ума и уже не поправился.
На второй линии был убит фонталовец Порфирий Орел. На Орле, как на типе казака–черноморца, считаю не лишним остановиться. По прибытии на позицию фонталовской сотни я обратил внимание на казака в возрасте лет под 60. Это был типичный черноморец: на ногах носил постолы, рваная черкеска и старая шапка. На мой вопрос, почему дед явился на фронт, — ответил: «Прийшов за сына». — «А сын?». — «Та воно молоде, дурне, а я старий пластун, та ще й к тому охотник, стрилять добре умию… Та и папашу вашого знав, царства йому небесна». Зная душу казака, я сразу понял Орла. Желание сохранить жизнь сына, конфуз за него и оправдание: «папашу вашого знав». Этим он хотел меня расположить и, конечно, не ошибся. Характерно, что на фронт пришел за сына, как будто «в наряд» при станичном правлении, когда в страдную пору, во время полевых работ, старики отбывали этот наряд за сыновей, внуков или соседа. При этом за проступки и упущения по службе подвергался дисциплинарному взысканию не тот, кто подлежал наряду, а тот, кто его отбывал: это был неписаный, веками сохранившийся казачий закон. Вот что передавали станичники о Порфирии Орле во время отхода казаков с позиции, где сразу появились «товарищи»: одни видели, как Орел сидел на вербе и стрелял по «товарищам» — «дич гарна була»; другие видели, как вербу окружили «товарищи» и на ней расстреляли Орла, который свалился на землю и которого с остервенением кололи штыками. «Наряд» за сына Орел отбыл более верно, нежели мог его отбыть за себя. Это отвечало традициям и психологии казака.
К рассвету казаки были у станицы, но удержать всех их на окраине не было возможности: большинство вышло из подчинения. Это не было дезертирство. Было ясно, что лавину большевистских банд остановить не в силах и что озверевшие толпы «ваньков» и китайцев ворвутся в станицу. Поэтому каждый хотел помочь семье выбраться из дому и спасти что удастся из имущества. Однако часть казаков заняла на окраине станицы выгодные позиции — крайние дворы, дабы хоть на некоторое время задержать красных, наступавших за нами в несколько цепей.
Население станицы не было подготовлено к этой неожиданности, и прорыв нашего фронта застал его врасплох, когда почти все спали. Поэтому необходимо было задержать банды «товарищей» под станицею хотя бы на полчаса, чтобы дать возможность казачьему населению выбраться из нее, так как все казачье население неминуемо подверглось бы истреблению, что, впрочем, и случилось с отдельными казаками, оставшимися в станице и в ее районе. Оставшиеся на окраине станицы казаки, сознавая значение задержки «товарищей», как бы пожертвовав собою и семьями, нуждавшимися в их помощи при уходе из дома, отчаянно защищали окраину станицы, пока «товарищи» не стали врываться во дворы и улицы.
В станице в то время был страшный переполох, так как, кроме боя под станицею, она подверглась беглому артиллерийскому огню. Жители складывали свой скарб на подводы и выгоняли скот со дворов для угона от «товарищей». Часто, попадая под обстрел, все это бросалось. Обезумевшие женщины и дети, многие в ночном белье, метались по улицам, направляясь к западной окраине станицы — пути нашего отступления на Тамань. Многие попали под ружейный огонь ворвавшихся «товарищей». Было много убито и ранено. Среди убитых был отец штабс–капитана Чебанца. У казаков, защищавших станицу, было убито 7 человек, в том числе лучший урядник, пластун, герой Сарыкамыша, Трапезунда и пр., полный георгиевский кавалер Терентий Быч. Ворвавшиеся в станицу «товарищи» подожгли первую попавшуюся на их пути хату и надворные постройки. Этим они дали знать своим в тылу о взятии станицы и как сигнал к прекращению артиллерийского огня. Подожженный двор принадлежал небогатой казачке, вдове с четырьмя малыми детьми, Тутаревой, муж которой был убит под Эрзерумом.
Наша полубатарея находилась на западе, в полуверсте от станицы, на горе у сопки Блевака, и обстреливала «товарищей», надвигавшихся, подобно саранче, на станицу. Эта батарея обозначала сборный пункт для казаков, отходивших с позиции через станицу, и тех, которые разбежались на помощь семьям выбраться из станицы. Здесь опять собрался отряд для прикрытия отходивших из станицы жителей и для занятия позиции на следующем рубеже.
Едучи через станицу по главной улице, я свернул в боковую улицу к своему дому, чтобы узнать, что сталось с моей семьей. Будучи занятым на фронте, мне некогда было подумать о том, чтобы отправить посыльного к жене с приказанием ей уходить из станицы. Жену с двумя детьми я нашел дома. Она была так растеряна, что не знала, что делать. Все соседние дворы уже были пусты. Семью не к кому было пристроить. Поэтому жена, в чем была, схватила одного ребенка на руки, другого за руку и частью через дворы, частью по улице едва успела выбежать за станицу, где ее подобрали казаки. Своевременно я не хотел эвакуировать семью, чтобы не внести деморализацию среди населения.
Из станицы я выехал за сопку, куда уже собрались казаки. Здесь была и фонталовская сотня (человек 60), старотитаровская же (деды) еще в начале разыгравшегося боя на Пересыпи двинулась домой. Приказал Яновскому отводить казаков к Таманскому заливу (10 верст от станицы), указав пункт новой позиции.
Сам потом съехал вниз на широкую дорогу, ведущую к Тамани. По этой дороге, увязая в грязи после накануне выпавшего дождя, ползли подводы, груженные домашним скарбом. Рядом с подводами старики и казаки гнали по высоким хлебам скот и овец. Проезжая вереницей этих беженцев, я совершенно не видел враждебных взглядов и не слышал по отношению к себе никаких упреков, как одному из виновников разыгравшейся трагедии. Скорее, по взглядам меня провожавших я мог заметить просьбу о защите и вопросы: что же нас ожидает дальше? В разговоры никто не вступал; каждый был напуган и спешил как можно скорее уйти. Это были первые беженцы, поголовно уходившие из своих домов, перед началом всех «прелестей», пережитых населением юга России, в особенности казачьих земель, во время Гражданской войны.
