Серый, унылый, отталкивающий — таким был пейзаж обрамлявший исправительный дом Колдбат Филдс в Мидлсексе. Дома из красного кирпича, некогда привлекательные и радовавшие глаз, с течением лет как будто осели и съежились и выглядели запущенными и забытыми, потому что людей в них почти не осталось, и желающих жить поблизости от мрачных, колючих стен огромной тюрьмы находилось немного.

Стил — это ироничное прозвище родилось посредством урезания небольшого кусочка от имени некогда грозной французской Бастилии — располагался к востоку от Грей-Инн-роуд, между Фаррингтон-роуд и Феникс-плейс, лицом к Доррингтон-стрит. Площадь в девять акров окружала массивная, с контрфорсами, стена, скрывавшая все признаки жизни, за исключением лопастей топчака, монотонное движение которых можно было наблюдать в дневное время.

Лужок перед тюрьмой, аккуратный вид которому придавали пасущиеся на нем овцы, портило высокое полукруглое окно выступающей клином пристройки. Справа от окна находился воротный проем с почерневшей надписью вверху — 1794. Сами ворота — выкрашенные, кстати, в зеленый цвет, — относились к типу так называемых вертикально-складных, отличались немалой крепостью, были снабжены увесистыми молотками и зарешеченной дверцей и украшены громадными железными цепями. Закрепленные на стене по обе стороны от ворот черные таблички доносили до посетителей «Информацию относительно сроков заключения», сообщали о «взимаемых штрафах» и предупреждали о том, что передача продуктов, одежды и прочего для нужд заключенных запрещена.

Вечерняя смена надзирателей и охранников заступила на службу в половине шестого вечера, когда узники ужинали. Запирать камеры начинали в шесть часов.

В тот вечер Фредерик Стедман Элтон, один из старших тюремных надзирателей, вышел в ночную смену после двухдневного отпуска, предоставлявшегося через каждые полгода посменной работы.

Подождав вместе с другими, пока дверца в воротах откроется, он прошел в узкий двор, на одной стороне которого находилась будка дежурного охранника, а на другой замкнутый дворик, ведший к конюшням и кабинетам.

Двойные железные ворота, за которыми находился дворик, обнесенный кирпичной, с зубьями, стеной были открыты.

Охранники и надзиратели выстроились в три шеренги, готовясь к беглому осмотру, который проводил щеголеватый заместитель начальника тюрьмы. Заключенных в Колдбат Филдс считали вечером и утром, но пересчитывать надзирателей никто еще не додумался. Вот почему никто не заметил, что в этот день на службу явились три лишних человека в синей форме, и что один из них скрыл под мундиром маленький карманный пистолет.

Вообще-то, Колдбат Филдс состоял из трех составлявших единый комплекс тюрем: огромного, устрашающего вида центрального корпуса для особо опасных преступников и двух зданий поменьше по обе стороны от него, для бродяг и осужденных за мелкие преступления. Все три корпуса были построены по единому проекту: четыре длинных блока, расположенных полукругом, как спицы колеса.

В 1894-м долгая и несчастливая жизнь Стила близилась к концу, но численность его заключенных оставалась весьма значительной, в связи с чем многие из тех, кто по праву заслуживал места в главном корпусе, содержались в крохотных, холодных камерах соседней тюрьмы. Среди этих несчастных оказались и братья Джейкобс, Уильям и Бертрам, которым достались клетушки на втором этаже блока Б. Элтон был старшим надзирателем именно блока Б, и именно туда он направился сразу после проведенной заместителем начальника переклички.

Следом за Элтоном шли трое «лишних» надзирателей, двое вместе, третий чуть сзади, держа правую руку в кармане мундира.

Смена надзирателей занимает обычно около двадцати минут; одни уходят сразу же по прибытии сменщиков, другие вынуждены задерживаться, помогать пересчитывать возвращающихся с ужина заключенных и запирать на ночь камеры.

Прибывшие на смену постепенно расходились по своим корпусам и блокам. В блок Б Элтон вошел первым. Он поздоровался с дневным надзирателем, расписался в журнале и сказал, что все могут идти — при нем смена всегда проходила легко.

Три сопровождавших Элтона надзирателя задержались у двери, пропуская отработавших свое коллег, кивая в ответ на их приветствия и добродушные шуточки.

Согласно штатному расписанию на каждом этаже полагалось иметь по три надзирателя. Остановившись у входа, Элтон придержал назначенную на второй этаж троицу и, завязав неторопливый разговор, посоветовал подчиненным не спешить и не болтаться без дела, а сходить в административную часть и побаловаться чаем, пока он проверит и запрет заключенных. Ничего необычного в этом предложении не было: старшие надзиратели — их отличали по желтым нашивкам — нередко делали поблажки своим младшим товарищам.

Как только они ушли, трое «лишних» вошли в блок Б и направились на второй этаж. Один из них держал в руке связку ключей, полученных от самого Элтона.

В шесть часов тюрьма оживала, и в следующие двадцать минут в ее дворах и коридорах звучало угрюмое эхо неторопливых шагов; после трудового дня и скудного ужина заключенных разводили строем по блокам, этажам и камерам.

В унылых, обтрепанных тюремных робах люди и выглядели унылыми и обессиленными, что неудивительно, поскольку день начинался в двадцать пять минут седьмого со звука пушечного выстрела, в семь они уже приступали к работе и трудились до половины шестого с полуторачасовым перерывом на прием пищи. Одни гнули спину на топчаке, другие перетаскивали с места на место тяжелые пушечные ядра, третьи щипали паклю, четвертые чистили сточные канавы, но таких счастливчиков среди обреченных на изматывающую, монотонную и зачастую бессмысленную работу двенадцати с лишним сотен заключенных было мало. Тем не менее ветераны считали, что им повезло, ведь еще несколько лет назад попавший в Колдбат Филдс проводил дни в полном молчании, поскольку по действовавшей тогда экспериментальной системе любые контакты с внешним миром и даже разговоры с товарищами по несчастью запрещались.

Элтон и младший надзиратель — его отличал серебристый значок — пересчитали своих подопечных в блоке Б. Увидев у входа в блок братьев Джейкобс — в грубых, бесформенных тюремных робах, штанах и шапочках, — Элтон лишь слегка поднял голову.

Вместе с другими заключенными они прошли на второй этаж, где находился лишь один дежурный надзиратель — высоченный, широкоплечий, крепкий парень в надвинутой на глаза фуражке. Надзиратель этот стоял между камерами, занимаемыми братьями Джейкобс, примерно посередине коридора. Такая позиция позволяла ему наблюдать за находящимися в камерах Роучем и Фрэем, которые уже разделись догола и сложили форму охранников. Оба выглядели глубоко несчастными, но смирившимися с неизбежным.

Как только Уильям и Бертрам вошли в камеры, Терремант — он был третьим надзирателем — начал запирать двери. За пару минут братья успели переодеться в форму, еще хранившую тепло Роуча и Фрэя, и вышли в коридор.

Троица медленно двинулась по коридору, останавливаясь у каждой камеры, запирая двери и желая спокойной ночи заключенным. Выполнив обязанности тюремщиков, они неторопливо спустились по лестнице. Терремант вернул ключи Элтону.

Все так же спокойно, без всякой спешки, трое направились к главным воротам, где смешались с дневной сменой. Усталые, спешащие домой, люди проходили мимо будки, задерживаясь на несколько секунд, чтобы отметиться. Терремант и братья задерживаться и отмечаться не стали, но никто этого не заметил, никто не обратил на них внимания, и они преспокойно вышли за пределы тюрьмы. На волю.

На Грей-Инн-роуд их ждали два кэба. Едва пассажиры заняли места, как сидевшие на козлах Харкнесс и Эмбер щелкнули кнутами, и оба экипажа тронулись в направлении Лаймхауза.

Без четверти восемь Билл и Берт Джейкобс уже поднимались по ступенькам в апартаменты Мориарти; каждый со стаканчиком джина.

Пребывание в Стиле, похоже, не отразилось ни на одном из братьев; скорее оно — если не обращать внимания на залегшие под глазами тени усталости — даже пошло им на пользу: фигуры подтянулись и окрепли, лица стали жестче. Обоим под тридцать, оба плотные, но не склонные к полноте, черты лица выразительные, четкие, линии носа и подбородка чистые, что редко встречается среди представителей их класса. У обоих ясные голубые глаза, одинаково легко отражающие и трогательную нежность, и устрашающую жестокость.