Кейт Райт и ее муж, Барт, негромко о чем-то переговаривались и замолчали, как только Фанни вошла в кухню и смущенно остановилась у двери.

После некоторой паузы Кейт нерешительно улыбнулась и похлопала по корзинке, которая стояла на столе, прикрытая накрахмаленной салфеткой.

— Вот, готово, — только и сказала она.

Бартоломью Райт, крупный, немногословный мужчина, переступил неловко с ноги на ногу.

— Тебя туда отвезут в кэбе.

Он не улыбнулся — вопреки обыкновению, — и Фанни показалось, что вид у него какой-то озабоченный, но она списала это на собственную нервозность.

— Один из людей Профессора отвезет тебя на Стоунс-Энд, покажет, как пройти в тюрьму, и подождет твоего возвращения. Все понятно, девочка?

— Конечно.

В голове у нее уже мелькали жутковатые картины: мрачные физиономии, узники в грубоватой одежде, звон цепей… В эти фантазии вплетались обертоны насилия, орудия пыток, решетки и клетки, ужасный топчак (она покраснела, вспомнив, что это приспособление называют еще «дразнилкой»).[38]

— Ты дрожишь. — Кейт положила руку ей на плечо. — Не надо, Фан, все будет хорошо. Беспокоиться не о чем.

— Знаю. Я просто боюсь.

— Такие места существуют, и тебе будет невредно посмотреть, как оно там, изнутри.

— Только бы…

— Только бы тебя там не оставили, да, милая?

— Да, меня это очень беспокоит.

Барт рассмеялся.

— Ты сама себя пугаешь. Не бойся, Фан, тебя никто там не оставит. Кого-то другого — да, но только не такую милую девочку.

Кейт обняла ее за плечи.

— Это совесть тебя мучает, вот что. Не иначе как в этой красивой головке прячется какой-то темный секрет.

— У нашей Фан только один темный секрет — Пип Пейджет, — усмехнулся Барт. — Поэтому бедняжка и чувствует себя виноватой по ночам.

Фанни поняла, что он имеет в виду, и покраснела. Леди и джентльмены вроде Брэев и всех тех, кого она видела приходящими и выходящими из красивого особняка на Парк-лейн, всегда казались ей холодными и сухими, начисто лишенными того томительно-щемящего чувства, что испытывала сейчас она сама. Они не походили на людей, окружавших ее в Кенильворте — фермеров и всех тех, кто жил настолько близко к природе, что сами плотские удовольствия были для них понятны и естественны. Появлявшиеся в доме Брэев изысканные леди и джентльмены принадлежали к другому миру, в котором чувственность женщины приравнивалась к греху, а доминантной силой везде и повсюду выступили мужчины.

Кучером был толстяк с красной физиономией, пронизанной синими прожилками и испещренной оспинами. Фанни Джонс сидела, придерживая одной рукой стоящую на коленях корзинку и поглядывая беспокойно на меняющийся городской пейзаж. Экипаж остановился на перекрестке Стоунс-Энд и Тринити-стрит. Кучер повернулся и коротко объяснил, куда ей идти дальше, и как найти дорогу в тюрьму. Он также сказал, что будет ждать ее здесь в течение часа, хотя, по его мнению, она должна справиться с делом за вдвое меньшее время. Возница сделал вид, что не заметил слоняющегося неподалеку юнца в мешковатых, оборванных штанах и длинной засаленной кофте. Оттолкнувшись от стены, которую только что подпирал, паренек двинулся в том же направлении, что и Фанни Джонс. Профессор, как всегда, предпочитал не оставлять ничего на волю случая.

Желающий пройти к тюрьме на Хорсмангер-лейн должен был свернуть со Стоунс-Энд в узкий и мрачный переулок, который вел к главному входу у приземистого, с плоской крышей строения, места в котором хватало и для начальника тюрьмы со всей семьей, и для виселицы, последнего места встречи для многих несчастных.

— Посещение? — бесстрастно спросил охранник.

— Принесла продукты для заключенного, сэр, — ответила Фанни с ударением на «сэр».

— Имя?

— Чье имя, сэр?

— Заключенного, девочка.

Охранник принял ее за служанку, что было неудивительно. К такому выводу его подтолкнул, вероятно, фасон платья. К тому же в тюрьме содержалось немало должников, постоянно принимавших передачи с продуктами и одеждой от друзей, пребывающих в не столь стесненных обстоятельствах.

— Моран. Полковник Моран.

Охранник уставился на нее через решетку с таким видом, с каким разглядывают обычно какую-нибудь диковинку на ярмарке.

— Моран? Тот самый, убийца, да? И кто же это о нем так заботится?

— Знакомый офицер, — ответила Фанни, повторив то, чему учил ее Мориарти.

Дубленое лицо за решеткой сморщилось, изобразив отдаленное подобие улыбки.

— Товарищ по оружию. Имя?

— Полковник Фрейзер.

Снова гримаса.

— Что ж, подбирать слуг полковник Фрейзер умеет.

Заскрипели задвижки. Дверь распахнулась.

— Ладно. Доставишь свой «Фортнум и Мейсон»,[39] а там, смотришь, и ко мне заглянешь опрокинуть стаканчик.

Гримаса обернулась ухмылкой.

Фанни не пришлось даже стараться — кровь прихлынула к щекам, смущение смешалось со злостью, которую с трудом удалось скрыть.

— Меня ждут назад. У полковника очень строгие порядки.

Надзиратель кивнул.

— Может, в выходной?

— Извините, но это очень трудно.

— Разрешение на посещение заключенного тоже трудно получить.

Фанни облегченно вздохнула.

— Мне с ним видеться необязательно, — улыбнулась она. — Только корзинку доставить, вот и все.

Дверь за ней закрылась. Снова скрипнули задвижки. За узким двором она увидела низкие, обшарпанные, производящие самое унылое впечатление здания и людей — заключенных и надзирателей одетых в синее, со связками ключей, свисающих с металлических колец, вдетых в блестящие ремни.

Охранник еще раз посмотрел на нее острыми, голодными глазами, потом пожал плечами и кивнул.

— Как знаешь.

На привинченной к стене длинной деревянной полке лежали три или четыре тяжелых гроссбуха. Заглянув в один из них, охранник громко окликнул одного из надзирателей, приглядывавшего за кучкой заключенных.

— Уильямс!

Услышав свое имя, надзиратель быстро подошел к караульной будке. Охранник перевел взгляд с Фанни на Уильямса.

— Посетитель к Морану. Мужской блок А, камера семь. Жратву принесла, так что наедине можешь их не оставлять. Да оно и не положено.

Надзиратель кивнул.

— Тогда сюда, девочка.

Фанни проследовала за ним и повернула направо. Два внушительных здания смотрели друг на друга через двор — магистрат слева и тюрьма справа. Заключенные, мимо которых она проходила, вовсе не выглядели очень уж страшными. Объяснялось это тем, что в этом блоке содержались преимущественно должники, незадачливые торговцы, которые, тем не менее, пребывали в неплохом расположении духа.

Вслед за надзирателем она повернула налево, миновала еще одни ворота и свернула вправо. О том, что они вступили непосредственно на территорию тюрьмы, догадаться можно было по характерному запаху мыла и чего-то еще, незнакомого, тяжелого, гнетущего. К запаху добавлялось несмолкаемое эхо, звуки из кошмара — шорох шагов, стук дверей, глухое бормотанье, все далекое, сжатое тесным пространством и приглушенное толстыми кирпичными стенами.

В конце концов они оказались в длинном, узком коридоре с железными дверьми камер, пронумерованными белой краской.

— Мужской блок А, камера номер семь. — Надзиратель остановился и выбрал на связке нужный ключ.

Заскрежетал замок. Дверь открылась.

— Моран! — рявкнул Уильямс. — Девушка с передачей.

Фанни не знала, чего ожидать, что и как будет происходить.

Она оказалась в помещении с деревянным полом и голыми кирпичными стенами. Единственным источником света служило небольшое зарешеченное оконце на дальней стене, расположенное почти под потолком, на высоте примерно в семь футов. Вся мебель состояла из подвесной койки, умывальника в углу, маленького столика и табуретки.

Моран сидел за столом, обхватив голову руками — классическая поза заключенного, — и Фанни едва не вскрикнула, когда он взглянул на нее. Полковник не отличался привлекательностью и в лучшие времена, но сейчас, в ситуации крайней опасности, выглядел просто ужасно: блуждающий взгляд, дрожь, пусть и малозаметная, но проступающая и в руках, и в плечах, и на лице.