— Я-то здесь при чем!? — изумился Леонид.
— Разрушили прекрасную страну, растоптали светлые идеалы. Что дали взамен?
— Возможность спекулировать квартирами, — пожал плечами Чуприн.
— Не по своей воле занимаюсь этой пакостью! — повысила голос Татьяна. — Жить на что-то надо. Если никому не нужны писатели с их книгами, думаешь, кому-то нужны критики с их статьями? Критики оказались на помойке раньше писателей.
— И поделом. Поделом! — злорадно вставил Леонид. — Ты завтракала или как? Чай будешь пить? Вчера соседка купила. Натуральный, цейлонский.
— Ты садист! Хуже моей дочери. Здоровенная кобыла, до сих пор сидит на моей шее. Я вынуждена перепродавать квартиры! Понимаешь, вынуждена! Единственное, что у меня хоть как-то получается. Началось-то все дуриком…. Когда разогнали все наши редакции, приватизировали, сволочи, я оказалась совсем на мели… Счастье, что после отца осталась большая квартира. Я, как и ты, решила ее продать, купить меньшую. Ко мне со всех сторон посредники набежали… бывшие аспиранты, доценты, мужики и совсем девчонки… Я посмотрела, посмотрела…. Думаю, чем я хуже?
— Ты лучше. Могу подтвердить под присягой. Минуту! — подняв вверх палец, неожиданно сказал Чуприн и, прихрамывая на ногу в гипсе, вышел в «кабинет».
В большой комнате он быстро согнал недовольного Челкаша с тахты, застелил ее покрывалом. Натянул на голое тело тренировочный костюм, убрал со стола в ящики все рукописи. Вернувшись на кухню, он застал Татьяну в той же воинственной позе. С прямой спиной и взглядом, устремленным в окно. Куда-то вдаль. Не иначе, в светлое прошлое.
— Я тебя перебил. Извини, пожалуйста! — изысканно-вежливым тоном сказал он. — Перейдем в мой «кабинет»? Там как-то привычнее, просторнее…
В «кабинете» Леонид поставил в самый центр стул и жестом пригласил ее присесть.
Потом подошел к Татьяне вплотную, положил ей руки на плечи. Точнее, не на плечи. Положил руки ей на шею.
— Послушай меня, красотка!
— Убери руки с моей шеи. Если хочешь меня задушить…
— Не волнуйся. Если б хотел, сделал бы это в первую ночь.
— Что тебя остановило?
— Твой музыкальный храп.
— Что-о!?
— Ты очень музыкально храпишь во сне. Заслушаешься!
— Ты лжешь! Как всегда!
— Спроси у Челкаша. Мы с ним все ночи глаз не смыкали.
Некоторое время оба молчали. Татьяна раздувала ноздри и сверкала глазами.
— Что ты хочешь мне сказать? — помолчав, выговорила она.
— Завтра я снимаю гипс.
— Поздравляю!
— И начинаю новую жизнь.
— Чтоб начать новую жизнь, необязательно было ломать ногу.
— Очень смешно! Чтоб начать новую жизнь, мне нужно было уложить на обе лопатки «черного человека».
— Ты постоянно говоришь двусмысленности! Это пошло!
— Только начало. Скоро перейду на трехсмысленности, четырех и так далее.
— Убери руки! Иначе я буду кричать!
— Ха-ха! В три строчки! Можешь хоть горло сорвать, никто из соседей не чихнет.
Тем не менее, Леонид опустил руки с ее шеи, пододвинул себе другой стул, присел прямо напротив Татьяны. Внимательно рассматривал ее лицо, волосы, глаза…
— Ты сказала, критик Марк Кречетов — это ты? Марк Кречетов — твой литературный псевдоним? Почему ты подписывалась мужским именем?
— Просто так. Захотелось, — с вызовом ответила она.
— Это не ответ.
— Женский каприз.
— Точнее сказать, маскировка!
— От кого мне прятаться? Да и зачем? Я всегда писала только то, что думала. Что чувствовала, что считала необходимым, полезным…
— Полезным… кому!? — поморщился Чуприн.
— Литературе! В самом высоком смысле этого слова! — четко, как на допросе, ответила она, — Великой русской литературе. Если претендуешь на место в ряду классиков, будь любезен — соответствуй!
Леонид не выдержал, вскочил со стула, начал, прихрамывая, бегать по привычной траектории. Взад-вперед, взад-вперед…
— Ты служила не великий русской литературе! Ты служила партии! Выполняла Указы КПСС! — с презрением в голосе, начал кричать Чуприн. — Ты — КПССесовка-а!!!
Татьяна покачала головой, обречено вздохнула и отвернулась к окну.
— Посмотри мне в глаза! — заорал Чуприн. — В глаза, в глаза-а!
— Что за тон!? — возмутилась Татьяна. — Тоже мне, интеллигент, литератор…
— Отвечай! Спецпаек получала в райкоме вашей партии? Спецпайки, спецполиклиники. Квартиры в престижном доме вне очереди. Заграничные поездки, дубленки по сходной цене, продуктовые заказы…. Было?
— Было. И ты бы на моем месте…
Чуприн резким взмахом руки прервал ее.
— Ты сказала, моих книг никто не читает. Так вот, красотка! Мы с тобой одного поля ягоды. Твоих критических доносов тоже никто не читал. Кроме меня! Я тоже — единственный твой читатель!!!
— Доносы!? — возмущенно вскинулась Татьяна.
— А ты думала, продолжаешь великие традиции Писарева, Белинского!? Дурочка-а! Ты была верной овчаркой вашей партии. Теперь за ненадобностью тебя выбросили, как старую собаку на мороз. Скажи спасибо, не усыпили.
— Я всегда с колыбели поступала, как мне подсказывала совесть!
— И партийная дисциплина!
— Да! Да! — закричала Татьяна и даже вскочила со стула. Глаза ее засверкали привычным воинственным огнем. — Была! Есть и буду членом коммунистической партии Советского союза! И свой партийный билет, в отличие от твоего карьериста и приспособленца Марка Захарова, на телевидении сжигать не собираюсь!
Леонид Чуприн оглушительно захлопал в ладоши. Как какой-то озверелый фанат Большого театра в финале оперы «Борис Годунов». Или балета «Лебединое озеро».
— Браво! Долгие и продолжительные! Все встают!
На шум «долгих и продолжительных аплодисментов» в дверях «кабинета» появился Челкаш. Несколько секунд он с тоской смотрел на хозяина и черноволосую. Потом вдруг задрал морду вверх и… завыл. Протяжно, тоскливо, прикрыв глаза и слегка покачиваясь.
Так воют на луну долгими зимними ночами одинокие волки. Волки, как известно, однолюбы. Если теряют подругу жизни, до конца дней остаются в гордом одиночестве.
Тоскливый протяжный вой заполнил всю квартиру, выплыл через распахнутую дверь лоджии на улицу и поплыл над зелеными дворами Кронштадтского бульвара. Над ракушками и беседками, над заасфальтированными тропинками и детскими площадками. В соседних домах люди высовывались из окон, выходили на балконы и лоджии, и недоуменно переглядывались. Такого в их микрорайоне еще не слышали.
В то утро Суржик долго лежал на диване и смотрел в потолок. Потом откинул одеяло, медленно встал, натянул джинсы. Достал из шкафа чистую белую рубашку, перед трюмо надел ее на голое тело. Тщательно застегнул все пуговицы. Секунду подумал и расстегнул две верхние. Вышел из квартиры, спустился на лифте, вышел во двор. Подошел к «Форду», отключил сигнализацию, открыл багажник. Долго копался, бесцельно перекладывал с места на место разное барахло, коим набит багажник каждого второго автолюбителя. Наконец нашел то, что искал. Синтетический буксировочный трос. Длинный, гибкий, мягкий. Сложил его в полиэтиленовый пакет, достал из ящика с инструментами отвертку, тоже сунул в пакет. Захлопнул багажник и вернулся в квартиру.
Выбрал самый крепкий стул, поставил его на стол. Взобрался на стол, потом на стул. Осторожно отверткой отсоединил провода от люстры. Так же осторожно снял люстру с крюка, опустил ее на стол. Спустился на пол, снял люстру со стола и отнес в угол гостиной. Поставил ее между тумбочкой с керамической вазой и торшером. Вернулся к столу, достал буксировочный трос, сделал на конце его внушительную петлю. Вскарабкался на стол, потом на стул, привязал другой конец троса к крюку под самым потолком. Пару раз подергал трос, убедился в его прочности и надежности. Крюк должен был выдержать около трехсот килограмм. По крайней мере, так утверждали рабочие, когда делали евро-ремонт в его квартире. Буксировочный трос выдерживал полторы тонны. Так утверждала инструкция. Надел петлю на шею и начал про себя считать до десяти. Твердо решил, как только в голове вспыхнет цифра «десять», он сделает шаг вперед и… все кончится. Он почувствует, наконец-то, облегчение. Освободиться от немыслимой тяжести в груди.
