— Заметно! — резко сказала Татьяна. И опять тут же пожалела об этом. Ни ничего с собой поделать уже не могла. Ее опять понесло.
— Что!? — нахмурившись, спросил Леонид.
— Если б вы всерьез занимались своей профессией, своим призванием, как модно говорить в ваших писательских кругах, писали бы иначе.
Леонид глубоко затянулся сигаретой и закашлялся.
— Что-что-о-о!? — переспросил он.
Татьяна затушила сигарету в пепельнице на столе, начала ходить по комнате взад-вперед, как учительница перед школьной доской, строго поглядывая на Чуприна.
— Для начала… — назидательно говорила она, — … нашли бы более точный адресат! Например, женщин среднего возраста!
— Еще не хватало!
— Все ваши книги… — Татьяна, не глядя, обвела рукой книжные полки, — …адресованы — в никуда, в пустоту!
— С чего ты решила?
— Читала!
— Неужели?
— Представьте себе! Я читала все ваши книги! — повышая и повышая голос, говорила она. — Я — единственная ваша читательница!!!
Чуприн слегка растерялся. Нахмурился, потом усмехнулся. Опять нахмурился. Челкаш тоже очень заволновался. Вскочил на все четыре лапы и вопросительно посмотрел на хозяина. Он не очень-то разбирался в литературе, но в человеческих отношениях очень даже понимал.
— Одна. Но стоит многих… — машинально пробормотал Чуприн. Потом, подбирая слова, продолжил. — Ты это… чего так разволновалась? Спокойно, спокойно… Может, капель, каких накапать? Корвалол, валокордин…
— Не фиглярничайте! Ваше положение архи-серьезно!
— Черт возьми! Уж не хочешь ли ты сказать… что отлично разбираешься в литературе!?
— Достаточно хорошо!
— Да-а!? — с откровенной издевкой спросил он.
— Представьте себе!
— Ну и… самомнение у тебя… красотка!
— Достаточно хорошо, чтобы понять, ваши книги — луч прожектора, который светит в пустоту, в никуда! Вместо того чтобы освещать путь одиноким путникам, сбившимся с дороги…
Леня Чуприн не выдержал и демонстративно начал смеяться. Сначала тихо, потом все громче и громче. Татьяна смотрела на него с откровенной злостью. Челкаш с откровенной озабоченностью и даже тревогой.
— «Одинокие путники…. Сбившиеся прожекторы…». Откуда такие словесные изыски!? Ты что, спятила… красотка?
— Не смейте меня называть «красоткой»! — заорала Татьяна.
— Констатирую. Не более.
— Еще раз назовете… — угрожающе сказала она.
— Не буду, не буду, не буду… — смеясь, продолжал Леонид. — С тебя станет. Еще выхватишь свой револьвер, устроишь пальбу. А у меня и противогаза нет.
— Газовые револьверы для сопливых девчонок!
— Понимаю. У тебя настоящий. Самый-самый. Какой калибр?
— Подходящий.
— Для чего?
— На все случаи жизни. Лучший друг. Не выдаст, не продаст.
— На крупного зверя, одним словом, — понимающе кивнул Чуприн. — Символично. «Дама с собачкой!». «Дама с револьвером!». Двенадцатого калибра. Честно говоря, тебе к лицу что-нибудь покрупнее… Гранатомет, например.
Неизвестно, чем бы кончилась эта словесная дуэль, если бы не зазвонил телефон. Резко и пронзительно. В тон ему, так же звонко и неожиданно залаял Челкаш. Не удержался, внес свою лепту. Вернее, в очередной раз попытался разрядить обстановку.
До телефонного звонка он в полной растерянности, раскрыв от изумления пасть, наблюдал за словесной перепалкой хозяина и гостьи. Разумеется, хозяин есть хозяин, он всегда на его стороне. Но и черноволосая гостья, тоже… ничего себе. Ведь пахнет от нее очень приятно. Как хозяин этого не обоняет!? Совсем тупой, что ли?
Леонид, кряхтя и постанывая, поднялся с кресла, проскакал в коридор к телефону, поднес к уху трубку. Продолжал при этом, прищурившись, смотреть на Татьяну.
— Да! Слушаю! Да! Продаю! — напористо говорил он в трубку. — Вы не могли бы перезвонить.… У меня тут… покупательница. Да, да.… Звоните, я всегда дома!
Леонид резко швыркнул трубку на рычаг и с той же ноты, с той же интонацией, словно и не прерывал разговор, прищурившись, обратился к Татьяне:
— Стало быть, считаешь себя единственной моей читательницей?
— Представьте себе! — ощетинилась Татьяна.
— Единственная и… неповторимая! — задумчиво покусывая губы, сказал он. — Это так. К слову. Не обращай внимания.
Леонид довольно легко переместился из коридора к столу, уселся в кресло.
— А вы думали, литературой интересуются только сопливые студентки МГУ? Ошибаетесь! Кстати, я тоже когда-то кончила МГУ.
— У каждого свои недостатки! — усмехнулся Чуприн. — Какой факультет?
— Подходящий.
— Для чего?
— На все случаи жизни! — ответила Татьяна. И неожиданно, с угрозой в голосе, добавила. — Литература в полном смысле этого слова, явление — общественное!
— Очень интересно! Я и не знал.
Татьяна опять, как и вчера, принялась мерять шагами комнату взад-вперед, как учительница перед школьной доской. Челкаш на всякий случай переместился из угла комнаты на самую середину. Сел на пол точно между хозяином и черноволосой.
— Литература — последняя надежда нашего обманутого народа! А такие как вы отнимают и эту последнюю надежду!
— Ты спятила! — убежденно сказал Чуприн. Без злости, спокойно и просто.
Именно это его спокойствие окончательно выбило Татьяну из колеи.
— Вы — фигляр! — с нескрываемым презрением бросила она. — И не только в бытовом смысле. Вы — фигляр в литературе. Что намного страшнее. Ради мелкого личного тщеславия, ради пустого самоутверждения, вы готовы вылить на чистые листы бумаги любую пакость, любую поверхностную банальность. Вы разлагаете молодое поколение, убиваете в них надежду… — Татьяна на секунду замолчала. Потом, сильно выдохнув, закончила, — К счастью, ваших книг никто не читает!
Леонид не выдержал, вскочил с кресла, отшвырнул в сторону костыль и, балансируя на одной ноге, попытался тоже ходить по комнате. Это у него получалось с трудом. Гипс, да еще Челкаш все время вертелся под ногами. Он оперся рукой о стену.
— Ты кто!? — заорал во все горло Леонид Чуприн. — Нет, кто ты такая!? Кто тебе позволил!? Ты — посредница по продаже квартир или главный редактор!?
— Я — женщина!!! — заорала в ответ Татьяна.
— Вот и знай свое место!!!
Все трое, раскрыв рты, тяжело дышали. Именно, трое. Челкаш тоже, сильно разволновавшись, раскрыл пасть и тоже тяжело и прерывисто дышал. Даже язык высунул. В отличие от Татьяны и Леонида. Они языков наружу не высовывали.
— Я женщина! — свирепо шипела Татьяна. — У меня есть душа!
— И тело. Много тела.
— Ха-ам!!!
Татьяна схватила свою сумку, направилась в коридор, попыталась раскрыть дверь, но та почему-то не подчинилась. Замок забарахлил. Татьяна вернулась в «кабинет».
— Я женщина. У меня есть совесть. И чувство долга!
— И слишком длинный язык, — спокойно прибавил Леонид.
— Не волнуйтесь! Я сейчас ухожу! И ничто больше не потревожит ваш творческий покой…
— Сам не знаю… — задумчиво пробормотал Леонид. — Зачем я это слушаю?
— Я ухожу! Но запомните мои слова. Если я говорю, ваших книг никто не читает, стало быть, — так оно и есть! — решительно заявила Татьяна. И не менее решительно направилась к двери. Леня Чуприн насмешливо смотрел ей в спину…
…Как прозаик Леонид Чуприн начинал блистательно. Первые его рассказы произвели эффект разорвавшейся бомбы. Несколько месяцев в каждом углу Дома литераторов только и разговоров было, что о прозе молодого парня, только-только демобилизованного из армии. Щедрые на язык коллеги, постоянные посетители кафе и ресторана Дома литераторов не скупились на эпитеты. Ранний Бунин, поздний Чехов! Нагибин, Казаков? Да они ему и в подметки ему не годятся. Правда, кто-то из маститых предупреждал молодого прозаика. «Каждого писателя подстерегают две опасности: ранний успех и позднее признание!». И гром грянул.
Вскоре в одной из центральных газет появилась публикация под заголовком «Осторожно: мыльный пузырь!». За подписью — критик Марк Кречетов. От бедного дебютанта сей критик не оставил и мокрого места. Раздолбал в дым. Стер в порошок. Положил на обе лопатки логикой и вдобавок сломал хребет. Подобная публикация в центральной прессе по тем временам была равносильна приговору. К высшей мере наказания. Без права реабилитации. Кстати, сего критика в литературных кругах именовали исключительно «черный человек». Не иначе.
