— Если ты, отправившись туда, ликвидируешь кого-нибудь из главарей моджахедов, станешь в Иордании большим человеком, как мой начальник, — сказал бен Зеид.
Теперь, когда стало окончательно ясно, чего добивается от него Мухабарат, Балави, подумав, решил сделать шажок навстречу. Я-то могу и в ФУТП поехать.
Это его предложение вызвало жаркие споры в кабинетах мухабаратского Центра антитеррора, которым совместно управляют иорданцы и ЦРУ. Балави? Да вы что! Какой из него агент? Смех один. Обучение не прошел, на пушту не говорит, да и доверять ему после нескольких суток в тюрьме и двух-трех обедов за компанию с бен Зеидом было бы крайне опрометчиво. Но с другой стороны… чем мы рискуем?
По ключевым пунктам достигнуть согласия удалось быстро. Затратив всего несколько тысяч долларов, можно отправить Балави в Пакистан, снабдив более-менее приличной легендой. К счастью (или несчастью) для него, им уже сделаны вложения, которые позволят мигом стать своим в стране талибов, да и медицинский диплом не помешает, как и известность в интернете. При этом его можно будет как угодно долго кормить одними посулами, плату же приберечь на тот невероятный случай, если он действительно сумеет добыть крупную дичь. Его не надо снабжать хитроумными устройствами связи и вообще ничем таким, что могло бы в кризисный момент изобличить в нем шпиона. А если его убьют (что весьма вероятно), то по нему никто кроме близких родственников плакать не станет.
Не обошлось без обсуждения того, почему вообще этого Балави вдруг осенила мысль бросить семью и работу ради столь опасной деятельности. Чего ради? Судя по тому, как он держался во время бесед с бен Зеидом, ответ казался очевидным: ради денег. Из отчетов куратора, где он подвергал анализу то, что Балави сам говорил о возможном будущем задании, было видно, как его бросает из стороны в сторону — от тревоги за свою безопасность к непрестанно повторяющимся вопросам о размере вознаграждения.
Когда к делу полностью подключилось ЦРУ, логистику путешествия Балави утрясли в два счета. Нужна ускоренная пакистанская виза — нет проблем! Письмо с приглашением иорданского врача в Пакистан на конференцию по диабету — еще проще! Быстренько создали и проверили электронные адреса. Придумали и заучили кодовые фразы.
Так, что еще? Да, ему нужна новая кличка. Нет, ну какие могут быть «панцеры» — бред! Вы бы еще дредноутом его назвали. У нас он будет Волк.
Самым сложным для ЦРУ было решить, информировать ли Пакистан, союзное с США государство, о своем намерении внедрить на его суверенную территорию нелегального агента. На это из Лэнгли ответили без колебаний — конечно, нет. В руководстве возобладало мнение, что в пакистанской «Интер-сервисиз интеллидженс» (разведке и контрразведке) засели двурушники, сочувствующие Джалалуддину Хаккани, пуштунскому военачальнику, которого Исламабад открыто поддерживал в 80-е, а он переметнулся и помогает теперь афганскому сопротивлению бороться с американцами. Им расскажи, и Балави будет предан и убит прежде, чем распакует чемоданы.
Ну, и последнее: билет на самолет. Билет купили в оба конца, но с открытой датой обратного вылета, и отдали бен Зеиду вместе с толстым конвертом, набитым долларами.
Спустя несколько месяцев некоторые чины американской разведки сами недоумевали: как же быстро-то удалось свести воедино все кончики! И как легко ветеранам разведки задурили головы идеей, будто неумеха Балави сумеет выжить на беззаконных Территориях племен! Хотя бы выжить, а не то чтобы проникать в какие-то бандформирования. Этого не может быть, потому что такого не бывало никогда.
Как-то слишком уж вовремя Балави выложил на стол Мухабарата свой набор козырей: врач по профессии с безупречной репутацией в джихадистских кругах, вдруг решивший положить жизнь на алтарь отечества, да еще и в момент, когда ЦРУ вместе с новой администрацией США изо всех сил чешет в затылке, изыскивая новые методы и новых агентов для эскалации всемирной охоты на Усаму бен Ладена.
«Балави болтанул, что не откажется туда поехать, — сказал один недавно вышедший на пенсию начальник из ЦРУ, который был в курсе внутриведомственных споров вокруг личности иорданца. — И так совпало, что он подходит тик-в-тик».
Хумам Халиль аль-Балави никак не мог уснуть. Прошедший день был адски жарким, до сих пор еще на дворе было градусов под тридцать пять, хотя солнце давно зашло. Хуже всего то, что, когда лежишь в темноте, стрекот и гуденье дронов становится будто громче — зудят, как комары, от которых не отмахнешься.
Всю середину лета домом для Балави служил обнесенный высокими стенами двор, принадлежавший кому-то из соплеменников Мехсуда, которые в основном и составляют население Макина — небольшого поселка, состоящего из саманных строений, беспорядочно разбросанных между поросшими кустарником горами. В доме он не ложился, выносил тюфяк подальше во двор и, развернув поблизости от одного из постов охраны, пытался уснуть. Из густеющих сумерек выступал знакомый силуэт парализованного мужчины, которого бойцы называли Ахмад. Ноги у этого пуштуна перестали действовать по болезни, но он ни за что не желал отказываться от несения караульной службы, иногда и по окончании вахты не хотел уходить с поста. Сидел и сидел в инвалидном кресле с автоматом на коленях до рассвета. Хумаму было слышно, как инвалид шепчет себе под нос молитвы, а иногда всхлипывает. Этакая демонстрация преданности, и весьма впечатляющая, но, как всё у талибов, доведенная до бессмысленной крайности.
Точно так же и сам Байтулла Мехсуд. Взять хоть мелочи, вроде его поведения во время званых обедов. Байтулла каждый раз целый спектакль разыграет, собственноручно выуживая из котла лучшие куски мяса, чтобы отдать гостям, пока самому не останутся одни кости и жир. От этой показухи Балави передергивало, и он всеми правдами и неправдами старался избегать совместных трапез с хозяином.
Кроме того, Байтулла Мехсуд, похоже, сам попал под влияние мифа о своей неуязвимости. Пробыв два года главой всего пакистанского «Талибана», он полюбил быть в центре внимания массмедиа и с удовольствием созывал пресс-конференции, позволяя нацеливать камеры на голову, за которую, говорят, назначена награда в пять миллионов долларов. А в промежутках между пафосными выступлениями давал длинные интервью по обычному незащищенному телефону, казалось, совершенно забывая о том, что телефонный сигнал в ЦРУ могут использовать как маяк для наведения на его жилище ракеты. В бахвальстве доходил до абсурда: хвастал, будто его крошечная банда неграмотных, плохо экипированных горных бойцов вот-вот победит в сражении не только с властями Исламабада, но и с великими державами Запада.
«Сейчас мы молим Аллаха даровать нам силы на то, чтобы сокрушить Белый дом, Нью-Йорк и Лондон, — заявил он в телевизионном интервью. — Аллах всем дает по их вере. Наша вера тверда. Очень скоро на ваших глазах свершатся чудеса джихада».
Байтулла так настаивал на своем превосходстве в любом деле — от военной стратегии до совершенно прозаических вещей, таких как дележка прибылей от контрабанды, — что это его упорство зачастую приводило к кровавым конфликтам с другими Мехсудами. Ко всему прочему этот в общем-то мелкий, полевой командир своими выходками с легкостью провоцировал сеть Хаккани, да и другие военные группировки талибов, на никому не нужное противостояние Пакистанской армии и разведслужбе, практически вынуждая Исламабад с ними со всеми разобраться, что в конце концов и происходило. Однажды, окружив и взяв в плен целый гарнизон из двухсот пятидесяти пакистанских солдат и служащих военизированных организаций, Байтулла первым делом троим пленникам отрезал головы — чтобы бойчей пошли переговоры об обмене пленными.
Как далеко все это было от той исполненной благочестия священной войны, которую Байтулла прославлял в своем блоге! Ни революционером, ни пророком Байтулла Мехсуд не был. А был громилой с непомерно раздувшимся эго, душегубом, получавшим удовольствие от убийства — в том числе и других мусульман. Находившийся под покровительством Байтуллы городок был грязным, отсталым и нищим; там девочки чуть-чуть постарше его дочери Лейлы обречены оставаться бесправными и практически необразованными, а у новорожденных в тех краях шансов умереть, не дожив до года, в три раза больше, чем у детей, родившихся на родине Балави, в Иордании.
