Я шел дальше, и душу мою терзали ужасные предчувствия.

Вскоре я наткнулся на другое тело. Это была моя бедная девочка!

Она еще дышала, но печать смерти уже лежала на ней!

Я вновь начал раздувать огонь, хищная трава немного раздалась в стороны, и тогда Эойя заметила меня. Вцепившись в мою руку и полу одежды, она смотрела на меня, как тонущий глядит на своего спасителя.

Ее светлые глаза выражали безмерную тревогу, а золотисто-рыжие волосы были спутаны.

— Спаси меня! — прошептала она. — Забери меня отсюда! Они меня убили!

Лишь теперь я заметил, что личико се мертвенно-бледно, словно за время нашей короткой разлуки в нем не осталось ни кровинки.

При виде этого несчастного ребенка меня охватила неукротимая ярость и отчаяние.

— Успокойся, малышка, я спасу тебя! — отозвался я в ответ.

Я поднял ее и обхватил левой рукой, как младенца, а она опустила свою маленькую головку мне на плечо. Правой рукой я размахивал горшком с углями и продвигался вперед.

К несчастью, я был настолько огорчен и взволнован, что совсем забыл, в каком направлении надо возвращаться. Я сбился с дороги и утратил хладнокровие.

У меня сердце кровью обливалось, когда я видел, что жизнь по капле уходит из беззащитного существа, которое я нес на руках, и никак не мог выбраться на свежий воздух под теплые лучи солнца. Возможно, они бы вернули Эойс хоть немного сил.

Вдруг я почувствовал на своем лбу долгий поцелуй, потом девушка конвульсивно вздрогнула и руки ее, обвитые вокруг моей шеи, безвольно опали.

Моя несчастная крошка отмучилась.

Я был как безумный: что-то говорил, осыпал поцелуями, пробовал оживить своим дыханием, как древние чудотворцы…

Но все напрасно! Эойя не подавала никаких признаков жизни!

Пытаясь привести ее в чувство, я опустился на колени и поставил рядом сосуд с головнями, не обращая внимания на то, что трава снова принялась душить меня. Вдруг до меня донесся сатанинский глумливый хохот.

В тот же миг горшок с углями отлетел далеко в сторону и покатился, словно от пинка невидимой ноги. Головни посыпались во все стороны.

Я опустил на землю тело бедной девочки, которая была так предана мне, и побежал спасать огонь, не задумываясь над происшедшим. Я уже собирался схватить горшок, но тот, как живой, вдруг вырвался у меня из рук, закрутился на месте волчком, выбрасывая из себя остатки угольев, и укатился еще дальше прежнего.

И снова зазвучал этот жуткий издевательский смех, но теперь он раздавался совсем рядом со мной.

Я невольно задрожал от страха. Теперь меня окружал полнейший мрак, травинки окружили меня плотной пеленой, я уже почти задохнулся… Мне уже ничего не хотелось, и я решил не подниматься с земли, а покорно дождаться смерти. Умру так же, как Эойя. Ну и пусть…

Я чувствовал, что силы мои на исходе и с трудом ловил ртом воздух, а темнота становилась все гуще. Непобедимые стебельки возвращались на свои места. От их тошнотворного одуряющего запаха мутилось в голове…

И тут передо мной промелькнула вся моя жизнь: детство, юность, борьба, опасности, светлые чаяния, трагические события, неразделенные чувства…

И все это я пережил лишь затем, чтобы погибнуть на далекой неизведанной планете!

Чем больше я над этим размышлял, тем большая тяжесть давила мне на грудь, что-то гибкое, похожее на змею, обвивалось вокруг шеи.

— Мой нынешний сои! — с трудом простонал я. — Змеи!

Я чувствовал, что существо, которое меня душит, вполне реально, его можно потрогать. Воображение мое поразило сходство происходящего со сном, он оказался вещим!

Я силился пошевелиться, встать, сразиться с гадами, скрытыми, как мне думалось, среди растений, считая, что это они убили моих спутников, по лежал, будто скованный.

Измученный и потрясенный, я лишился чувств…

А очнувшись, я чувствовал себя как побитый. Во всем теле были боль и ломота, кроме того, я настолько ослаб, что с трудом соображал.

Я даже не был уверен, жив ли еще, ибо в голове моей царил полнейший хаос мыслей, понятий и чувств Я забыл, кто я есть и где нахожусь…

Наконец, после изрядных усилий я начал вспоминать последние события. Дальше шел провал в памяти, который казался мне невосполнимым…

Я не знал, что со мной произошло с того момента, когда меня опутали змеи, и до момента пробуждения.

Я огляделся вокруг. Я лежал посреди какого-то квадратного помещения — не то камера, не то келья без окон и дверей.

Стены из полупрозрачного стекла или хрусталя были испещрены множеством мельчайших отверстий, словно проколотых тонкой иглой. Они пропускали внутрь воздух, но не позволяли видеть, что происходит снаружи.

Но сильнее всего меня удивило то, что в центре моего узилища стоял большой стеклянный сосуд в виде круглой чаши, наполненный кровью.

Я терялся в догадках, пытаясь понять, где очутился.

— До сих пор, — продолжал Роберт, — псе, с чем я сталкивался на Марсе, более или менее походило на земное, и на основе этого подобия можно было строить какие-то гипотезы.

Я не раз оказывался в большой опасности, но всегда мог бороться за свою жизнь, знал возможности противника и методы противодействия им. Теперь все было иначе: я оказался в таинственном царстве, на пороге какого-то неведомого мира, о котором прежде не имел ни малейшего понятия. Я подсознательно чувствовал, что все известные мне средства самозащиты здесь окажутся бесполезны, ибо враг мой теперь намного страшнее и опаснее.

Уже по тому, как выглядела моя тюрьма, можно было судить, что я попал в высокоразвитую цивилизацию. Стеклянные плиты с вентиляционными отверстиями на Земле было бы сделать достаточно хлопотно и сложно даже при нынешнем уровне развития техники.

Больше всего меня заинтересовала чаша, до краев наполненная свежей кровью. Зачем она здесь? То ли они хотят заставить меня выпить ее, то ли предупреждают о том, что меня ожидает? Сколько меня собираются продержать в этой клетке? Здесь недолго и с ума сойти!

Я уселся прямо на полу, поскольку никакой мебели в комнате не было, и попытался собраться с мыслями, которые разбредались в разные стороны. Пытался вспомнить, как я сюда попал, но все напрасно. Как я уже сказал, у меня вдруг началась амнезия. Последнее, о чем я помнил и не мог думать без содрогания, была смерть Эойи, а дальше все окутывала какая-то серая пелена, через которую я не мог пробиться. Тогда я решил больше не копаться в прошлом, а лучше обдумать возможные способы побега.

Но из этого у меня мало что получалось. Состояние у меня было, как после изрядной дозы гашиша или морфина — слабость, апатия… Я приписывал его дурманящему запаху хищных стебельков, но по мере того, как вдыхал чистый воздух, проникавший через отверстия в стенах, должен был отказаться от своих предположений.

Расхаживая из угла в угол, я прикинул, что площадь камеры составляет примерно четыре на четыре метра. Я простучал ее от пола до потолка, но не обнаружил ни малейшего следа окон, дверей или чего-то похожего на люки. Стены были монолитными, а полупрозрачное стекло исключало возможность потайного выхода.

Но ведь как-то же меня сюда впихнули! Я продолжал простукивать стены и пол моей кельи, но звук везде был одинаков.

Я чувствовал себя, как жук, посаженный в картонную коробку. Помощи ждать не приходилось, а мощных челюстей, как у ос и термитов, прогрызающих стены домов, у меня не было.

Вдруг мне показалось, что я смогу разбить стены стеклянной чашей, по когда я швырнул ее изо всех сил, она разлетелась вдребезги, не причинив стене никакого вреда. Зато я перепачкался кровью с головы до ног и теперь был сам себе противен.

Я разозлился сверх всякой меры и сгорал от стыда. Инженер милостью Божьей не знает, как совладать со стеклянным кубом! Кроме того, я начинал чувствовать голод, и он подстегнул мою сообразительность, однако, как я ни ломал себе голову, ничего конструктивного в нее пока не приходило.