— А не хватит? — спросил Валерий. — Нам же завтра работать.

— Работа не волк… Смешные вы, русские. Только у вас “работа” и “рабство” от одного корня. Зато вы крепкие парни. Так что идем в бар. Я пойду переоденусь.

— Неслабо она закладывает, — заметил Виктор, когда они остались одни. — Не потому ли ей так нравится Россия?

— Нет, старик. Тут особая статья… Помнишь четыре головы журналистов во время первой чеченской войны? Так вот, она приехала искать пятую. Ее жених работал от Ти-эн-эн в Грузии, а торчал, конечно, все время в Ичкерии. На той стороне. Из-за чего-то не поладил, видимо, с Хаттабом, и его убили. Так Дэби из ближневосточного отдела напросилась в Россию, искать его. Язык учила на ходу…

— Надо же? Чтоб мы его так знали!

— У нее, правда, бабка была из киевских евреев, но все равно способности потрясающие. Она вообще языков десять знает… Ну вот, а потом прикипела к России. Даже православие приняла, представляешь? И ведь что придумала! У них ротация в фирме, как у шеф-поваров во французских ресторанах, — не больше двух лет на одном месте, чтоб застоя не возникало, так после первых двух лет, когда ей нужно было сменить страну, она уехала, но на Украину. Опять смена — она в Питер. Не может оторваться от своих корней…

В полупустом баре компания завела спор о том, к какой сфере человеческой деятельности отнести журналистику. Дэби настаивала на политике, Виктор, как истинный художник, — на искусстве, а Валера неожиданно причислил журналистику к медицине.

— Ведь мы ничего не создаем, а только меняем то, что есть. Стараемся исправить что-то и при этом не навредить. Значит, мы врачи! — горячась после очередного двойного виски, доказывал он.

— Ну если и врачи, то психиатры, — согласилась Дэби. — Мы же должны связать больное сознание людей с действительностью.

— Ну насчет “не создаем”, это ты выдал желаемое за действительное. Мало, что ли, наших на выборах черное за белое выдают? Да и психиатрия эта больше психотропией отдает… — мрачно подытожил Носов.

Потом все трое горячо объяснялись друг другу в любви, причем целовались только Виктор и Дебора. Потом американка убедила Валеру, что ему нельзя садиться за руль и очень полезно прогуляться пешком до дома, а Виктора — что ему опасно ехать с бесценной камерой на такси и гораздо лучше переночевать в ее двухкомнатном номере. Никитин уже не испытывал никаких уколов ревности.

Он шел по ночной Исаакиевской площади, обдумывая, как завтра начать разговор с Евгением Петровичем Копыловым. Никто лучше его не знает историю строительства рокового тоннеля. Захочет ли он раскрыть секреты?

Переходя Синий, стометровой ширины, мост через Мойку, Валерий вспомнил, как однажды проплывал под ним на моторке, снимая виды Питера, и как страшно навалилась на его плечи после солнечного дня булькающая темнота. А каково там, в тоннеле, где сейчас, вот в этот самый момент, одна за другой угасают человеческие жизни? Что там с ними происходит, с этими двумя сотнями людей, заживо погребенных под землей? Умерли они сразу или лежат, истерзанные искореженным металлом, и молят о смерти? Или кто-то ползет, подобно дождевому червю, к воздуху и свету?

Когда Люба, секретарша Гуровина и по совместительству курьер, привезла материал из московского бюро Ти-эн-эн, Крахмальников уже набросал план освещения трагедии в Питере.

Работало сразу несколько бригад. Одна покатила в Питер, везя с собой спутниковую тарелку. Задача этой группы не крутиться под ногами у Никитина, а заняться самостоятельным расследованием. МЧС, МВД, ФСБ — вот их поле деятельности. В Москве бригады дежурили возле Госдумы, чтобы вылавливать видных депутатов и снимать их комментарии происходившего. Еще одна бригада шерстила архивы: надо было найти аналоги в истории России и зарубежья. А последняя моталась по московским специалистам-метростроевцам, выясняя возможные причины трагедии.

Конечно, в Питер надо бы послать еще людей, чтоб брали интервью у родственников. Но Гуровин и так со скрипом подписал одну командировку. Придется Никитину и москвичам покрутиться на два фронта.

С завтрашнего дня Крахмальников решил ввести сетку ежечасных экстренных выпусков.

Остальные каналы освещали трагедию очень сухо. Картинку почти не давали. А уж о подоплеках аварии и намека не было. Тут могло быть две причины — или плохо копают, или им сказали цыц. Скорее всего, второе. Слава богу, у “Даивера” никаких цыкалыциков не было.

— Так, ребята, брейн-сторм, — специально выговаривая английские слова с рязанским акцентом, сказал Крахмальников, после того как всем отделом просмотрели никитинский материал. — Есть свежие головы?

Мозговую атаку они устраивали не так часто. Только в экстраординарных случаях. А это был случай наивысшей категории.

— Мюзикл “Метро” надо взять, — выдала идею Долгова.

Это на первый взгляд абсурдное предложение понравилось всем.

— Отлично. Антон, займись.

— Я не понял, — виновато улыбнулся Антон Балашов. — При чем тут мюзикл?

— Снимешь самые лихие и веселые фрагменты. Может, там песенка какая-нибудь есть о метро.

— Зачем?

— Контраст, — шепнула Балашову Ирина.

— А-а…

— Дальше, — обвел взглядом своих сотрудников Леонид.

— Московских метростроевцев можно снять.

— Антон, сделаешь?

— Есть.

— А что с заставкой?

Для репортажей и материалов о питерской трагедии было решено сделать специальную заставку.

— Компьютерщики принесут с минуты на минуту, — ответила Долгова.

— Ирина, тебе надо готовить хороший комментарий. Ну ты это умеешь. Знаешь, минут на пять.

— Уже делаю. Завтра покажу.

— Еще предложения?

— Леонид Александрович, самое главное — их спасают? — напомнил Лобиков.

— Да, бригада пробивается. Оэртэшники обещали мне слить репортаж. Настригите из него самое важное.

— А я бы постоянный корпункт поставил у МЧС, — сказал Лобиков.

— И я бы поставил. Но нас туда не пускают. Костя и то через Шойгу договаривался.

— Эрнст?

— Да.

— А вы?

— А я не смог.

— Ну, блин, дела-а, — протянула Житкова. — Что-то там поганое-поганое.

— М-да… Мы еще нанюхаемся дерьма, — сказал Лобиков и поморщился.

— Не обязательно — зальют все парфюмерией, — возразила Житкова.

— Ребята, — Крахмальников закрыл папку, — я вас пугать не хочу…

— Уже испугали, — перебила Долгова.

— ..Но мы сейчас одной ногой наступили на мину. Если рванет — костей не соберем.

— Это вы нам говорите? — округлила глаза Житкова.

— Я должен был сказать.

— Не надо, Леонид Александрович, испугали бабу толстым х…м, — зло проговорила Долгова. — Это ваши там наверху заморочки, а наше дело маленькое — быть правдивыми.

— Вот за что я тебя люблю, так это за изящную словесность, — улыбнулся Крахмальников. — Ну тогда погнали, журналюги!

Сотрудники задвигали стульями, стали расходиться.

— Леонид Александрович, я так с этим мюзиклом и не понял, — подошел к Крахмальникову Антон Балашов.

— И вас, Антон, я люблю. За вечно свежую голову!

Вдоль одного вагона они еще с грехом пополам протиснулись, но следующий просто принял очертания тоннеля, и пути вперед не было. А вода все сильнее и сильнее устремлялась в новое для нее русло. Теперь струи с силой били в бетонное основание, и отлетающие от него брызги сверкали в луче фонарика, но, как показалось Денису, это сверкание становилось все менее ярким.

— Кажется, батарейки садятся, — сказал он.

— Не жги много, — посоветовал Слава. — А в фотике такие же?

— Вроде да.

— Ладно, придумаем что-нибудь… Знаешь, а нам придется нырять.

— Как это?

— Видишь, как вагон расперло? А штольня боковая — за ним. Как раз на переходе в следующий. Так что лезем под вагон. Рама-то черта выдержит, поэтому сточный желоб не накрыло. Вот только он уже полон воды, если его еще и песком не замыло. Так что полезай Денис первым.