— Сейчас, погоди! — завозился он на полу. — У меня же зажигалка есть! Надо посмотреть, что с твоей головой. И вообще…
В слабом отсвете желтоватого пламени Денис разглядел два огромных блестящих темных глаза, пробор в черных волосах, ярко белеющий даже в полумраке, и кровоточащую ссадину на нежном девичьем виске.
— Ничего, — сказал он, доставая свой, слава богу, свежий носовой платок и прикладывая его к ранке. — До свадьбы заживет.
— Ага, будет теперь у меня свадьба, как же, — скривилась она от боли, и глаза ее предательски заблестели еще больше.
Денис понял, что грань истерики близка, и решил разрядить обстановку одной из своих “авторских” мулек.
— А ты знаешь, что имеют в виду, когда говорят “до свадьбы заживет”?
— Ну пройдет, мол…
— Так раньше парни на деревне успокаивали девушек, склоняя их к добрачным отношениям.
Он еще раз щелкнул зажигалкой и увидел, что девушка улыбнулась.
— Эй, мужик, а закурить у тебя нету? — раздался откуда-то из глубины вагона хриплый голос.
— Подходи, найдется, — забыв, в каком положении они находятся, машинально ответил Денис. — Еще кто-то живой! — вдруг удивился он.
— Подойти я никак не смогу, браток. Я свое еще год назад отходил, — откликнулся голос. — Да и навалился на меня кто-то — тачку мою заклинило.
— Это ты, что ли, “афганец”? — спросил Хованский, щелкая зажигалкой и всматриваясь в темноту. — Сейчас попробую помочь тебе, если сам смогу двигаться.
Он осторожно встал на четвереньки, чувствуя, как в ладони впиваются хрупкие осколки виолончельного корпуса и пластика футляра, высвободил ногу из петли захлестнувшей ее струны и попытался выпрямиться. Голова уперлась в.., потолок вагона! А ведь он стоял на полусогнутых ногах.
— Ничего себе! — воскликнул Денис. — Нас придавило!
— А ты думал, — отозвался “афганец”. — Обделка сложилась, как вафля! У меня аж башку потолком прижало. А тот конец вагона, откуда ты летел, и вовсе сплющило. Села кровля, мать ее…
Денис начал было пробираться в сторону говорившего, но сначала наткнулся на чье-то тело на полу, потом поранил лицо о свисающий с потолка светильник и понял, что надо прежде оглядеться. Но как? Неверный свет зажигалки не был надежным помощником, да и расходовать запас газа не хотелось — мало ли сколько времени придется просидеть в темноте и холоде, прежде чем подоспеют спасатели. А в их приходе сомнений не возникало. Тогда Денис вспомнил о своей “мыльнице" — фотоаппарате со вспышкой, лежащем в сумке. Сумка, слава богу, осталась при нем и валялась в ногах у Наташи.
— Сейчас мы обследуем поле боя. Ты не пугайся, я буду светить вспышкой, — предупредил он девушку, чьи глаза стали ему почему-то дороги. — Хочешь фото на память?
Первую вспышку он и впрямь направил на нее, чтоб оценить обстановку в непосредственной близости. В мертвенно-белом свете Денис успел рассмотреть Наташу, скорчившуюся на пустой скамье справа. Второй блиц высветил парня, неподвижно уткнувшегося разбитой головой в подоконник левого торцевого окна вагона, и пожилого мужчину, застрявшего в изгибе поручня возле первой двери и навсегда застывшего в нелепой позе.
Потом он повернулся в сторону “афганца” и сделал еще один кадр. Именно кадр, потому что Денис понял, что каждый раз на пленку его камеры попадают фрагменты страшной трагедии, свидетелем и участником которой ему пришлось стать. На этот раз слева он увидел старуху, словно начавшую кувырок и замершую при столкновении с дверным поручнем. За ней ничком лежал мужчина, который в свете вспышки показался ископаемым динозавром — в его спине торчали три больших куска толстого оконного стекла. Картина справа была еще страшнее; какого-то тинейджера забросило в пространство между просевшим потолком и горизонтальным поручнем, и там он остался висеть, сложившись пополам, словно сохнущий комбинезон. А чуть дальше через дверной поручень перегнулась, словно собираясь встать на мостик, пьяница, сопровождавшая “афганца”. На ее запрокинутом лице блеснули выпученные мертвые глаза…
Вот такую акробатику смерти увидел Хованский, пробираясь к инвалиду на помощь.
Если бы это показали в какой-нибудь передаче вроде “Случайного свидетеля”, Денис ужаснулся бы. А теперь даже особой брезгливости не было. Была какая-то спокойная философичность. Наверное от шока.
"Афганец” сидел в своей коляске, придавленный телом здоровенного кавказца в черной кожаной куртке. Денис скинул труп, и инвалид наконец-то глубоко вздохнул.
— Закурить-то дай, земляк, — попросил он. — Всякое важное дело нужно начинать с перекура.
Денис обессиленно опустился на пол, опершись спиной о коляску, и они молча курили с минуту.
— О каком важном деле ты говоришь?
— Так выбираться нужно отсюда, пока не поздно. Плывун, он быстро набегает. Раз свод рухнул, значит, кровля будет теперь садиться рывками. Пока что ее расперло на стены, да и мы вместо крепи. А когда подтечет еще плывуна, так все и сплющит как пить дать. Слышишь, как хлюпает?
Кроме хлюпанья Денис неожиданно уловил еще и далекие голоса. Потом ему показалось, что где-то играет негромкая музыка. Чего не пригрезится в такой ситуации.
— Услыхал? — переспросил “афганец”. — Видать, не мы одни уцелели. Так что нужно пробиваться к людям. Глядишь, общими силами и выберемся. Рискнем?
— Я не против, — согласился Денис. Он удивлялся себе: вот оно пришло, смертельное испытание, а он спокоен, фотографирует, с девицей амурничает. Как возмущали его порой несгибаемые герои надоевших американских триллеров, которые не теряются ни в каких ситуациях и с пулей в груди колотят дюжину врагов, падают с крыши на асфальт, отряхиваются и целуют грудастую подругу, перед тем как под капельницей уехать на “скорой” слегка подлечиться. Может, эти часы, или минуты последние в жизни Дениса, но пока он почти спокоен. Не от этого ли обыденного “Эй, мужик, закурить не найдется?” его невозмутимость? Или от не исчезающей при любых обстоятельствах уверенности, свойственной каждому из нас, что все страшное происходит всегда с кем-то другим? Но ведь на самом деле это так и есть, потому что когда страшное происходит именно с тобой, уже некогда об этом подумать. А раз так, то еще не все потеряно и нужно выбираться из тоннеля смерти.
— Слушай, а как тебя звать? — спросил он “афганца”.
— Вячеслав, Слава, — протянул тот руку. — А ты, я слышал, Денис.
— Слав, а откуда ты так хорошо знаешь все метрошные дела? Наездился по этому маршруту?
— Строил я этот маршрут, будь он неладен. Я его породил, он меня и убил, — переиначил безногий слова Тараса Бульбы. — По частям. Ноги-то я тут потерял год назад.
— Ничего себе, а я думал, ты и впрямь воин-инвалид. “Афганцем” выгоднее представляться, что ли?
— Выгоднее. Но я никого не обманываю. Я ведь не простой метростроевец был, а военный строитель из специального горного отряда. И в Афгане командные пункты строил. Там ни царапины, а тут — сам видишь.
— И чего это вас на метро направили?
— А мы все время в параллель с гражданскими копаемся. А тут к ним на прорыв кинули. Вот я и доавралился до девятисот рэ в месяц и попрошайничества. Так, сними-ка меня на пол — я пошмонаю чуть-чуть.
— Кого? — не понял Денис.
— Жмуриков, кого же еще.
— Так это же.., мародерство! — громко сглотнул Денис.
— Ишь ты, “мародерство”! Мародерство — это когда для наживы. А я — чтоб мы выжили. Нам, браток, нужно еды-воды набрать, зажигалок еще, хорошо бы фонариком разжиться. А если у кого еще и бабки найдутся, то я не побрезгую — им-то они под землей все равно без надобности.
— Слушай, Слав, раз уж ты взялся за это, собери еще и документы.
— Зачем?
— Знаешь, как тяжело будет их родственникам чего-нибудь добиться от властей. Скажут, что они без вести пропали — и все.
— И то верно — соображаешь, — похвалил “афганец”. — А так твои фотки и их ксивы — чем не доказательство… О! Сразу удача! — воскликнул он, вытаскивая из карманов кавказца массивный “ронсон”, пачечку купюр, схваченных аптечной резинкой, и…
