«Впрочем, это не так уж и плохо», — сказал себе Кристиан. Кроме того, он еще не был до конца уверен, что потерпел крах. Возможно, что-нибудь из сказанного им упало на благодатную почву, и она отменит церемонию в последнюю минуту. Формально герцог не был приглашен на свадьбу, но он не мог упустить даже малейшую возможность того, что увидит, как Аннабел бросит Рамми прямо у алтаря. Да-да, ему необходимо увидеть это собственными глазами. И к черту этикет!

Кристиан повернулся, чтобы посмотреть на часы, и тут же почувствовал, что его голова как будто раскалывается надвое. Но, хорошенько сосредоточившись, он смог определить, что до десяти часов оставалось еще несколько минут. Он опустил ноги на пол и встал, однако ему пришлось опереться о ближайший стол и постоять так, пока мир вокруг него не перестал вращаться.

Осторожно передвигаясь, Кристиан нашел пиджак, лежавший на полу, среди прочей одежды, и надел его. И тут же промелькнула мысль: «Наверное, стоило бы одеться немного лучше». Взгляд в зеркало подтвердил, что выглядел он даже хуже, чем предполагал. По правде сказать, выглядел он просто чудовищно.

На лице, смотревшем на него из зеркала, отражался не только недостаток сна; волосы же настоятельно требовали расчески, а щетина на подбородке — бритвы. Герцог провел ладонью по лицу и поморщился — щетина оказалась ужасно колючей. Но он ничего не мог с этим поделать, потому что опоздать на свадьбу было бы еще хуже, чем прийти небритым.

Поэтому он сделал то, что смог. Плеснул в лицо холодной водой, провел пальцами по волосам, чтобы привести их в какое-то подобие порядка, и пригладил помятую одежду. Герцог хотел заново завязать узел галстука, но от этой идеи пришлось отказаться — концы галстука выпадали из рук. Так что в конце концов он отвернулся от зеркала и вышел из каюты.

Когда Кристиан вошел в зал, церемония уже началась; было очевидно, что Аннабел все же решила пройти через это. Свободных мест, к сожалению, не оказалось, поэтому Кристиан, прислонившись к одной из колонн, имитирующих мрамор, приготовился наблюдать за самой фальшивой из свадеб со дня своей собственной. Однако несколько минут спустя он обнаружил, что лучше бы ему оставаться в кровати.

Это был тот самый момент, о котором мечтает каждая девушка.

Стоя рядом с Бернардом перед священником, Аннабел чувствовала, как ее покидает нерешительность и чувство вины. А ведь утром, проснувшись, она являла собой ужасное зрелище. Но порошок от головной боли и мята сделали свое дело, а после легкого завтрака, состоявшего из тоста с чаем, все последствия минувшей ночи окончательно улетучились. Муки совести оказались куда более сильными, но девушка справилась и с этой задачей, и теперь, слушая голос преподобного Браунли, открывающего церемонию, она снова была собой — уверенной, стойкой и подготовленной к будущему.

— Дорогие возлюбленные, — начал святой отец, — мы собрались здесь, перед лицом Господа и людей, чтобы соединить этого мужчину и эту женщину узами священного брака, который есть почетный союз, благословенный Господом…

Аннабел взглянула на стоящего рядом с ней мужчину, и при виде его профиля в ней снова пробудились симпатия, благодарность и огромное чувство облегчения. Казалось, что наконец-то все стало на свои места — включая ее собственный здравый смысл.

— …И в этот священный союз, — продолжал преподобный Браунли, — эти двое вступают сейчас. Если кто-нибудь из присутствующих может назвать причину, по которой эти двое не могут быть соединены, то пусть говорит немедленно — или молчит всегда.

И в тот же миг раздался голос герцога Скарборо, эхом прокатившийся по залу:

— Я могу назвать причину!

А затем раздались возгласы шокированных гостей, и в их рядах началось движение — все озирались, чтобы увидеть человека, произнесшего эти слова. Граф тоже обернулся, но Аннабел вдруг поняла, что не может пошевелиться — она замерла точно муха, которую накололи на булавку.

— Эта свадьба — фарс, — продолжал герцог, отчетливо произнося каждое слово, — фарс и ложь.

Эти его слова мгновенно вывели Аннабел из ступора. Она резко развернулась и, отбросив вуаль, скрывавшую ее лицо, взглянула на человека, прислонившегося к одной из колонн у самой лестницы. На нем была все та же одежда, что и накануне ночью, но хотя он и выглядел грубым и отталкивающим, все же ему удавалось оставаться дьявольски привлекательным. И являться все таким же источником неприятностей.

Помимо своей воли Аннабел взглянула на его губы, вспомнив, как они прижимались к ее губам. И тотчас же по ее телу — под целомудренным белым платьем — разлился нестерпимый жар. Такая реакция вызвала у нее слезы обиды и ярости. Ведь предполагалось, что это будет самый прекрасный и памятный момент ее жизни, — а герцог все испортил. Почему?

Как будто услышав ее мысленный вопрос, он посмотрел прямо ей в глаза, но если Аннабел надеялась увидеть ответ на свой вопрос, то ее ожидало разочарование. Выражения его лица она не могла разгадать.

— То, что вы сказали, сэр, может считаться лишь вашим субъективным мнением, — ответил преподобный, обращаясь к Скарборо. — У вас есть серьезная причина, чтобы протестовать против этого брака?

Герцог снова взглянул на невесту.

— Да, есть.

«О Боже, он собирается рассказать всем о прошедшей ночи!» — промелькнуло у Аннабел, и ее пронзил безумный страх. Но неужели он действительно… Нет, он не посмеет!

Кристиан сделал шаг вперед, но тут Же покачнулся, неуверенно стоя на ногах. Нахмурившись, он несколько раз моргнул и снова прислонился к колонне. Потом опять заговорил:

— Эти двое собираются поклясться перед лицом Бога любить, чтить и уважать друг друга. Любовь? Уважение? — Он презрительно фыркнул. — Все это — лицемерие. По крайней мере — в данном случае.

— Но почему вы… — Аннабел задыхалась от ярости. — Вы низкий, вы презренный, вы…

Она умолкла; ее душила ярость, и ей не удалось больше вымолвить ни слова. Казалось, ярость заменила все ее прочие чувства и заполнила каждую частичку тела — от кончиков шелковых туфелек до увенчанной тюлем головы, от белоснежных перчаток до тщательно уложенных волос. Ярость ее была подобна лаве и жгла так, что казалось, она вот-вот вспыхнет и сгорит дотла.

— Но это лишь ваше мнение, — повторил преподобный Браунли. — Какова же причина, по которой вы высказываете ваш протест, сэр? Вы должны выразиться яснее.

Все еще глядя на девушку, Скарборо скрестил руки на широкой груди, и его губы искривились в усмешке.

— Мне рассказать, Аннабел? — спросил он. — Или вы сами предпочтете сделать это?

Именно эта его усмешка побудила ее к действию. Подхватив подол длинного платья обеими руками, девушка пошла прямо к герцогу, не обращая внимания на предостерегающие взгляды гостей.

— Рассказать о чем?! — крикнул Бернард вслед невесте. — Аннабел, о чем он говорит?!

Она не ответила. В это мгновение все ее внимание было приковано к мужчине у колонны, к мужчине с насмешливыми голубыми глазами и душой змеи. Именно он был виновен в том, что у нее родились сомнения относительно собственной свадьбы. А теперь унизил и опозорил ее перед всеми этими людьми. Она должна как-то остановить его.

Оказавшись прямо перед герцогом, Аннабел постаралась сдержать свою ярость и вести себя достойно. Пусть она и родилась под жестяной крышей лачуги в Миссисипи, но она вот-вот станет графиней, а графини всегда соблюдают приличия.

Она горделиво вскинула подбородок, как ей диктовало ее будущее положение, и уже открыла рот, чтобы с холодной вежливостью приказать Кристиану немедленно выйти, — но тут он проговорил:

— Разве вам не понравилась та турецкая баня?

И в тот же миг Аннабел забыла о своем намерении вести себя как подобает графине. Она в ярости прошипела:

— Ублюдок!..

А затем, не раздумывая ни секунды, на глазах у сотни гостей из нью-йоркского и английского высшего общества, ударила герцога Скарборо кулаком в челюсть.