Ветра не было. Жара вроде и не собиралась спадать, хотя солнце давным-давно перевалило за зенит. Тело обливалось потом и хотелось пить.

«Забыл давеча сказать Димке, чтобы подобрался к речке», — упрекнул себя сержант, булькнув последними глотками из армейской фляги. — «Теперь до самого вечера придётся терпеть, хотя…»

Он потихоньку взял свой мешок, который Жохов выставил наружу, когда забирался в палатку и, порывшись в нём, достал чистый целлофановый пакет. Выбрав на дереве подходящую ветку с густой листвой и хорошо освещённую солнцем, он надел на нее пакет и плотно завязал верёвочкой, чтобы тот не соскочил. Солнце палило еще во всю, и времени было вполне достаточно, чтобы через час-другой в пакете сконденсировалось с полстакана воды….

Жохова будить не пришлось. Тот проснулся сам, когда сержант в очередной раз докладывал по рации командиру.

«Маловато, конечно, поспал, — взглянув на мрачную физиономию напарника, — подумал Глеб, — ну да делать нечего».

Димка протёр глаза и смачно зевнул, разгоняя сонную одурь: — Дрянь какая-то снилась, даже вспоминать не хочется и башка тяжёлая….

— Со сна это! Обежишь участок в темпе — встряхнёшься! У моста подольше покрутись — уточнить надо: усиливают ли охрану на ночь, меняют ли караул, но особо долго там не сиди — к двадцати часам чтобы был здесь. Я сам ещё хочу посветлу пробежаться! И вот это возьми, — протянул Глеб ему свою фляжку, — наберёшь у речки!

Димка молча прицепил сержантову флягу на ремень, забросил на плечо автомат и, хрустнув напоследок где-то за кустами сучком, растворился в лесу.

… Жара к вечеру спала. Время тянулось медленно: последняя машина прошуршала шинами внизу минут тридцать назад и всё.

«Попробовать, что ли?» — чувствуя от неподвижности привычную расслабленность, подумал Глеб. «Опасно — вдруг кто-нибудь наскочит», — резко встряхнулся он, отгоняя заманчивую идею.

Был у него уже на этот счёт прискорбный случай.

… Той весной, девяностого, дипломник педагогического Глеб Ткачёв не просто «зациклился», а зациклился (по его мнению) весьма основательно. Три часа в день на подготовку к госэкзаменам, два — на карате, шесть — на сон, всё остальное время на то, что с непостижимой таинственной силой манило и притягивало его, пуще, чем алкоголика тянет недопитый партнёром стакан, азартней, чем редкостная марка манит заядлого филателиста.

После первого удачного опыта, все его мысли, чувства и дела были заняты только астральными полётами. Перво-наперво он, не подумавши, врезал в свою комнату замок, несказанно обидев этим своих родителей и зародив в них кучу всяких подозрений. Это стоило ему трёх дней недовольных бурчаний и увещеваний, пока предки, наконец, не смирились с его «непонятной и странной обособленностью», казавшейся им весьма подозрительной. И они были, конечно, правы.

Запершись, Глеб по несколько часов в день занимался йогой, впадая в состояние медитации и транса. Овощная диета пошла ему на пользу, он сбросил лишний вес, получив завидную лёгкость и стремительность не только в движениях, но и в достижении нужного состояния.

Второй раз он сумел выйти из тела дней через десять. Две попытки до этого по непонятным причинам не удались. Почему? — На этот вопрос он не смог бы ответить и сейчас. Может оттого, что на улице чуть похолодало? Хотя температура была заведомо выше тех двадцати градусов, ниже которых по данным исследователей попытки отделения астрального тела не получаются. Но зато после второго раза, как прорвало. Неудач больше не было.

Сначала он экспериментировал с опаской, два-три раза в неделю, аккуратно записывая наиболее ценные наблюдения в блокнот, а в конце мая обнаглел настолько, что почти каждое утро парил над своей кроватью, а если была хорошая погода, то и на улице.

Бесценный опыт накапливался по крохам. Глеб уже твёрдо знал, что может находиться вне тела от сорока восьми до пятидесяти двух минут. Выше этого предела продлить астральный полёт ему не удавалось. — Неумолимый страх захлёстывал разум, мгновенно гася все попытки какого-либо сопротивления, и Глеб с отчаянным воплем врывался в своё, бешено содрогающееся от такого вселения тело. После этого он пару дней скверно себя чувствовал, как будто его хватили мешком по голове, ощущая слабость и подавленность.

Став чуть поопытнее, Глеб перестал доводить полёты до критической черты, а, зависнув над телом, мысленно представлял, что, проникая через макушку во внутрь, сливается со своей оболочкой воедино.

С каждым разом его сознание всё легче покидало тело и скоро это стало настолько обыденным, что достаточно было полностью расслабиться и погрузиться в себя, чтобы достичь желаемого результата. Ему уже не нужна была ни кастрюля с водой, ни долгая медитация, ни строгая диета. От своего дома на Теннисной до Хлебной площади, которая находилась на другом конце Самары, он пролетал за считанные мгновенья, достаточно было только представить место, куда хотелось попасть, или задать какое-либо направление — прямо, влево, вверх, вниз — любое!

Глеб хранил свою тайну пуще глаза, прекрасно понимая, что найдётся не мало заинтересованных людей и учреждений, готовых тут же использовать его необыкновенные возможности. Шпион бы из него, конечно, получился классный, ибо никакого труда Ткачу не составляло проникнуть на любой охраняемый объект, секретную лабораторию или заглянуть в чужой сейф. А когда в июле, после долгих попыток, ему удалось, наконец, усилием воли сдвинуть листок бумаги, то он понял, что при желании может даже что-то и украсть. Уже одно это, если каким-то образом выплывет наружу, заставит многие спецслужбы без устали гоняться за ним, чтобы завербовать, перевербовать, а, скорее всего — просто убить! А кому хочется умирать? — Естественно никому!

Хотя шпионом — ещё куда ни шло (может таких как он и не одна сотня уже?), а вот вполне реальная перспектива на всю оставшуюся жизнь превратиться а подопытного кролика, Глеба Ткачёва ну никак не прельщала. Не нравилась ему такая перспектива, как и то, если бы его ославили шарлатаном или отправили в «психушку». Проще было, чтоб никто, ничего не знал.

… В армии он остерегался уходить в астральные путешествия. Казарма есть казарма — кругом люди. И так долго скрываемая тайна могла быть нежданно-негаданно случайно кем-то раскрыта. Трижды, правда, за первые полгода, он рискнул побывать дома, посмотреть на своих родителей и сестрёнку. Первый раз стоил ему нервов и изрядного испуга. Спал он на втором ярусе и когда вышел из тела, то увидел, что он такой не один. Если сам он болтался под потолком, то ещё шесть астральных тел неподвижно висело в сорока сантиметрах над бойцами. Лбы спецназовцев и астральных проекций были связаны толстым, толщиной в палец хорошо видным пульсирующим жгутом. Было жутко, пока он не сообразил — устали ребята, энергией пополняются, летают видно во сне. А третий раз чуть вообще не кончился для него печально. Едва Глеб успел вернуться назад, как сыграли ночную тревогу. Точнее, он даже чуть опоздал — солдаты уже горохом сыпались с коек второго яруса. Вот тогда-то, он испугался по-настоящему. Подумать только: дай Зверев команду чуть раньше и всё…. Дневальный бы безуспешно тряс его за плечо, крича: «Ткачёв, вставай! Тревога! Вставай же Ткачёв!» А через минуту уже бы подскочил командир группы с ротным, а через пять прибежал бы врач или санинструктор и было бы всем весело…. Так что после этого Глеб зарёкся экспериментировать по ночам, ну а днём тем более не представлялось возможности. Из тела он по-прежнему выходил, не желая терять приобретённые навыки, но дальше казармы не перемещался.

Поэтому и отбросил он сейчас, казавшуюся столь заманчивой, идею астрального разведполёта над трассой, хотя эта мысль искушала его все два часа, пока он поджидал Жохова.

Димка вернулся к сроку: — Эта пьеса начинает меня утомлять, — с места в карьер забалаболил он. — Ну, аж никакого «антиресу»! Те же горы и те же морды. Двое по мосту вышагивают, а остальные в карты режутся. Смены нет, да я, думаю, и не будет. Эти ребята хорошо устроились. Щоб я так жил! Вроде и при деле, а житуха курортная! И командир не зверь и всё есть — и закусить и выпить! Им бы ещё пляжик отгрохать, чтоб дамский пол под рукой был, да колодец выкопать, а то вода в речке по цвету напоминает, как бы это поделикатней выразиться… во… мочу молодого поросёнка, но зато по вкусу… — настоящий «Боржоми», правда с хлопьями! Я для тебя, старшой, тоже расстарался!