Наиболее агрессивным из всех этих романов Маркевича является несомненно «Бездна». Сам автор признавался, что этот роман написан им на заказ, что его требовал от него «Русский вестник» и что даже заглавие для него было придумано редакцией этого журнала.[163] Здесь автор попытался выставить в самом страшном свете фигуру одного из вожаков народовольчества. И кличка для него придумана страшная — Волк.[164] Даже о внешности его автор говорит так: «Он был страшно, в буквальном значении этого слова, дурен собою, с какими‑то негритянскими, шлепающими губами, грубо мясистым носом, переломленным посредине вследствие падения в детстве, и зловеще выглядывавшими из‑под низко нависших бровей узкими и хищными глазами (этим глазам своим и крупным, острым зубам, способным, казалось, перегрызть надвое за один раз самую твердую сапожную подошву, и обязан он был своей кличкой)».[165] Далее идти в тенденциозности описания было уже некуда. Не менее тенденциозен и показ властей, якобы потворствующих революционерам. В «Бездне» прокурор Тарах — Таращанский прямо «выгораживает» Волка. Если верить Маркевичу, то выходит, что, кроме Троекурова и его бли жайших друзей, нет никого, кто бы по — настоящему боролся с нигилистами. С точки зрения Маркевича, даже представители высшей петербургской бюрократии, все эти Павановы и Анисьевы, либо сами заражены] либерализмом и не отдают себе отчета в грозящей опасности, либо являются выскочками и беспринципными карьеристами.
Таким образом, романы Маркевича явственно показывают окончательное вырождение жанра антиннгилистического романа. Автор максимально упрощает себе задачу в изображении и «злой», и «доброй» силы. Да фигуры «жертв» (Гриши Юшкова в «Переломе» и Владимира Буйносова в «Бездне») выходят бледными и безликими. Подлинным «нервом» романов Маркевича являются лишь светские истории романических страстей, женских измен и т. д. Здесь автор не скупится на краски и даже очевидные повторения (так, история светской львицы Ольги Ранцовой в «Переломе» повторяется в истории Антонины Буйносовой в «Бездне Романы Маркевича — это типичные светские романы, приспособленные для выражения катковской политической программы. Они лишь наспех снабжены чисто внешними атрибутами нового, проблемного, социальнопсихологического романа. На самом же деле это запоздалые перепевы светских повестей 30–х годов с их эффектными, полурусскими, полу- французскими диалогами, с «жгучими» страстями, с непонятыми светскими красавицами, которые кончают свою жизнь в католическом монастыре (княжна Кубенская), и пр. Даже в мелочах автор повторяет эту старую эстетическую традицию. Он кокетничает, например, ловко пригнанными эпиграфами (почти по два на каждую главу) из произведений «всех времен и народов», он не скупится на романические шаблоны в описании своих светских героев и героинь, на фразы и ситуации в духе Марлинского. А рядом с этим избитые шаблоны и в памфлетной обрисовке персонажей, доводящие до крайнего предела приемы ложного «документирования», уже сложившиеся в антинигилистическом романе. Многие действующие лица трилогии Маркевича — это довольно прозрачные намеки на реальных государственных и общественных деятелей, снабя^енные легко расшифровывающимися фамилиями. Так, прообразом младшего Овцына является, видимо, один из крупных революционно- демократических деятелей 60–х годов — Н. И. Утин. Так, в карикатурном и грубо пасквильном виде выведен на сцену И. С. Тургенев в лице художника Самурова, служащего и «нашим» и «вашим» — «эстетикам» и демократам.[166] В «Переломе» автор не раз для «разоблачения» нигилизма обращается к цитатам из Добролюбова, Писарева, Зайцева и других авторов «Современника» и «Русского слова», но преподносит их в та ком виде и в такой подборке, что заведомо извращается общий смысл высказывания.
Бессилие своих писаний в антинигилистическом роде, кажется, чувствовал и сам беллетрист. Во всяком случае в одном из своих последних писем он выражает желание «Бездной» навсегда покончить с романами longue haleine («широкого дыхания») и перейти на чисто романические и «эстетические» темы.
Еще отчетливее деградация, падение аптинигилистпческого романа как особого жанра выражается в произведениях других представителей «катковской школы» — в романах Авсеенко и Орловского. В. Г. Авсеенко, постоянно поставлявший романы для «Русского вестника», лишь в одном из них, в романе «Злой дух», обратился собственно к антинигилистической, точнее к антинароднической, теме. Но и в этом романе она является лишь побочной сюжетной линией, чисто внешне связанной с основной. Жертвами народовольческого подполья оказываются здесь молодой кня зек Володя Ладожский и провинциальный помещик Извоев. Первый попадает в революционную среду случайно, запутавшись в любовной истории, быстро разочаровывается в этой среде и кончает эмиграцией Америку в поисках «новой жизни». Второй представляет собой тип фанатического народника. Но и здесь на первом плане оказывается его увлечение одной из светских львнц. Крупные вожаки революционного подполья — Стышич и эпизодически выведенный на сцену Степан Халтурин (под именем Балдурова) — обрисованы в традиционных черных тонах. В духе пасквильных рассказов А. Дьякова (Незлобина) изображается в начале второго тома романа народническая эмиграция в Швейцарии.[167]
Как и Маркевич, большое место уделяет автор критике представителей власти, изображению их беспринципности, карьеризма и потворства в отношении революционеров. Критика Берлинского конгресса и лорис- меликовской «диктатуры сердца» представляет основной интерес для автора. Героем произведения взят помещик Зиновьев, фигура в духе Троекурова, но еще более беспомощная, несмотря на все внешние атрибуты сильного человека. Он уже и не пытается активно вмешиваться в политику, предпочитая простое брюзжание по поводу господствующей нескладицы. Если Маркевич пытается очертить политическую программу Троекурова (необходимость сильной власти, необходимость обращения правительства за помощью к крупным землевладельцам, проповедь единства помещиков и народа, при котором Троекуровы могут вести за собой этот бессловесный «народ», и т. д.), то Авсеенко этого почти уже и не делает. Он предпочитает рассказывать читателю о чисто «печоринских» подвигах своего героя — о том, как он пострадал от неверности первой своей жены, как дрался на дуэли со своим соперником в любви к героине романа Ларисе, как пытается «возродить» себя, полюбив молоденькую Уленьку, полудворянку — полуцыганку, и т. д.
В антинигилистическом романе самого молодого представителя этой школы К. Орловского (Головина) «Вне колеи», напечатанном в «Русском вестнике» (1882; отд. изд. 1884), предприняты другие попытки спасти и освежить этот жанр. Автор стремится здесь всячески осложнить интригу. В расстановке сил участников романической истории он хочет непосредственно выразить свою политическую концепцию. Главная героиня романа Надя Ольшевская оказывается уже двойною жертвой — жертвой мстительности нигилиста, одного из вожаков народников — бунта- рей Нерадовича, безнадежно влюбленного в Надю, и жертвой прокурора Боровского, не стесняющегося в средствах беспринципного карьериста. История Нади, достаточно банальная для романов этого сорта, мелодраматизирована до невозможности. Совсем молоденькой девушкой она оказывается вовлеченной в один из революционных кружков. Очень скоро она, однако, разочаровывается в народнической деятельности и находит тихую пристань в поместье у своей богатой родственницы. Но тут‑то и начинаются преследования со стороны Нерадовича, который нелегально пробирается в эту округу и агитирует крестьян. В конце концов благодаря показаниям арестованною Нерадовича, компрометирующим Надю, и усилиям Боровского, мстящего Наде за отказ стать его любовницей, Надя попадает в тюрьму; ее судят вместе с участниками народнического кружка. Надорванная этими преследованиями, Надя вскоре после после-] довавшего «высочайшего помилования» умирает. Безрадостно складывается и судьба влюбленного в нее богатого помещика Дмитрия Корец- кого. Он — охранитель, его желания не идут далее разговоров о возможности сблизить интересы «честных» крупных землевладельцев с интересами «меньшой братии». Но и он оказывается невольной жертвой интриги. Благодаря стараниям Боровского и протпвников — ретроградовиз среды помещиков его заподозривают в неблагонадежности. Он попадает под негласный надзор полиции и расстается со своим былым либерализмом.
