Вся логика душевного мира революционера — террориста, с беспощадной правдивостью раскрытая романистом, такова, что она приводит его к крайнему субъективизму, ставит успех задуманного дела в зависимость от самых разнообразных случайностей. Погруженный целиком в мысли о предстоящей роковой развязке, Андрей не проверил исправность подаренного ему пистолета, должен был до крайних пределов напрягать свою физическую силу и волю, чтобы не опоздать к месту совершения террористического акта, так как из‑за той же сосредоточенности на собственной личности не рассчитал время. В результате Кожухов стрелял мимо цели. Такой финал был подсказан автору не только конкретным случаем неудавшегося покушения,[495] но и осознанной им обреченностью народовольческого движения в целом.
Было бы, однако, односторонним считать, что в образе Андрея Кожухова писателя интересует лишь та сфера его душевной жизни, в которой наиболее сильно сказались его ущербность, непоследовательность, обусловленность обстоятельствами террористической борьбы. Автору не свойственно любование «святым мучеником революции», так как он хорошо видит противоречивость и ограниченность его действий. Но анализом этой сферы своего героя Кравчинский и не ограничивается. Его роман имеет не только историческое значение, как памятник определенного периода борьбы, но и более общий смысл. В образе Андрея Кожухова есть такие черты, которые были присущи революционерам 60–х годов, эпохи Чернышевского, и такие, которые в несколько измененном под влиянием новой эпохи виде будут характеризовать тип революционера пролетарского периода. Примечательно, что Э. Войнич, создавая свой роман «Овод» вскоре после возвращения из России (над романом она работала в период с 1889 по 1895 год), отправлялась не только от героев и событий итальянского национально — освободительного движения периода «Молодой Италии». Для понимания сущности характера революционера ей много дало личное общение с русскими революционерами, дружба с Кравчинским. Оказали на автора «Овода» воодушевляющее влияние и роман Кравчинского «Андрей Кожухов», и его художественно — очерковый цикл «Подпольная Россия». И это вполне понятно, если принять во внимание, что именно в России, еще в допролетарский период борьбы, сложился такой тип революционера (как определенный характер), который имел общечеловеческое значение. Это объясняется особенностями русского революцинно- освободительного движения. Английская писательница, создающая роман об итальянском национально — освободительном движении 30–40–х годов прошлого века, обращается к русским революционерам — народникам и в их характерах находит живое воплощение черт, которые были присущи и итальянским борцам за национальную свободу.[496] В этом отношении важно, что Э. Войнич была увлечена и воодушевлена задачей постижения характера революционера, а не программы или тактики его борьбы. Но именно Кравчинский, опираясь на опыт борьбы героической плеяды русских революционеров 70–х годов, впервые поставил перед собой задачу понять и объяснить характер революционера. И здесь он, как художник, проникающий в суть душевного и сердечного мира человека, одержал блестящую победу, создав образ, который мог стать и становился образцом и для художников других народов, иных эпох.
Следовательно, в Андрее Кожухове заключены черты не только исторически ограниченные, непосредственно отражающие особенности народовольческого движения. В нем в известной мере воплощены и черты, присущие всякому подлинному революционеру и, шире, всякому прогрессивному и глубоко думающему человеку. И это вполне понятно. Народовольческое движение, при всех своих заблуждениях, создало действительных рыцарей революции. В «Что делать?» В. И. Ленин так характеризует отношение молодых социал — демократов (и свое собственное) к героям «Народной воли»: «Почти все в ранней юности восторженно преклонялись перед героями террора. Отказ от обаятельного впечатления этой геройской традиции стоил борьбы, сопровождался разрывом с людьми, которые во что бы то ни стало хотели остаться верными Народной воле и которых молодые социал — демократы высоко уважали».[497]
Концепция характера революционера у Степняка — Кравчинского отмечена рядом особенностей. Весь роман построен как чередование интимных, домашних, личных сцен и боевых эпизодов, картин общественной жизни, деятельности революционных организаций. Такое чередование позволяет романисту в характере революционера слить личное и общее, сердечное и революционное. Самоотверженное служение революции органически озаряет всю его натуру, преобразует всю его человеческую природу, делает революционера человеком нового, высшего типа. Поэтому в среде револю ционеров сложились новые, подлинно человечные отношения. В этой среде возник новый тип мышления и чувствования. Служение революции, повседневная революционная деятельность совершенствуют человеческую природу, обогащают психику, создают новое понимание дружбы и товарищества, любви. Радости и горести личной жизни с любимой женщиной, их совместная верность избранному пути революционной борьбы — таков идеал Кожухова и Тани. «Что они больше всего ценили и любили друг в друге — была именно эта безграничная преданность родине, эта готовность каждую минуту пожертвовать всем ради нее. Они и любили друг друга беззаветной любовью, полною юного энтузиазма и веры потому только, что находили друг в друге олицетворение высокого идеала, к которому стремились. Так как верность самим себе, своим идеалам и самой их взаимной любви налагала на них жизнь, полная опасностей, — они не отступали. Пусть свершится неотвратимое: они не потупят глаз, что бы ни случилось».[498]
На этой почве развиваются величайшая деликатность революционера в отношениях с женщиной, рыцарское почитание женщины как товарища и друга в революционной среде. Любовь не портит революционера, а делает его жизнь полнее, она вдохновляет на борьбу, укрепляет веру в людей, преданность делу.
Таким образом, революционное служение и любовь органически слились в образе Андрея Кожухова. Революция пробуждает в людях и поэтическое вдохновение. Революционер становится поэтом, он глубоко понимает прекрасное, так как в самой сущности прекрасного заключено нечто, что роднит его с революцией и особенно доступно и понятно именно революционерам. Такой революционно — поэтической натурой в романе Крав- чинского выступает Жорж, друг Кожухова (глава «Стихп Жоржа»). Но и Андрей обладает верным и тонким эстетическим чувством, в душе он также поэт.
Революция наполняет новым содержанием любовь и творчество, открывает их новые возможности. Героизация и поэтизация революционера присущи роману Кравчинского. Автор не делает своего героя «бесчувственным бревном», тем «мрачным чудовищем», каким представлялся на первый взгляд Рахметов. Отсутствует в образе Андрея Кожухова и титанизм, столь характерный для многих романов и повестей о «новых людях» 60–х годов. Автор показывает революционера, говоря словами Чернышевского, в «простых человеческих чертах».[499] Но это обыкновенное проникнуто героическим началом, пафосом революционера. Кравчинский сумел решить задачу, которая неоднократно возникала перед авторами романов о «новых людях», — открыть в повседневном бытии революционера как человека необыкновенное, революционно — героическое.
В романе Кравчинского нет дискуссий по программным и тактическим вопросам революции, в нем отсутствуют мечтания о социалистическом идеале общественного устройства. Правда, в романе обрисованы разные народники — и пропагандисты, и террористы. В нем сказано об отказе Андрея и Жоржа от пропагандистской деятельности и переходе их к террору. Андрей иногда задумывается о путях и средствах революционной борьбы. Но этот политический аспект романа приглушен, на первом плане в нем аспект индивидуально — психологический, нравственный. Установка на изображение «человеческих элементов в жизни революционеров» подчеркнута и в предисловии к роману. В этом смысле «Андрей Кожухов» отходит от традиций Чернышевского, от романистов «новых людей» 60–х годов. Произведение Кравчинского противоположно и роману Арнольди «Василиса». В этом сказалась одна из особенностей народовольческого движения — сужение политики пределами борьбы небольшой группы революционеров с самодержавием. Но это не значит, что Кравчинский отказался от создания программного романа и отошел от пропагандистских целей в романе. Страстная, проникнутая горячей любовью и сердечностью пропаганда революционных целей и революционной борьбы — вот в чем состоят программность романа Андрея Кожухова, его политический смысл. Роман Кравчинского, проникнутый революционно — романтической патетикой, сыграл выдающуюся роль в деле ознакомления зарубежного и русского читателя с типом русского революционера, в развенчании всякого рода клеветнических измышлений по адресу борцов с самодержавием.
