Да и не окажутся ли среди спасенных и такие, кому оружие даже на самое малое время доверять никак нельзя? Ведь ходят же среди местного населения упорные слухи о том, что где-то в здешних лесах есть и такие партизанские отряды, которые и грабежами, и насилиями честь свою замарали. Григорий не верит, что на такое способен настоящий партизан, однако, как говорится, даже самого плохого слова из песни не выкинешь.

Давно вели наблюдение за этим лагерем, можно сказать, только на вчерашние сутки его оставили без догляда, чтобы ненароком в самый последний момент случайно не выдать себя. Установили, что ночью охрана — двое часовых на вышках, торчащих на противоположных углах четырехугольника, схваченного колючей проволокой, и караул из пяти человек, размещавшийся около ворот; все прочие гитлеровцы — около двадцати человек — на ночь забирались в четыре домика, боязливо жавшихся к караульному помещению, но уже по эту сторону проволоки.

Сначала, когда еще только обсуждали план нападения, хотели одновременно снять обоих часовых на вышках, если удастся, — снять без выстрела. И лишь после этого враз ударить и по караулу у ворот, и по домикам. Однако, поразмыслив, решили попытаться убрать бесшумно только одного часового, а второго пристрелить; эта очередь и должна была послужить сигналом общей атаки.

Казалось, все спланировали, учли даже то, что один из часовых, заступавших сегодня в ночь, имел привычку дремать на посту, повернувшись лицом к лагерю.

Заспорили неожиданно и после того, как Григорий вдруг заявил, что снимать часового будет он лично. Дед Потап и другие считали, что он должен идти с теми, кто будет атаковать караульное помещение. Только товарищ Артур имел особое мнение которое высказал без промедления:

— Командир всегда должен быть командиром.

Григорий понял, к чему он призывал (дескать, дело командира руководить боем, а не соваться в пекло), но, используя власть, настоял на своем; он же очередью по второму часовому даст и сигнал общей атаки.

Что оставалось делать остальным, если это был приказ?

Григорий почти насквозь промок к тому времени, когда перед ним, словно из-под земли, вырос Мыкола — старший над теми, кто вел наблюдение сегодня.

Дальше уже ползли, вжимаясь телом в мокрую от дождя траву. Как показалось Григорию, ползли невероятно долго, так долго, что невольно полезло в голову: а не сбились ли с направления? Ведь у Мыколы, чьи заляпанные грязью сапоги сейчас маячили перед глазами, ни одного ориентира вроде бы не было.

Но Мыкола вывел точно к вышке. Передохнули, сгрудившись под помостом, на котором и находился часовой — любитель вздремнуть. С его площадки-помоста, однако, не доносилось ни звука. Или все глушил дождь, набравший силу?

Передохнув и взяв в зубы нож, Григорий с помощью товарищей добрался до помоста, где полагалось быть часовому. И сразу увидел его: фашист, втянув шею в поднятый воротник шинели, сидел в углу и, похоже, по обыкновению, дремал, обняв автомат; во всяком случае, на лагерь он даже не смотрел.

Григорий, выждав немного, бесшумно перелез через невысокий барьер, сделал два или три крадущихся шага и ударил часового ножом под левую лопатку, второй рукой зажав ему рот. И лишь сейчас обнаружил, что не только второго часового, но и вышки не видно отсюда! Из-за пелены дождя не видно.

Конечно, как он потом понял, проще всего было сразу же окликнуть Мыколу и сказать ему, дескать, так, мол, и так, не вижу того гада, пусть немедля кто-то другой им займется, но Григорий, приподняв крышку люка, почти скатился по лестнице к основанию вышки, почти упал к ногам товарищей.

— Ну? — только и спросил Мыкола, наклоняясь к нему.

— Займи его пост, чуть что — стреляй! Остальные за мной! — выпалил Григорий и сразу же, пригнувшись, побежал вдоль проволоки, побежал в сторону ворот, где, по его расчетам, уже должны были сосредоточиться партизаны. Бежал изо всех сил, даже упал, поскользнувшись, даже больно ушиб колено, но сразу же вскочил и снова побежал, понимая, что из-за его командирской промашки теперь всякое может случиться.

Поспел как раз в то время, когда кое-кто из партизан уже наседал на Виктора, предлагая часть бойцов немедленно послать к вышке: может, командир в помощи нуждается?

Чуть отдышавшись, Григорий вдруг обрел спокойствие, у него почему-то вдруг появилась уверенность в том, что все задуманное обязательно сбудется. И он сказал:

— Дуй, Афоня, ко второй вышке. На тебя записываю того часового. И помни, что мы начинаем через десять минут. После этого ты его и…

Афоня мысленно прикинул, какое расстояние отделяет его сейчас от вышки. Получалось, что десяти минут должно хватить. Но ведь предстояло не просто бежать? И он сказал:

— У того часового наверняка глаза и уши есть. Или он тоже из сонливых?

— Сколько добавить? — нетерпеливо спросил Григорий.

— Чтобы запасец был, еще столько же.

— Договорились. — И Григорий демонстративно повернулся к нему спиной, давая понять, что больше ни секунды не добавит.

И опять потянулись минуты тягостного ожидания, во время которого Григорий не раз самыми последними словами покрыл себя за то, что раньше не предусмотрел всего этого.

Наконец он сказал:

— Пошли!

Казалось, ничего не изменилось вокруг после этого приказа, но Григорий твердо знал, что сейчас рядом с ним, стараясь не отставать, ползут его товарищи, не замечая ни нудного дождя, ни мокрой травы. И будут так ползти до тех пор, пока от караульного помещения и домиков не окажутся на расстоянии броска гранаты.

Выждав для страховки еще минут пять сверх обещанного времени, Григорий метнул гранату и, как учили в армии, припал к земле, плотно прижался к ней.

Граната попала в окно караульного помещения и рванула там, выбросив в ночь сноп яркого пламени.

И загрохотали взрывы. Правда, еще только один из них — в домике, где жили гитлеровцы, остальные — около стен. Но много прогремело взрывов гранат. Пятнадцать или шестнадцать. Сквозь них еле пробилась автоматная очередь Афони.

Буквально через несколько секунд после взрыва первой гранаты из домиков в ночь вырвались автоматные очереди. Пока вражеские пули проносились где-то над головой, но Григорий знал, что это явление временное, что еще чуть-чуть — и фашисты окончательно опомнятся; тогда их огонь с такого малого расстояния окажется по-настоящему убийственным. А тут и в караульном помещении, откуда не прозвучало ни одного выстрела, начался пожар. Сейчас огненные языки метались еще внутри домика, но минет несколько быстротечных минут — они обязательно вырвутся из тесного для них помещения, и тогда партизаны окажутся в освещенном пространстве. А что может быть губительнее этого?

Опять догадка: надо было заранее попытаться подкрасться к домикам на такое расстояние, чтобы ни одна граната не пролетела мимо цели!

К Григорию подполз Мыкола, прокричал:

— Прикажи с той стороны лагеря разорвать проволоку!

Выгода предложенного предельно ясна: в ту дыру выскользнут военнопленные, томящиеся в лагере, и часть партизан к этим проклятым домикам с тыла подберется. И Григорий сказал:

— Действуй!

Еще минут десять или около того бесновались вражеские автоматы, потом огонь их начал слабеть. Наконец стало ясно, что бой идет к концу, что еще совсем немного напора — и придет победа. И тут Григорий заметил, что у самой стены домика, откуда еще огрызались гитлеровцы, вдруг приподнялся Виктор и швырнул одну за другой две гранаты. Метров с двух или меньше того швырнул, и поэтому точно.

Теперь со стороны врага не было стрельбы, но партизаны, еще не веря в свою победу, какое-то время по-прежнему били по домикам из автоматов и винтовок. Только после повторного приказа Григория стрельба угасла.

И вот партизаны уже внутри лагеря. Но из коровника, двери которого почему-то были распахнуты, не выбежал, не выполз ни один человек, ни одного вскрика не раздалось.

Хотя все стало ясно, все равно обшарили все углы коровника.