— Как прикажете это понимать, товарищ Стригаленок? Доносчики для меня хуже врага. Или скажешь, что был не согласен со мной, вот и выступил с критикой? Не выйдет и такой пролаз: критика — это когда человеку в глаза все высказывают.
— Товарищ Каргин… Товарищи… Да разве же я со зла? — Глаза у Стригаленка открыты широко, в них дрожат слезы обиды. — Чтоб мне провалиться на этом самом месте, если я злой умысел имел! По глупости своей все это высказал начальству, по глупости! Сердцем чуял, что вы, товарищ Каргин, правильное решение приняли! Мог ли предполагать, что начальство не поймет правильности решения товарища Каргина?
И столько искреннего отчаяния было в голосе Стригаленка, в том, как молитвенно прижимал он ладони к груди, что только у Федора и вырвался единственный вопрос:
— Какого же дьявола ты, праведная душа, тогда смылся? Когда командир бригады сторону Ивана принял?
— Сюда, в лес, торопился. Чтобы здесь порядок навели, чтобы начальство врасплох не застало, чего случайно не увидело, — немедленно выпалил Стригаленок.
Может быть, потому так легко тогда Стригаленок выкрутился, что Каргин разговаривал-то с ним, а в мыслях все еще Пауля с Гансом держал? Все еще видел их глаза, полные искренней грусти? Все еще не мог смириться с тем, что кому-то они понадобились больше, чем его роте?
Интересно, нечаянно или с умыслом Стригаленок подбросил Каргину упрек в адрес командования бригады? И какая ему выгода будет, если между бригадным начальством и Каргиным черная кошка пробежит? Да, пожалуй, это еще одна загадочка Стригаленка. Но попробуй сейчас решить ее…
2
Александр Кузьмич пришел неожиданно и в тот час, когда многие видели уже вторые сны. Повесил фуражку на гвоздь, вбитый в стену слева от двери, и спросил, подходя к столу:
— Все чадишь?
Этот вопрос стал уже привычным, как и то, что сейчас Александр Кузьмич и сам свернет цигарку, поэтому Николай Павлович ответил тоже избитой фразой:
— А что еще делать остается, если умные мысли бегут мимо?
Отодвинув на самый дальний край стола немецкую каску, в которую Николай Павлович швырял окурки, Александр Кузьмич сел на табуретку, пригладил ладонью волосы, еле прикрывавшие большую лысину, и сказал, словно продолжая давний разговор:
— Итак, все наши искренне радуются, что только за последний месяц в бригаду пришло много новеньких. Рота Каргина, например, увеличилась почти вдвое.
Сказал это и замолчал, давая возможность задать вопрос или бросить реплику. Но Николай Павлович промолчал, желая, чтобы тот сам высказал главное, то самое, что привело его сюда в столь неурочный час. И действительно, выждав немного, Александр Кузьмич продолжил:
— Случившееся одни объясняют счастьем: мол, здорово повезло Каргину. А другие говорят, что так и должно быть: народ созрел для партизанской борьбы, не к Каргину — так к кому-то другому обязательно примкнули бы эти люди.
— Сами, лежа на печи, только помидоры дозревают, — буркнул Николай Павлович.
— А я согласен и с теми, и с другими, но с существенным уточнением, — загорячился Александр Кузьмич. — Действительно, Каргину повезло, в том смысле повезло, что именно он обнаружил вагон со столь неожиданным грузом. Правильно и то, что народ, оказавшийся на территории, временно оккупированной врагом, созрел для активной партизанской борьбы с захватчиками. Бесспорно и то, что эти парни, если бы судьба не перекрыла им все тропочки, влились бы в какой-нибудь партизанский отряд. Может быть, сначала организовали бы и свой, а потом влились.
— Иными словами, ты считаешь, что я как комиссар бригады должен растолковать всем, почему эти парни — да и многие тысячи других — созрели для этого шага? — перебил его Николай Павлович.
— Разве это не твоя прямая партийная обязанность? — глянул на него Александр Кузьмич. — Я, например, искренне верю, я глубоко убежден, что народ не просто так взял вдруг да и «созрел для партизанской борьбы». Я глубоко убежден, что в этом ему здорово помогло все то, что уже сделано и делается партией и правительством. Помнишь передовую «Правды»? Там было прямо сказано, что мы не рассчитываем на легкую победу, что победа над фашизмом будет трудной и потребует от нас много жертв. Уже на второй день войны партия откровенно предупредила весь наш народ о том, что борьба с гитлеровцами будет долгой и трудной. Короче говоря, эта статья в «Правде» была первой нотой настройки наших людей на определенный и нужный лад.
Николай Павлович теперь уже окончательно понял, чего от него хотел добиться Александр Кузьмич, даже попытался вклиниться в разговор, но командир бригады предостерегающе и просяще приподнял руку — он продолжал развивать свою мысль. Волнуясь чуть больше, чем это требовалось сейчас, он вспомнил и о том, что уже 29 июня 1941 года СНК СССР и ЦК партии приняли специальную директиву — развернутую программу перестройки всей жизни и деятельности народов страны на военный лад, превращения Советского Союза в единый боевой лагерь. Даже зачитал:
«…В занятых врагом районах создавать партизанские отряды и диверсионные группы для борьбы с частями вражеской армии, для разжигания партизанской войны всюду и везде, для взрыва мостов, дорог, порчи телефонной и телеграфной связи, поджога складов и т. д. В захваченных районах создавать невыносимые условия для врага и всех его пособников, преследовать и уничтожать их на каждом шагу, срывать все их мероприятия».
Зачитал эти строки, бережно сложил листок, спрятал его во внутренний карман пиджака и лишь после этого испытующе посмотрел на Николая Павловича. И тот сказал, словно приняв эстафету:
— Конечно, не все советские люди, оказавшиеся во вражеском тылу, знали и знают об этой директиве. Взять, к примеру, того же Каргина с товарищами. Они слыхом не слыхивали о ней, но действовали именно так, как требовалось! Почти полгода не имели связи со своими, не только боевых приказов, но и просто советов не получали, однако делали то, что было нужно! О чем это свидетельствует? О том, что в основу этих документов заложены думы и чаяния всего советского народа. Ты к этому выводу хотел подвести меня? На эту мысль меня наталкиваешь?
Александр Кузьмич будто бы и повинился, но глаза его хитро поблескивали:
— Понимаешь, никак не могу привыкнуть, что теперь я не секретарь райкома партии. Вот и говорю по привычке так, чтобы собеседник меня обязательно понял.
Сказал это и пошел к двери, только у порога остановился, чтобы предложить:
— Может быть, обо всем этом следует побеседовать с коммунистами бригады? Или вообще со всеми бойцами?.. Нет, я не приказываю, я только мысли свои высказываю. Те, которые меня сна и покоя лишили.
Подмигнул и ушел в ночь. Николай Павлович какое-то время еще смотрел на дверь, закрывшуюся за ним. Потом поднялся из-за стола, несколько раз прошелся по кухне, не слыша скрипа пересохших половиц. Он думал, думал о том, что одна из прекрасных особенностей Александра Кузьмича — вот так, неожиданно, ворваться к человеку и заставить его активно шевелить мозгами. На пользу общему делу!
Обязательно нужно будет сказать в беседе и о том, что еще 18 июля 1941 года Центральный Комитет Коммунистической партии принял решение «Об организации борьбы в тылу германских войск», в котором прямо указал на необходимость усиления партийного руководства этой борьбой, намечались ее дальнейшие тактические и даже стратегические цели.
Николай Павлович решительно подошел к столу, сел на свое привычное место и торопливо записал на сером листке оберточной бумаги то, о чем говорил Александр Кузьмич, до чего сам додумался уже сейчас. Немного посидел, глядя на темное окно, и достал из маленького железного ящика, заменявшего сейф, несколько пронумерованных документов, нашел среди них решение ЦК «Об организации борьбы в тылу германских войск», еще раз внимательно прочел его и выписал:
«…Нас обязательно поддержат в каждом городе и в каждом селе сотни и тысячи наших братьев и друзей, попавших под пяту германских фашистов и ждущих с нашей стороны помощи в деле организации сил для борьбы с оккупантами».
