— Чем занимается?
— Торгует недвижимостью. В каком смысле — чем занимается? Деньги делает, как и все. Одни торгуют, другие воруют.
Ла Брава посмотрел на другой снимок — отель на северном конце улицы:
— А вот и «Елисейские поля».
Он передал фотографию Фрэнни, и та прокомментировала:
— Здание держится на десяти миллионах тараканов, которые подставили под него свои маленькие спинки.
Ла Брава просмотрел снимки еще нескольких гостиниц, затем принялся перебирать фотографии, которые уже видел, отыскивая ту, что особенно его заинтересовала — снимок южной части улицы.
— Видите того парня, который направляется в «Игорный дом»? Он не весь попал на снимок, ваш приятель отчасти прикрыл его.
— Тот парень, в проходе?
— Нет, другой. На нем вроде бы белая шелковая рубашка.
— А, охранник! — сообразила Фрэнни. — Да, его я помню. Не знаю, на самом ли деле он работает охранником, но здоровый как конь — что правда, то правда.
— Он был вместе с вашим приятелем-шутником?
— Не знаю. Дайте взглянуть еще раз. — Она принялась перебирать снимки, приговаривая: — По-моему, я щелкнула его еще раз. Ага, вот. Видите парня, с которым я разговаривала? Тут он повернулся спиной, но это он. Стоит рядом с мотоциклистом. А позади справа — тот здоровяк.
— Я его тут и не заметил.
— Еще бы, вас отвлек мотоциклист со своим пивным брюхом.
— И рубашка здесь кажется не белой, а серебристой.
— Вот именно, серебристая. И не рубашка, а тонкая куртка, провинциалы такие любят. Теперь припоминаю: волосы светлые-светлые, парень так и бросается в глаза. Вы бы сфотографировали его, Джо!
— Неплохая идея, — кивнул Ла Брава. — А где фотография вашего приятеля, когда вы снимали со стены?
— От вас ничего не укроется, верно? — Фрэнни нашла снимок и передала его Ла Браве. — Вот он.
Ла Брава всмотрелся в похожего на кубинца парня, в его позу: рука поднесена к уху.
— Что это он делает?
— Не знаю, у него такие беспокойные руки. Покажите… А, да. С серьгой играет. Я подумала было, что он голубой, но нынче не разберешься.
— Как его зовут?
— Он мне не представился. Болтал все время, но толком так ничего и не сказал. Спрашивал, где я живу, нравится ли мне это место, не соглашусь ли я выпить с ним — спасибо, нет, — и так далее.
— Он, случаем, не говорил, что он — Джеральдо Ривера?
Фрэнни замерла, едва оторвав от столика свой бокал:
— Вы что, издеваетесь надо мной, Джо?
— Просто спросил. Мне показалось, я его знаю.
— Разве он похож на Джеральдо Риверу? Ничего общего. Что за шутки, Джо? Вы работаете на полицию?
Обед у Мориса, в картинной галерее; жаркое из филе с луком при свете свечей в стиле «Марго» 69-го года.
— Если это обед по-железнодорожному, должно быть, имеется в виду «Восточный экспресс», — сделала комплимент Джин.
Морис пояснил, что все дело в сковороде— чугунной сковороде, бывшей некогда собственностью «Флорида Ист-Коаст», которой как минимум сто лет.
После обеда, устроившись в гостиной с рюмкой коньяку, Морис заметил:
— Бог и впрямь любит троицу. Взять хоть этих— Артур Годфри, Мейер Лански и Шепперд Струдвик, актер. Помнишь его, Джин? Ему было семьдесят пять, когда он умер.
— Да, я читала в газете, — подтвердила Джин. — Умер в Нью-Йорке. Мы один раз снимались вместе.
Ла Брава узнал это имя, он вспомнил и лицо актера, его снежно-белые волосы, сцену на кладбище.
— Шепперд Струдвик играл вашего мужа в «Некрологе». Помните? Мы все пытались понять, кто же это был.
Она оглянулась на него то ли с удивлением, то ли пытаясь припомнить, о чем он говорит, потом кивнула:
— Вы правы, он был моим мужем.
— Шепперд Струдвик, — подхватил Ла Брава. — Вы хотели избавиться от него, сговорились с Генри Сильва… Вы наняли его убить вашего мужа, не так ли?
— Что-то в этом роде.
— Точно, Генри Сильва играл плохого парня, — продолжал Ла Брава. — Я запомнил его, потому что в тот год я еще видел его в вестерне, а потом снова смотрел этот фильм в Индепенденсе— «Высокий Т.», с Ричардо Буном и этим, как его, Рэндолфом Скоттом. Но я не припомню, кто играл в «Некрологе» хорошего парня.
— Об Артуре Годфри писали на первых страницах все газеты страны, — гнул свое Морис, — Мейер Лански удостоился двух колонок в «Нью-Йорк таймс», он мог купить и продать Годфри. В честь Артура Годфри назовут улицу. А что достанется Мейеру Лански? Помнится, один парень из ФБР говорил, что Мейер Лански мог бы стать председателем совета директоров «Дженерал моторс», если бы занялся законным бизнесом. — Поднимаясь из шезлонга, Морис подытожил: — Вот что я вам скажу: держу пари, Мейер Лански получил от жизни куда больше удовольствия, чем Альфред П. Слоун и другие парни из «Джи Эм».
Обращаясь к Джин, Ла Брава сказал:
— Нет, ваш план заключался не в том, чтобы убить Шепперда Струдвика, а в чем-то другом. Помнится, ему все время присылали вырезки из газеты с сообщением о его смерти, запугивали…
— Мейер Сучовлянский, родился в России, — сказал Морис. — Это его настоящее имя. — Кончиком пальца он задумчиво обводил линию горизонта на фотографии с видом Майами-бич.
— Никак не могу припомнить, кто же все-таки играл хорошего парня, — сокрушался Ла Брава.
— Может, там и не было хорошего парня, — ответила Джин.
— Он жил тут годами, в «Империал-Хаус», — сказал Морис. — Его жена, наверное, все еще живет там — Тельма, его вторая жена. Работала маникюрщицей в какой-то гостинице в Нью-Йорке. Познакомилась с Лански, они влюбились…
— Виктор Мейчер, — припомнил Ла Брава.
Джин, однако, слушала не его, а Мориса.
— Ты был знаком с Лански?
— Был ли я знаком с ним? — переспросил Морис, переходя к другой фотографии. — «Макфадден-Довиль»… здесь Лански тоже бывал. Там бывал весь свет. Знаешь, сколько мне приходилось платить за кабинку у пруда, чтобы принимать ставки у гостей прямо на месте? Хозяйка присылала ко мне своего парнишку, он делал ставки. Я платил сорок пять штук за сезон, за три месяца, не считая того, что с меня брала «Эс-энд-Джи» за телеграфную линию.
— Зато ты заработал, — вздохнула Джин.
— Все было тип-топ, пока Кефовер, сукин сын… Знаешь, кто эта красотка в купальнике? Соня Хени2. Мы, бывало, звали ее Соня Хейни. А вот еще, Мейер Лански на собачьих бегах, он бывал там время от времени. А это — «Игорный дом»…
Ла Брава заглянул ему через плечо.
— Тут бывало битком набито любителей собачьих бегов, и бокса тоже. Один малый — кажется, из Филадельфии, — Джон Савино «Мороженое», он раньше торговал в парке пломбиром, лет двадцать назад купил это заведение. Не знаю, что там теперь стало с ним, все так переменилось.
— Но ты ведь не уедешь отсюда, — проговорила Джин Шоу. — Ни за что.
— С какой стати? Мне принадлежит эта гостиница — большая ее часть — и лучший пляж во всей Флориде.
— Мори, а если у меня обстоятельства, скажем так, более стесненные, чем я дала понять…
— Более стесненные?
— Если я окажусь совсем без средств, ты мог бы выкупить мою долю?
— Я же тебе сказал: насчет денег не беспокойся.
Ла Брава молча слушал, наблюдая, как Морис вновь усаживается в кресло.
— Мори, ты меня знаешь. — Джин выпрямилась, вид у нее был напряженный. — Я не желаю оказываться в зависимости от кого бы то ни было. У меня всегда были собственные средства.
— Весь наш район, начиная с Шестой улицы, входит в Национальный реестр исторических памятников, — заявил Морис— На покупателей это действует, Джини. Если мы не пустим сюда застройщиков, цена будет только расти.
— Ну а если мне нужны деньги…
— Если цены пойдут вниз, тогда другое дело.
Ла Брава прислушался. Сейчас Морис рассуждал отнюдь не как патриот здешних мест, твердо намеренный жить здесь до самой смерти.
— Пять лет назад «Кардозо» продали за семьсот тысяч, — продолжал Морис. — Сделали ремонт и теперь могут перепродать по двойной цене— во всяком случае, около того.
