− …Всё идутъ и идутъ, притомились, а до деревни всё далеко. И хлѣбушко у нихъ весь вышелъ, а вѣтеръ встрѣчный, и ужъ и снѣжкомъ стало намётывать… И ужъ на дворѣ и темень…

− Темень?! − удивленно говоритъ старичокъ. − Значитъ, та-акъ… − и качаетъ маленькой головой въ большой шапкѣ.

− И стали тутъ странницы Господа просить, чтобы донёсъ ихъ до какого жилья… И хоть бы человѣкъ встрѣтился! Ни-кого, ни живой души. И стали онѣ молиться угодникамъ. А были онѣ, видишь, въ Кiевѣ, въ Печерской лаврѣ…

− Въ Кiевѣ?! Значитъ, та-акъ…

− И вдругъ… идутъ къ нимъ по дорогѣ три старца! а что замѣчательно, − одинъ въ одинъ, на одно лицо всѣ, строгiе… хорошiе, конечно, замѣчательной жизни… Надо думать, − кiевскiе по облику. Можетъ, такъ будемъ говорить, Лука, экономъ Печерскiй… − замѣчательный по своей жизни, оч-чень замѣчательный! Ну, и ещё скажемъ, Марко Гробокопатель, тоже необыкновенно замѣчательный, всѣмъ имъ могилы копалъ и себѣ, конечно… и ещё третiй… ну, къ примѣру, Iоаннъ Милостивый… Всѣ сiи замѣчательной жизни…

− Замѣчательной?! Значитъ, та-акъ…

− Идутъ, ни слова не говорятъ. И замолились старушки: укажите намъ путь ко двору-жилью… метель насъ заноситъ-укрываетъ. Да-а… И ужъ совсѣмъ стали коченѣть. А старцы ближе къ нимъ идутъ, а ногъ не слыхать, постуку-то отъ нихъ нѣту, какъ движутъ по воздуху. Остановились тутъ старцы и говорятъ: «не погибните вы, убогiя, не бойтеся!».

− Не бойтесь?!!

− Да, не бойтеся. «Мы вамъ встрѣтились − мы вамъ и путь укажемъ. Идите прямо, тутъ вамъ и стань-пристань!»

Возрадовались странницы-богомолки, въ слезахъ радостныхъ спрашиваютъ тѣхъ старцевъ: «а какъ намъ за васъ Господа Бога молить, какое ваше имя святое въ молитвахъ поминать?» А старцы-монахи и отвѣчаютъ: «не надо за насъ Господа Бога молить, въ молитвахъ насъ поминать»…

− Не надоть?!!

− Да… «Мы пѣты-молёны, отъ господа бога превознесѣны. Мы, говоритъ, ходимъ по дорогамъ, утишаемъ слёзы горькiя, веселимъ сердце человѣческое! Лежали мы тыщи лѣтъ подъ землей, правили намъ службы-молебны, да… теперь время наше пристало, повелено намъ ходить по всей землѣ православной…»

− Да-да-да…

− А потомъ и говоритъ одинъ изъ нихъ, самый среднiй, повыше другихъ…

− Повыше; стало быть… та-акъ.

− Всѣ они одинакiе, а одинъ маленько повыше… «Идите, говоритъ, васъ теперь каждый восприметъ… каждому говорите, какъ вышла вамъ радость-избавленiе, такъ и всему народу православному избавленiе-побѣда, чтобы не сомущались». И сокрылись.

− Сокрылись?! Значитъ, та-акъ… нисчезли.

− А тутъ сейчасъ и выходитъ самое это. Затихло ненастье, вѣтеръ кончился и метели нѣтъ. Пошли странницы… шаговъ, можетъ, всего-то сто и прошли − вотъ оно и село. Донесло ихъ духомъ. Стали у мужика одного разоблачаться, а у каждой по просвиркѣ въ котомочкахъ… совсѣмъ мяконькiя…

− Да-да-да… про-свирки?!

− Сейчасъ пошли въ церковь доложили батюшкѣ − такъ и такъ. Это мнѣ одинъ человѣкъ разсказывалъ, хорошiй человѣкъ, замѣчательный человѣкъ по жизни… близъ его волости, быдто, было… а въ трактирѣ въ городѣ моему крестнику самъ трактирщикъ говорилъ, что подъ Тулой это вышло…

− Слыхалъ и я… − раздался съ верхней лавочки голосъ, и показалось круглое и красное, какъ титовское яблоко, лицо. − Только у насъ, въ Тихоновой Пустыни, сказывали, что монахи безо всякаго разговору прошли, но однакось старухи тѣ прямо сейчасъ и пришли въ село. А исчезли они − это такъ. Сразу, будто, и скрылись. Разное болтаютъ. Будто и другiе монаховъ видали, только въ бѣлыхъ каблукахъ, будто…

− Ну, тамъ я не знаю, что болтаютъ… что слыхалъ, то и сообщаю… Былъ про войну разговоръ, − вотъ, говоритъ, видѣнiе какое было. Урядникъ тоже тутъ былъ нашъ, инетерсовался.

− Воспретилъ?

− Нѣтъ. Воспретить не воспретилъ, а… всё-таки, говоритъ, не надо много разговоровъ. Но, между прочимъ, всѣ понимаютъ, что къ чему…

− Этого невозможно воспретить… чего жъ тутъ! − сказалъ мужичокъ, снялъ свою шапку, посмотрѣлъ въ неё и опять надѣлъ. − тутъ божественное…

Такъ приходятъ знаменiя, рождаются сказанiя. Пусть… Пусть только приходятъ радостныя.

Съ какого конца не въѣзжай въ Большiе Кресты, увидишь въ серединѣ села ярко-зелёную крышу, а надъ ней плакучую развѣсистую берёзу. Это глядитъ съ бугорка на мѣняющiйся свѣтъ Божiй казённая винная лавка − № 33. Каждый мужикъ, подъѣзжая, непремѣнно помянетъ столярову поговорку:

− Три да три: выпилъ − карманъ потри.

Столяръ Митрiй, покривившаяся изба котораго какъ разъ напротивъ лавки, бывало, плакался на судьбу за такое сосѣдство:

− Никуда отъ её не дѣнешься, − плачешь, а идёшь. Да-а, какъ глаза ни три, а всё − въ три да въ три! Самъ и полки ей отлакировалъ, а черезъ её одна непрiятность.

Теперь она запечатана, и крѣпко набитыя тропки къ ней по зелёному бугорку уже повеселѣли послѣ августовскихъ дождей мелкой осенней травкой. Но зелёная, съ чернью и золотцемъ, вывѣска ещё не снята и наводитъ на размышленiя. Ещё не отъѣхала къ брату-бухгалтеру, въ Тулу, и сидѣлица Капитолина Петровна, дворянка и хорошаго воспитанiя, хотя уже продала батюшкѣ поросенка. Но корову ещё придерживаетъ. Вотъ когда и корову продастъ, да придетъ отъ бухгалтера ей настоящее разрѣшенiе, чтобы выѣзжала, тогда всё разрѣшится. А теперь… кто что знать можетъ? Виситъ и виситъ вывѣска. И всё ещё прiостанавливаются по старой привычкѣ подъ бугоркомъ телѣги, и лошадёнки собираются подремать, но сейчасъ же трогаются подъ ругань къ бойко заторговавшей чайной.

Печатали лавку урядникъ со старостой и понятые. Староста, Фотогенъ Иванычъ, самъ, бывало, помогавшiй набивать тропки, переступивъ выбитый ногами порогъ, потянулъ, было, носомъ и защурился, но тутъ же встряхнулся, вспомнивъ, какая на немъ обязанность, покрестился на полки и сказалъ Капитолинѣ Петровнѣ:

− Ну, Петровна… побазарила да и будетъ! То она насъ подъ арестъ сажала, теперь мы её до времени подъ печать. Показывай своё удовольствiе!

И запечатали семью печатями. Нужно было только четыре печати, но староста разошёлся и набавилъ ещё три штуки.

− Вѣрнѣй будетъ.

Урядникъ сказалъ:

− Акцизный положитъ вамъ резолюцiю на бутылки, нащотъ числа. Но ежели только сломъ печати, − объявляю подъ уголовной угрозой. И будьте здоровы.

Случилось это раннимъ утромъ, − даже столяръ не могъ усмотрѣть. Но похвалилъ за ухватку:

− Сперва её, черти, предупредили… потомъ ужъ по окошкамъ стали стучать − на мибилизацiю. Очень всё искусственно, безо всякаго скандалу. Такое дѣло, безъ порядку нельзя. Маленько поразберутся, тогда…

И поразобрались, а на замкѣ всё висѣла и висѣла печать. Мужики захаживали, поглядывали на печать и бесѣдовали со стражникомъ, который по праздникамъ приходилъ на крылечко лавки и садился подъ самую печать − покуривалъ.

− Стерегёшь всё, чтобы не убѣгла? а?

− Стерегу, чтобы не убѣгла.

− Дѣло хорошее. На нѣмца бы тебѣ, а ты вонъ какими дѣлами орудуешь.

− Намъ − куды прикажутъ. И нѣмца можно.

− Эхъ, слеза-то наша… кра-асная!

И смотрѣли на большую печать подъ замкомъ.

Сидѣлица Капитолина Петровна разсказывала:

− Можете себѣ представить, − всю мнѣ голову простучали − заказчики-то мои! Ходятъ и поглядываютъ въ окошки. Всё какой-то ослобождающей бумаги ждали, будто вышла отъ министровъ бумага, а я её утаила. И вдругъ, представьте, вижу: Митрiй-столяръ, самый мой главный заказчикъ, на кухнѣ у меня сидитъ! «Чего тебѣ, голубчикъ?» А онъ, представьте, бухъ передо мной на колѣнки и начинаетъ на меня креститься! «Отче нашъ» зачиталъ! Какъ помѣшательство въ нёмъ. «Хоть капельку, только на языкъ взять!» Но я-то тутъ что могу? Я сама въ такомъ положенiи… то-есть, въ критическомъ, − не нынче-завтра къ брату должна уѣхать, на большую семью… И вытаскиваетъ бечёвку! «Порѣшусь сейчасъ − на тебѣ моя кровь будетъ!» Представьте!