Я несколько раз посмотрела на часы: десять минут девятого. Вокруг ни души. Я знала, что мои часы идут точно, но все же решила обойти школу в поисках других. Остановилась возле библиотеки, которая была закрыта, но в просвете между неплотно задернутыми занавесками виднелись настенные часы, висящие над библиотекарской стойкой. Они на минуту опережали мои. Сомнений не оставалось: я о чем-то забыла. Вряд ли о переводе часов. И вряд ли о переносе начала каникул на день раньше. Скорее всего, о том, что сегодня нет первого урока. Ну конечно, как всегда. В кои-то веки приходишь вовремя, а не несешься сломя голову — и оказывается, что тебя здесь вообще не ждали.

Я отправилась к выходу, надеясь по дороге выяснить, во сколько же сегодня начинаются уроки: ни объявления, ни сторожа, ни учителя.

Мои шаги гулким эхом разносились по коридору. Никого. Во всей школе была только я. Так мне казалось, пока я не увидела, как кто-то проскользнул в двери актового зала. Это точно был Стефан. Я прибавила шагу и вскоре подошла к залу. Они были закрыты, и меня вдруг охватило сомнение: что происходит внутри?

Прижавшись ухом к двери, я пыталась уловить хотя бы звук. Но внутри было совершенно тихо. Поколебавшись пару секунд, я постучала и открыла дверь.

Меня встретили два удивленных лица: Стефана и Андерса Страндберга. Что они там делали?! В такое время? Я засмеялась — и потому, что у обоих был такой удивленный вид, и потому, что обнаружила именно этих двоих. Что-то мы последнее время постоянно встречаемся. Кажется, кто-то произносил эти слова совсем недавно?

Они не засмеялись в ответ. Даже не улыбнулись. Оба стояли, уставившись на меня, будто на инопланетянку, которой здесь вовсе не место. Ни тени улыбки. Они даже не поздоровались. Я чувствовала, как мои губы, как все лицо застывает в гримасе. Куда делся наш со Стефаном вчерашний смех? Сближение, история с картиной — все это будто ветром сдуло… Может быть, я ошиблась? Ум требовал объяснений.

Андерс Страндберг прокашлялся.

— Что… что ты здесь делаешь?

Я словно одеревенела, глядя на них двоих, и не могла заговорить. Нет, раскованность, смех, игры на «Плейстейшн» — это все не для меня. Я до конца жизни буду тщательно взвешивать каждое слово, буду обдумывать каждое действие, больше не буду воображать, что нравлюсь человеку, стоит ему обратить на меня немного внимания.

— Кажется, сегодня нет первого урока — я забыла.

Стефан мотнул головой в знак понимания, но продолжал смотреть на меня как на пришельца. Он, похоже, и не думал сказать мне, во сколько начнутся уроки. Как я могла так ошибиться в нем, наивная дурочка?

— Ты не знаешь, во сколько начнутся уроки?

Стефан посмотрел на Андерса Страндберга. Что случилось? Неужели так сложно ответить на этот простой вопрос? Андерс Страндберг встретился взглядом со Стефаном, потом посмотрел на меня.

— Все собираются в десять. Каждый класс в своем кабинете. А потом вы пойдете в актовый зал, чтобы посмотреть рождественский… — он кашлянул, — рождественский концерт.

Я еще раз посмотрела на Стефана, давая ему последний шанс сказать хоть что-то, разбить лед. Но сказать, очевидно, было нечего.

— Извините, что помешала.

И даже дверью не хлопнула — сил не было.

Значит, это я просто вообразила, что есть люди, которым я нравлюсь, люди, с которыми мне хорошо и которым хорошо со мной. Плевать, какого они пола, учителя это, профессора или одноклассники, плевать, влюблена я, очарована или просто испытываю симпатию. Мне было важно чувствовать себя человеком среди других людей, чувствовать себя собой. Значит, я ходила и воображала себе всякое такое. Ничего не стеснялась, не боялась проявлять симпатию. Без смущения хохотала, валяясь на ковре в комнате Стефана. Без утайки рассказала о картине, о «Песне Лауры».

На школьном дворе было совершенно пусто. Ночью был снегопад. Единственное, что виднелось на снегу, — мои же собственные следы. Теперь я могла вернуться домой той же дорогой. Было тихо. Тихо, как в склепе. Как в загробном мире. Если не считать шелеста моих шагов по снегу, дыхания, звука распахнувшегося окна в зимнем воздухе.

— Лаура!

Человек всегда слышит свое имя, останавливается и пытается понять, откуда его позвали. Я отчетливо услышала, что меня позвал Стефан. Он кричал, высунувшись из окна актового зала, и махал мне рукой:

— Лаура, иди сюда!

Он был так далеко, я не могла разглядеть его глаз, но видела, что выражение лица совсем не то, что пару минут назад. Подойдя ближе, я заметила, что рядом с ним стоит Андерс Страндберг: обычный Андерс Страндберг, не тот официозный тип, что сообщил о сборе классов в десять часов. Я прибавила шагу, чтобы они не замерзли насмерть, торча у открытого окна. Когда я подошла совсем близко, они улыбнулись. Улыбнулись немного смущенно. Стефан покачал головой.

— Глупо вышло!

Он осторожно засмеялся, глядя на меня. Андерс Страндберг ободряюще кивнул:

— Мы не могли дать тебе уйти вот так просто.

— У тебя был такой грустный вид, — сказал Стефан.

Всему нашлось объяснение. Может быть, я все-таки не ошиблась, может быть, все же есть люди, которым я нравлюсь.

— Мне ужасно понравились твои стихи. Я прочел их вчера, как только ты ушла.

— Очень хороший текст, — вставил Андерс Страндберг.

— И я подумал, что было бы здорово включить эту песню в рождественский концерт, — продолжил Стефан. — И спросил Андерса, не может ли он подыграть на саксофоне. И мы договорились встретиться и порепетировать с утра.

— Это был сюрприз, — снова вставил Андерс Страндберг.

Остальное я и сама поняла. Я застала их врасплох, явившись в зал собственной персоной, хотя должна была, как и все остальные, спать дома. Я поняла, что они хотели избавиться от меня, чтобы не испортить сюрприз, потому и вели себя так странно. И еще я поняла, что им было невмоготу смотреть, как я ухожу прочь, грустная и обиженная.

— Теперь это уже не сюрприз, — улыбнулся Стефан. — Но это, наверное, не беда.

Я засмеялась. С облегчением — потому что мне улыбнулся Стефан. Именно тот Стефан, какого я хотела видеть. И еще потому, что рядом с ним сочувственно улыбался Андерс Страндберг.

— Точно, не беда, даже наоборот. Вам все-таки нужно разрешение авторов, чтобы исполнить песню. А я один из них.

Придя домой, я снова заварила чаю и достала из морозилки пару булочек. Я улыбалась, видя перед собой тех двоих в окне актового зала. И себя саму у окна. Они позвали меня, потому что у меня был грустный вид. Может быть, я зря так расстроилась? Может быть, надо было держать себя в руках? Может быть, у меня слишком тонкие нервы? Если бы я задержалась на минуту, то объяснение последовало бы сразу. С другой стороны, разве можно быть кем-то другим, а не тем, кто ты есть? Может ли «Песня Лауры» звучать иначе?

Занавес открылся, и концерт начался. Ученики и учителя играли и пели: рождественские песни в новых обработках и просто песни, хором и соло. Что-то было смешно, что-то совершенно поразительно. Меня изумили Лииса и Мария — они танцевали под композицию Бритни Спирс, и это было здорово: каждое движение они отработали до полной синхронности.

Стефан и Андерс Страндберг исполнили «Песню Лауры». Стефан пел и играл на пианино, Андерс Страндберг подыгрывал на саксофоне. Представила песню и авторов Кайса. Но в тот момент, когда она произносила наши имена, кто-то ужасно закашлялся. Кажется, многие не услышали ее слов. Ну и ладно. Я и так едва нашла в себе силы слушать песню, слышать свои слова из уст Стефана. Он так красиво пел, так потрясающе красиво!

Лена услышала наши имена. Она сидела на ряд ближе к сцене и, обернувшись, бросила на меня взгляд, полный спокойного удивления. Ни презрения, ни злобы, просто удивление.

Закончился рождественский концерт, а вместе с ним и учебный день, семестр.

Выйдя из зала, я почувствовала, что ужасно устала. Не знаю почему. Ноги словно свинцом налились, мне пришлось сесть на скамейку, чтобы передохнуть, прежде чем идти домой. Как будто я пробежала марафон, бежала и бежала, не зная зачем.