Кто-то сунул ему в руки кувшин.

– Эмери? – проговорил голос.

Ренье взял кувшин, поднял голову.

– Нет, Ренье.

– Вечно вас путаю, – хмыкнул голос – Разумеется! Какой же я болван. Эмери сейчас с молодой женушкой. Как она, кстати? Ты ее уже щупал?

– Что?

Ренье встал, держа кувшин. Он узнал говорившего. Это был некто Агилон. Давным-давно оба они служили в качестве придворных кавалеров у Талиессина – тогда еще только наследника. У своих приближенных Талиессин вызывал нездоровое любопытство, которое они скрывали за показной грубостью.

Агилон был хуже остальных, и в разговорах с приятелями он открыто называл Талиессина «выродком». Ренье всегда относился к Агилону настороженно. Он знал, что Агилон давно оставил придворную службу и живет в провинции, в имении, которое унаследовал от бездетной тетки. Встреча с ним насторожила Ренье. Слишком много совпадений сразу: и неприятно памятная таверна «Солдат и бочка», и скользкий тип Агилон…

– Ты знаешь, – посмеиваясь, говорил тот, – вы с Эмери настолько похожи, что с твоей стороны было бы глупостью не воспользоваться этим. А что? Вышло бы забавно. Ты пробираешься в спальню к молоденькой невестке… Неужто та в темноте разберется, кто лезет к ней под одеяло, муженек или двойник муженька? А если следствием проделки станет ребенок – то опять же, кто догадается, от кого он? Есть что-то притягательное в тайнах, которые никогда не будут раскрыты…

Ренье сказал:

– Ты ведь это не серьезно, правда, Агилон?

– Почему? – искренне поразился тот. – Вы с Эмери столько лет дурачили всех вокруг своим сходством! Ну в самом деле, Ренье! В Академии вы сдавали экзамены друг за друга и посещали занятия по собственному выбору. Я же знаю.

– Откуда? – сквозь зубы спросил Ренье.

Агилон рассмеялся.

– Да ты же мне и рассказывал… Забыл? Ну, не важно. – Агилон вдруг отказался от собственного утверждения так же решительно и легко, как только что настаивал на нем. – Может быть, и не ты. Кто-то точно рассказывал. Наверное, Эмери.

– Эмери не стал бы с тобой откровенничать, – возразил Ренье и сам почувствовал, что эта серьезность не к месту.

Он начал сердиться, а это могло иметь последствия. «Надо бы просто отойти от Агилона и выбросить его из головы» – такова была последняя трезвая мысль Ренье.

– Подумай над моим советом, – добавил Агилон, посмеиваясь. И быстро перешел к новой теме: – А что наш ублюдок? Ты часто видишь его? Не поверишь, я до сих пор вспоминаю, как мы были в его свите. Да уж, занятие не из приятных. Он всегда готов был вспылить и полезть в драку. Неприятный тип. Человеком не назовешь – именно что тип.

– Кажется, ты говоришь о регенте? – тихо спросил Ренье, чувствуя, что закипает и перестает владеть собой.

– Ну и что? – Агилон пожал плечами. – Я – полноценный человек, барон, у меня есть имение, крестьяне… А кто он такой? Регент при этой эльфийской кукле? Через несколько лет он станет никем. Отец королевы! Смешно. Ну и титул – «отец королевы»! Да и отец ли, еще вопрос…

Ренье скрипнул зубами, но ничего не сказал. Перед глазами у него сгущалась тьма.

– Насколько я припоминаю, – ненавистный голос Агилона звучал теперь, казалось, сразу со всех сторон, – у Талиессина не могло быть детей. Во всяком случае, эльфийских детей. Потому что бастард-то точно от него. Да только в бастарде толку нет…

Ренье не слышал звука пощечины. И не помнил, как поднимал руку, чтобы ударить клеветника. Первое, что он ощутил, была боль в ладони: она горела, как будто перед этим он прикоснулся к горячим углям.

Затем из мрака вылетела молния, и эта молния оказалась шпагой. Потом Ренье увидел маленький сгусток света. Внутри этого сгустка находился человек. Ренье не мог назвать его имени – он вообще не понимал, как этот человек там оказался. Однако в руке у этого человека плясала шпага, и Ренье, отойдя на шаг, вытащил из ножен свою.

Уверенно встал в позицию. Он был пьян и ничего не соображал, но, как это часто случалось с ним и прежде, тело помнило гораздо больше, нежели рассудок.

Послышался громкий звон. Ренье понял, что они скрестили оружие. Бок вспыхнул отрезвляющей болью. Ренье улыбнулся. Ему стало легко. Наконец-то вечер пошел так, как надо. Все происходящее сделалось правильным, настоящим.

Кругом, вероятно, теснились зрители. Ренье только догадывался, что на него смотрят, – из темноты, из укрытия за пределами яркого светового круга.

Агилон кружил перед противником. Он наносил удары то сверху, то снизу. Ренье почти сразу догадался, что Агилон мало уделял внимания тренировкам, пока сидел у себя в имении. Хотя форму сохранил, не располнел и со спины легко мог бы сойти за юношу. Вероятно, в этом не было никакой заслуги самого Агилона: просто ему повезло с комплекцией.

Ренье быстро ощутил свое превосходство. Некоторое время он позволял Агилону атаковать. Пусть выдохнется, а главное – пусть ощутит унижение от того, что не в силах одолеть опустившегося и сильно пьющего соперника.

Агилон отпрянул в сторону, сделал обманное движение, но промахнулся – шпага ушла куда-то в пустоту. Ренье не воспользовался этой ошибкой. Просто опустил клинок и ждал, пока Агилон придет в себя.

А затем, когда последовала новая яростная атака, Ренье быстрым движением выбил шпагу из руки противника и приставил острие к его горлу.

– Я ненавижу тебя и таких, как ты, – медленно, громко произнес Ренье. Его голос тоже раздавался сразу со всех сторон, как ему чудилось. – Убирайся из моего города, ты, вонючее отродье! Убирайся в свое лягушкино болото и квакай там, понял? Услаждай слух своей толстобрюхой жены, ты, глупый дурак! В следующий раз, когда я увижу тебя, я тебя убью.

И с этим Ренье отвел шпагу в сторону и повернулся к пораженному Агилону спиной.

Он сразу забыл о поединке, который только что выиграл, о ссоре, о самом Агилоне. Странным образом буйное веселье и опьянение претворились в нем в яростную печаль, и она вырвалась на волю вместе со слезами. Прижавшись лбом к стене, Ренье безудержно плакал, не скрываясь и не стыдясь того, что кругом глазеют и судачат какие-то люди.

Неожиданно чья-то рука прикоснулась к его плечу. Ренье дернулся так, словно на него села муха, но рука никуда не убралась. Тогда Ренье повернул голову и увидел Талиессина.

Не нынешнего – не регента с изуродованным лицом и счастливыми глазами, а тогдашнего – такого, каким тот был пятнадцать лет назад: с темными тенями вокруг глаз и скул, с извилистыми губами и зверино поблескивающими в улыбке зубами.

Гайфье смотрел на своего старшего приятеля так пристально, словно пытался разглядеть самую его душу.

– Кто вы? – тихо спросил мальчик. – Кто вы такой?

Ренье зашевелил губами. Теперь он вовсе не слышал собственного голоса. Все заглушали шум толпы и стук его сердца. Но он знал, каким был его ответ.

Ренье сказал:

– Я – последний любовник покойной королевы…

Эскива бродила по ночным улицам, от праздника к празднику, везде своя и везде чужая – незнакомка, заглянувшая к пылающему костру, к веселым выкрикам и скачущим пляскам. Такими были здесь сегодня все. Казалось, даже близкие соседи не узнают друг друга. Праздник преобразил людей: из скучных знакомцев сделал их любезными сердцу чужаками.

«Это волшебство», – думала Эскива, захлебываясь от жадности. Едва она подходила к какому-нибудь костру, как ей хотелось поскорей бежать дальше. Там, за углом, за темным поворотом улицы, ее ожидали более сильные, более острые впечатления – так ей казалось, и, не в силах противиться зову, она убегала от новых друзей навстречу к еще более новым.

«Сегодня все переломилось надвое, – думала она. – Вчера я была девочкой, а сегодня стала девушкой. Моя кровь набухла, я слышу ее голос…»

Ее как будто зазывали все дальше от дворца, ближе к городской окраине. Любопытство открывало перед ней все новые и новые картины. Она всматривалась в лица, выхваченные из ночной тьмы плавающим светом фонарей или притворно-гневным пламенем костров: эти укрощенные пожары делали вид, будто сердятся, – так могучий воин, едва избавившись от доспеха, играет с маленькими сыновьями, изображая разъяренного великана.