И вдруг все оборвалось. Эскива запнулась о что-то невидимое и упала, раскинув руки, точно собираясь взлететь.

Она рухнула на пол. От боли, а главное – от обиды у нее потемнело в глазах. Круги и искры затмили ей зрение. Но самое ужасное и обидное было то, что она расквасила себе нос. Кровь закапала на пол, на одежду девочки.

Она села, схватилась за голову. Покачалась из стороны в сторону, надеясь, что так скорее придет в себя. Голова гудела, нос испытывал острую боль, а из глаз лились слезы.

– Как такое могло случиться? – прошептала Эскива.

Она всегда не ходила, а бегала. И быстрее всего – по своей любимой галерее. Об этом всякий во дворце скажет: ее величество летает, как птица, чуть-чуть приподнявшись над землей. Юность и кровь Эльсион Лакар – кипучее сочетание.

И вот теперь ее величество упала и расквасила себе нос. Скоро набегут фрейлины, начнут причитать, вытирать ей лицо, потащат умываться, переодеваться, уложат в постель, принесут сладости. Почитают ей вслух книжку, если она попросит.

Ой, нет. Она не может предстать перед ними в таком виде. Ей нужно привести себя в порядок. Она – королева, она должна вызывать к себе почтение.

Эскива провела рукой вокруг себя и вдруг нащупала то, обо что она споткнулась. Тонкий, выкрашенный черным шнурок, натянутый поперек галереи. Она не заметила его, потому что во время бега смотрела на расписные стены. И, что самое неприятное, – возле места ее падения имелся кинжал.

Воткнутый рукояткой в пол и повернутый вверх острием, он находился как раз там, куда Эскива бы упала, если бы бежала по самой середине галереи. Лишь по случайности она оказалась в шаге от смертельной ловушки.

Несмотря на то что день был жарким, девочка ощутила пронизывающий холод. Все выглядело так, словно ее хотели убить.

Но ведь этого не может быть!

Для людей она всегда была желанной эльфийской владычицей. Она давала кровь Эльсион Лакар Королевству. Без нее Королевство погибнет. Она – величайшая ценность страны.

Мысль о том, что есть кто-то, ненавидящий ее настолько, чтобы попытаться убить, показалась Эскиве противоестественной. Она расплакалась снова.

Она не знала, сколько времени просидела на полу, глотая слезы. Должно быть, не слишком долго, потому что ни одна фрейлина так и не появилась в галерее. Свидетелей ее падения и горя не было.

И Эскива взяла себя в руки. Встала. Взяла кинжал, обрезала шнурок. Спрятала его вместе с кинжалом в рукаве. Ей нужно побыть наедине с этими вещами, чтобы хорошенько все обдумать.

И она ушла к себе, стараясь держаться так, чтобы ни у кого не возникло и тени подозрения.

Комнаты Эскивы представляли собой своего рода «цветок» с большой круглой «сердцевиной» и четырьмя «лепестками». «Сердцевина» была приемным залом, с полукруглыми диванчиками и маленьким фонтаном посередине. В стене приемного зала имелись двери: одна вела в спальню королевы, другая – в ее будуар, третья – в кабинет, четвертая – в комнату для занятий и рукоделия.

Туда и направилась Эскива. Эта комната была самой светлой. Кроме того, там можно было разложить самые неожиданные вещи и не вызвать ничьего подозрения. Эскива занималась вышивками, немного мастерила, отдавая предпочтение созданию игрушечных фантастических зверей. Но чаще всего она писала красками или ткала.

Вид шнурка ничего не говорил Эскиве. Разве что его цвет… Она потерла шнурок пальцами. Так и есть! На пальцах остались следы краски. Скорее всего, тот, кто готовил покушение, позаимствовал черную краску у самой предполагаемой жертвы. Что ж, усмехнулась маленькая королева, в таком решении имелось некое изящество.

Кинжал мог поведать девочке куда больше. Она провела пальцами по лезвию, потрогала рукоятку. Она уже видела эту вещь раньше. Рукоятка, парная к шпаге… Тот же узор, те же тонкие металлические хитросплетения – ловушка для кончика шпаги. Любимый кинжал Гайфье.

Бальяну минуло шестнадцать, когда он свел дружбу с гномами. Точнее, с одним гномом – но тот, кого назвал другом хотя бы один гном, может рассчитывать на подобное же отношение со стороны всего народа.

С вязанкой хвороста сын Эмеше поднимался к своей хижине. Утром он вынул из силков зайца и теперь готовился отменно закусить. У него еще оставались пряности, купленные в поселке, и полмешка овощей – репы, моркови, капусты. Несложные мысли текли в голове Бальяна, и меньше всего он готов был к неожиданной встрече, которая подстерегала его возле самой хижины.

– Эй, ты! – услышал он резкий голос, звучавший как будто ниоткуда.

Бальян выронил вязанку, схватился за кинжал, висевший у него на поясе.

– Держи руки при себе, – сказал голос, – я тоже умею размахивать ножом, да толку от этого не бывает. Ясно?

– Ясно, – сказал Бальян и наклонился за своей вязанкой. – Хватит прятаться, – добавил он. – Если ты такой храбрый, покажись.

– Здесь никто не прячется, кроме злых намерений, если таковые имеются, – сказал голос.

Из-за приоткрытой двери хижины выступил невысокий коренастый человечек с бородавками на лице и особенно на носу, с жесткими растрепанными черными волосами и бородой и непомерно длинными ручищами.

– Егамин, – буркнул он.

– Меня зовут Бальян, – сказал юноша. – Входи.

– Да я уж и вошел, кстати, – сообщил Егамин.

– После приглашения входить слаще, – сказал Бальян.

Егамин подвигал густыми бровями, пошевелил носом и сказал:

– Ну, наверное, ты прав.

Они устроились в хижине. Бальян разложил огонь в очаге и принялся жарить зайца. Егамин беспокойно наблюдал за тем, как мясо покрывается золотистой корочкой, шумно втягивал ноздрями воздух, вертелся и время от времени бросал на Бальяна испытующие взгляды, как будто хотел заглянуть в самое нутро своего будущего сотрапезника.

Бальян истолковал эти взоры по-своему:

– Если ты голоден, могу угостить тебя лепешкой, только она черствая. Я сам хлеба не пеку, беру у горняков в поселке. Для меня нарочно делают лишние.

– А разве это не запрещено? – удивился Егамин.

– Почему запрещено? – в свою очередь удивился Бальян.

– У ваших в поселках такие обычаи, – пояснил Егамин. – Я нарочно интересовался. Все по счету. Мука по счету, лепешки – тоже.

– Не знаю. – Бальян пожал плечами. – У меня есть собственные деньги, так что я просто размещаю там заказ.

– Заказ?

– Ну да. Нет ничего проще. Договариваешься с мастером и размещаешь заказ, а потом оплачиваешь. Осталось ли что-то из того, что тебе непонятно?

– Да, – сказал Егамин. – Откуда у тебя собственные деньги?

– А что?

– Молод еще! – отрезал гном.

Бальян немного поразмыслил над его словами, а потом спросил:

– Разве деньги и молодость каким-то образом противоречат друг другу?

– Не знаю, – сказал гном, явно нервничая. – Откуда мне знать? Я не человек. Ваши обычаи остаются для меня непонятной белибердой. Абракадаброй – если угодно.

– Да нет, не угодно, – сказал Бальян и помрачнел.

Он видел, что его собеседник чем-то сильно взволнован, но не решался задавать вопросы. Из обрывочных сведений о гномах, которые ему удалось получить от горняков, Бальян знал, что этот народец не любит распространяться о своих делах, особенно перед посторонними. Требуется затратить очень много сил и времени для того, чтобы войти в доверие к ним. Обычно людям это не удается – гномы отвергают любые предложения дружбы и строго придерживаются того договора о мире и сотрудничестве, который первый герцог Вейенто, Мэлгвин, заключил с их вождями.

– Стало быть, у тебя есть собственные деньги, хоть ты и молокосос, – сказал Егамин.

– Ну да. Я ведь только что тебе об этом рассказывал.

– Ага. Значит, ты – знатный молокосос.

– Можно выразить и так.

Егамин воззрился на него с возмущением.

– А теперь скажи мне, Бальян, против чего ты протестуешь: против «знатного» или против «молокососа»?