Кроме того, Гайфье слышал музыку, которую писал Эмери. Человек, способный создавать такое, попросту не в состоянии злоумышлять против Эльсион Лакар.

А вот Ренье – как ни печально мальчику было признаваться себе в этом – совершенно другое дело. Ренье – величина неизвестная. У Ренье была возможность украсть у Гайфье его любимый кинжал и натянуть веревку в галерее, где бегала Эскива…

Гайфье исступленно мечтал поднести Эскиве злодея, точно подарок, – схваченного, уличенного, со связанными руками. Сказать небрежно: «Ты, кажется, подозревала меня, сестра. Надеюсь, в шутку, но все-таки меня это насторожило. Вот тебе настоящий преступник. Делай с ним, что хочешь: ты – королева и вправе казнить его. Мне безразлична его будущая судьба, лишь бы ты была цела и невредима».

А в следующее мгновение перед мысленным взором мальчика вставал Ренье, веселый и искренний, и картина грядущего торжества испарялась из мыслей. Гайфье страстно хотелось, чтобы его новый приятель оказался невиновен.

Однако во всем следовало разобраться. Чтобы не оставалось и тени сомнения. И, едва дождавшись утра, Гайфье отправился к дому придворного композитора.

Едва выбравшись за дворцовую стену, мальчик сразу понял: ему придется дожидаться час или два, пока обитатели дома начнут подавать признаки жизни. Гайфье начал свое расследование слишком рано. Вокруг него все еще спали. Столица сопела за окнами и дверями, она ворочалась, безуспешно сражаясь с подушкой, жизнерадостно храпела, вскрикивала от кошмаров или беспечно пускала слюни. В столь ранний час город принадлежал лишь тому, кто желал этого. Как зачарованная неслышным пением волшебной дудочки красавица, он легко шел в руки – требовалось лишь сделать шаг ему навстречу. И… никто не делал этого шага. Все попросту спали, не ведая о том, какое за стенами спальни таится сокровище.

Гайфье остановился посреди улицы, наслаждаясь безраздельным господством над миром. Он знал, что господство это иллюзорно: скоро придется сдаться без боя – не первой, но уже десятой кухарке, что выйдет из дома за покупками. Но до падения с несуществующего трона у Гайфье оставалось еще некоторое время. И сейчас все обстояло чудесно и странно: такого могущества не знал ни один из земных владык.

Каждый камень мостовой готов был прильнуть к его ноге, и Гайфье, не желая обижать никого, прошелся меленькими шажками. Каждый цветок в горшке на окне поворачивал к нему настороженную яркую головку и так и пытался броситься в глаза, и Гайфье улыбался, не боясь быть уличенным и обвиненным в сентиментальности.

Потом тихо скрипнула дверка в одном из соседних домов, и на улицу выскользнула девушка в мятом платье. Она сразу спряталась в тень за углом, и по быстрым движениям ее рук Гайфье догадался: она убирает волосы в прическу и завязывает ремешки своих туфель.

Теперь их было на улице двое, но необходимости делить город с этой незнакомой девушкой Гайфье не видел: по большому счету она принадлежала ему так же, как любая другая вещь на улице. Так же, как солнечный свет или запах кипяченого молока. Так же, как подвижная тень от легкой шторы на стене или позвякивание дверного колокольчика где-то далеко-далеко…

Неожиданно девушка заметила наблюдателя. Встретившись с ним глазами, она весело улыбнулась и убежала. Гайфье обожгли этот взгляд и улыбка. Он почувствовал себя польщенным. Его как будто только что приняли в великий тайный орден утренних призраков, что крадутся вдоль стен, возвращаясь в свои шкафы и сундуки.

«Для утренних призраков лучше подходит чердак, для полуночных – подвал, – подумал Гайфье. – Надо будет спросить Пиндара, что он думает об этом. Хотя Пиндар обычно ни о чем интересном не думает. Надо будет спросить его, считает ли он увлекательность темы порочной для поэзии. Наверняка ответит – да».

А вот и первая кухарка – суровая особа с большой плоской корзиной. Наверняка направляется к рыбному рынку. Рыбу привозят из Изиохона ранним утром, едва ли не ночью, чтобы не испортилась; вон – листья видны в корзинке, чтобы завернуть рыбу.

На миг Гайфье представил себе бойких рыбачек, румяных, с резкими голосами: по ним ни за что не скажешь, что провели в дороге всю ночь. Представил бочки с рыбой, охапки свежей зелени, глубокие плошки для ополаскивания рук, десяток хищных кошек с горящими глазами, что трутся по юбкам хозяек.

Кухарка тоже заметила Гайфье. Смерила его суровым взглядом, поджала губы, и он сразу понял: она – не из его иллюзорного королевства, она – как раз из числа тех, кто уничтожит хрупкие, несуществующие владения Гайфье.

Скоро появилась вторая стряпуха, затем выскочила зареванная трактирная служанка, девица богатырского сложения со свежеподбитым глазом. Эта глянула на Гайфье обиженно, и он сразу понял, что несет ответственность за всех неверных любовников, за всех драчливых отцов, за всех беспутных братьев – вообще за всех мужчин. И ему это стало лестно.

А потом открылась дверь дома придворного композитора, и на улицу тихо выбрался Ренье. Мальчик быстро отступил в тень, за угол. Ему почему-то казалось, что Ренье – из числа любителей спать по меньшей мере до полудня, так что возможность встретить его на улице в такой час вообще не рассматривалась.

Однако Ренье – вот он, стоит, щурясь на утреннее солнце. Интересно, почему он выбрался из дома тайком? И куда он направляется?

Ренье поморгал, привыкая к яркому свету. Оглянулся на дом Адобекка, улыбнулся, вздохнул. Затем поправил какие-то детали своей одежды – почти совсем как та первая девушка. И уверенно зашагал по улице.

Стараясь оставаться незамеченным, Гайфье пошел за ним следом.

Прежде ему всегда казалось, что выслеживать жертву – увлекательное занятие. В книгах об этом пишут просто захватывающе. Описываются укрытия, ловкие перебежки, беззвучное скольжение, подкрадывание «как тень» и прочее. И те, за кем следят, постоянно делают разные любопытные штуки: входят в подозрительные лачуги, разговаривают с лохматыми бродягами, которые вручают им письма или шкатулки, обмениваются знаками с таинственными красавицами в покрывалах…

На деле все обстояло иначе. Сперва Ренье остановился возле трактира с изображением руки и кружки на вывеске и некоторое время созерцал эту нарисованную кружку, как будто магнетически вопрошал ее о чем-то. Затем постучал в закрытые ставни.

Ставни ожили и отозвались недовольным ворчанием. Ренье повторил маневр, после чего ставни приоткрылись, и оттуда, как по действию магического заклинания, высунулась рука с наполненной кружкой: точь-в-точь такой, что красовалась на вывеске.

Ренье схватил напиток и быстро проглотил. Кружку он поставил на подоконник, а рядом положил монету. И то, и другое беспечно засверкало в солнечных лучах. Ренье отступил на шаг и полюбовался на созданный им натюрморт. Из небытия вновь явилась таинственная рука и забрала эти вещи. Ренье приветственно свистнул и зашагал дальше.

Мальчик старательно запомнил таверну, где рассветным посетителям наливают по первому требованию и даже раскрывают для них ставни (ставни так и остались стоять распахнутыми – видимо, в знак того, что таверна открыта для первых клиентов).

Гайфье так внимательно глядел на дом и вывеску (он поклялся себе не упускать ни одной детали, и вообще – ничто не уйдет от его проницательного взора), что едва не вскрикнул от неожиданности, когда его толкнули в бок. Он резко повернулся и увидел девицу, весьма жилистую и костлявую. Девица широченно улыбалась.

– Хочешь зайти? – дружески спросила она. – Денег нет? Идем, красавчик, я угощаю. Я здесь работаю.

И она снова игриво лягнула его бедром.

Гайфье послал себе мысленное проклятие: неужели к нему так легко подобраться? И он еще воображал себя внимательным наблюдателем! Проглядел целую девицу.

– Ты здесь работаешь? – До сознания Гайфье вдруг дошла последняя фраза. – Покажи руку.

– Зачем тебе? – удивилась она, но все-таки протянула ему руку. Длинная, сильная рука с грязными ногтями.

Гайфье схватил ее и принялся рассматривать. Вблизи совершенно не похожа на ту, что явилась из окна в ответ на зов страждущего. «Мир гораздо разнообразнее, чем принято считать, – подумал Гайфье. – Потому что мир текуч и изменчив. Всякое мгновение он норовит сделаться другим. Но это и понятно, – добавил он тотчас мысленно, – потому что в противном случае количество вещей в мире было бы ограниченно, а этого допустить нельзя».