– Теперь я понимаю, откуда она узнала о мятеже в деревне, – медленно промолвил Ренье.

– Да, мы видели… слишком много отвратительного, – признал Онфруа. – Но другого способа попросить о поддержке как можно скорее у нас не было. Так что пришлось снять с глаз повязку.

– О монстрах ей тоже известно, – добавил Ренье.

– Откуда?

– Танет проговорилась. Она думала, что госпожа Фейнне видит чудищ, коль скоро вы убиваете их.

– Танет глупа. – Мальчик поморщился. – Я люблю ее, но она глупа! Я должен был снисходительней отнестись к ее глупости и предупредить…

– Она очень беспокоилась о вас, – добавил Ренье.

Онфруа посмотрел на него ясными, безмятежными глазами.

– Но ведь это естественно, – отозвался он. – Я – единственный, кто по-настоящему ее любит. Даже моя мать не в состоянии полюбить ее. Должно быть, в прошлом Танет скрывается нечто очень дурное, о чем я, по счастью, не знаю.

– Вам известно, по крайней мере, кто возглавляет мятеж против Элизахара? – спросил Ренье.

Мальчик пожал плечами:

– Женщина. Очень потасканная. По-моему, спит со всеми своими соратниками. Она ведет их, как сука стаю кобелей.

– Ваша мать узнала ее по внешнему сходству, – сказал Ренье. – Это младшая дочь госпожи Танет, Адальберга.

Мальчик присвистнул и покачал головой:

– У вас не сложилось, часом, мнения, господа, что я попал в двусмысленное положение?

Арбалетная стрела прилетела из пустоты и с чмокающим звуком вошла в грудь Бризбарра. Адальберга не сразу поняла, что произошло: только что они разговаривали, потягивая сквозь зубы дурное разведенное винцо, и вдруг Бризбарр откинулся назад и замолчал.

– Проклятие! – Адальберга вскочила, бросилась к своему коню.

Она жила в этой деревне уже несколько дней. Она повелевала здесь всем. И пила – пила с утра до ночи, что не мешало ей оставаться зоркой и хитрой.

Да, несколько дней назад она ворвалась сюда – верхом на коне, растрепанная, в богатом и грязном платье. Тонкие руки с тяжелыми золотыми браслетами уверенно держали поводья. Из-под широченного подола, отороченного свалявшимся, забрызганным дорожной грязью мехом, виднелись грубые солдатские сапоги. На голове у Адальберги не было никакого убора.

За ней скакали трое – Бризбарр, Дрогон и Оснегги. У Оснегги к седлу был приторочен мешок с тушей серого монстра.

Чудовище повстречалось им в полудне пути от деревни. Оно таилось в болотах и выскочило на дорогу прямо перед путниками. При виде широко разинутой пасти и горящих красных глаз Адальберга громко завизжала. Она спрыгнула с седла и бросилась бежать прочь, скользя сапогами по сырым бревнам и придерживая тяжелое платье обеими руками. Ей казалось, что она слышит мягкие прыжки у себя за спиной.

Она не поняла, кто из ее спутников убил монстра. Они набросились на чудище все втроем: один рубил, другой колол, третий посылал одну арбалетную стрелу за другой в мягкую клубящуюся пелену. Неожиданно раздался оглушительный скрежет, как будто металлом изо всех сил скребли по стеклу. Зверь испустил еще несколько воплей, потише, а затем издох. По его хребту пробежала дрожь, часть тумана, его окружавшего, развеялась, превратившись в грязную кашицу, и посреди лужи осталось лежать скорченное костлявое тело, похожее на обглоданный труп крупной птицы.

Вот этот-то трофей и привезли с собой завоеватели.

Для маленькой «дальней» деревни такого воинства оказалось достаточно, чтобы жителей парализовало от страха. Люди знали, что Элизахар в отлучке, а слепая герцогиня вряд ли сумеет прийти к ним на помощь.

Адальберга, быстро позабывшая все свои былые страхи, влетела на площадь возле общественного колодца и резко натянула поводья. Лошадь закрутилась на месте, поднялась на дыбы, едва не сбросив всадницу, и успокоилась лишь спустя некоторое время.

Оснегги постоянно находился возле своей госпожи, а двое других пошли по деревне, вытаскивая жителей из домов и криками сгоняя их на площадь. Наконец перед Адальбергой выросла толпа – преимущественно то были мужчины: традиционно считалось, что женщины должны отсиживаться по хижинам и погребам, пока мужчины общаются с представителями власти.

Адальберга обвела их взглядом.

– Слушайте! – закричала она сипло. – Слушайте! Я – Адальберга, дочь Ларренса! Я – владетельная герцогиня, законная госпожа этой земли!

Она величественно протянула руку, и Оснегги, повинуясь приказу, развязал тесемки мешка. Туша монстра упала на землю и расползлась жирной кроваво-красной грязью.

– Я защищаю моих людей! – назойливо хрипел голос женщины. – Вы видите это? Это серый монстр, порождение приграничного мира! Знаете, куда он бежал? Он бежал к вашей деревне, чтобы полакомиться нежными телами ваших детей и жен! Но где же ваш господин, где Элизахар? Где он, когда вам грозит опасность? Элизахар бросил вас. Элизахар предпочел лизать сапоги Талиессина. Он, который обязан заботиться о вас, отобрал у вас припасы, чтобы накормить солдат Талиессина! Ради чего вы голодаете? Ради того, чтобы дочь Талиессина осталась королевой! Какое вам дело до дочери Талиессина? Почему же он бросил вас в беде? Разве вы – не его люди?

Она выдержала паузу и громко заключила:

– Нет, отныне вы – мои люди, потому что это я защищаю и спасаю вас. Я, а не Элизахар!

– Он повесит каждого пятого из нас, если мы подчинимся тебе! – выкрикнули из толпы.

Адальберга передернула плечами.

– Он далеко, а я – здесь, и клянусь, я тоже умею вешать! Я – такое же дитя Ларренса, как и Элизахар.

И они молчаливо признали ее главенство. Они позволили ей жить в их деревне, брать из тех припасов, что еще оставались, они позволили ее мужчинам развлекаться с местными женщинами. Они не возразили ей ни словом. Она – дочь Ларренса. Элизахар – далеко, а она – вот она, рядом, и трое преданных псов всегда при ней.

Затем к Адальберге присоединились еще двое из числа местных жителей. Вечерами, лениво не замечая ласк, которыми одаряли ее приближенные, Адальберга пила вино и говорила:

– Я соберу армию и возьму штурмом замок Ларра. Я освобожу мою мать из унизительного рабства. Я надену на Фейнне кандалы и сброшу ее с башни: пусть узнает, какой смертью умерла моя сестра! А когда вернется Элизахар, я встречу его арбалетной стрелой!

Оснегги поцеловал ее грудь, высвобожденную из спущенного платья, и пробормотал:

– Конечно, моя госпожа.

Другие жадно смотрели на нее, и, когда Оснегги встал, чтобы налить еще вина, его место занял Бризбарр, в то время как один из переметнувшихся к Адальберге крестьян, ошалев от собственной смелости, гладил под платьем ее колено.

А потом все разом закончилось, и Бризбарр опрокинулся на спину и молча уставился в небо пустыми глазами.

– К оружию! – закричала Адальберга.

В полумраке угасающего дня испуганно заржали кони.

– Проклятие! – хрипло вопила Адальберга, ловя коня и забираясь к нему на спину.

Со стороны болот в деревню въезжали всадники.

Сумерки непрерывно лгали: предметы казались больше, чем были на самом деле, люди – ближе и опасней. При виде чужаков за оружие взялись не только пятеро прихвостней Адальберги – человек десять местных крестьян похватали ножи и вилы и бросились на всадников.

Ренье никогда еще не приходилось сражаться вот так – конным против разъяренных мужланов. Он боялся не столько за себя, сколько за лошадь: было бы жаль, если бы ни в чем не повинное животное погибло. В полумраке Ренье видел по-звериному блестящие глаза. Острые вилы надвигались на всадника, как если бы Ренье был стогом сена, который нужно разворошить.

Арбалетная стрела остановила крестьянина. Он схватился за раненое плечо, присел на землю, широко разинул рот и только после этого – основательно подготовившись – громко, безутешно завыл.