Крови бога.

Переработанной и разбавленной для того, чтобы течь в венах смертного, но тем не менее крови бога. Мертвого бога. Убитого Ангела.

При этой мысли зубы мои скрипят, цедя проклятие. Клыки царапают нижний ряд. Достаточно этого нытья!

Я встаю. Мышцы израненного тела сокращаются в унисон с искусственными фибромускулами брони. Это ощущение мне знакомо, но сейчас в нем чувствуется что-то неправильное. Я должен быть сильнее. Я должен упиваться силой — непревзойденной комбинацией биологической и машинной мощи.

Но я не чувствую себя сильным. Я не чувствую ничего, кроме боли и мимолетной дезориентации. Боль сосредоточилась в позвоночнике и лопатках. Спина горит, как будто по ней прошлись хлыстом. Все кости целы — биодатчики это уже подтвердили. Болевые сигналы от мышц и нервов убили бы обычного человека, но усовершенствованные гены превратили нас в нечто гораздо большее.

Слабость уже отступает. Кровь бежит быстрее, подстегнутая адренергическими стимуляторами и кинетическими добавками.

Движение становится свободным. Я поднимаюсь на ноги. Я делаю это медленно, но теперь не от слабости, а из осторожности.

Зеленые линзы шлема придают всему прохладный изумрудный оттенок. Я оглядываю окружающие меня развалины.

Этот отсек разрушен, его стены погнулись. Противоперегрузочные кресла разбиты и вырваны из пола. Два поручня, ведущие из отсека, сорвались с креплений и свисают под странными углами.

Удар должен был быть очень сильным.

Удар?..

Крушение. Наш «Громовой ястреб» потерпел крушение. Воспоминания такие четкие, что вызывают тошноту: чувство падения с высоты, оглушительный грохот, поглотивший все, турбулентность, сотрясающая корабль. Показания датчиков температуры на дисплеях сетчатки медленно растут по мере того, как пламя охватывает двигатели и корпус судна, а системы доспеха регистрируют стремительное приближение к поверхности.

Затем последний громовой удар, рев, сделавший бы честь карнозавру, — такой же дикий и яростный, как охотничий клич этого царя среди хищников, — и сумасшедшая тряска, расколовшая мир. Корабль врезался в землю.

Потом… темнота.

Мой взгляд падает на хронометр на датчиках сетчатки. Я провалялся без сознания почти три минуты. За такую слабость мне еще предстоит епитимья, но это позже.

Сейчас я глубоко втягиваю воздух. Он сильно задымлен, но дым не причинит мне вреда. Система фильтров шлема позаботится об этой незначительной помехе.

— Завьен! — трещит у меня в ухе.

Слово на секунду приводит меня в замешательство. Или сигнал вокса очень слаб, или броня говорящего серьезно повреждена. Когда корабль рассыпается на куски, и то и другое может оказаться правдой.

— Завьен! — повторяет голос.

На сей раз я оборачиваюсь на звук имени, осознав, что оно принадлежит мне.

Завьен вошел в кабину, легко удерживая равновесие на скошенном полу благодаря природной ловкости и стабилизаторам доспеха.

Кабина пострадала даже больше, чем соседний отсек. Обзорное окно, несмотря на толщину армированного пластика, разлетелось вдребезги. Осколки псевдостекла бриллиантовым крошевом посверкивали на погнутой палубе. Кресла пилотов были сорваны с крепежа и отброшены в сторону, как обломки во время шторма.

За лишившимся стекла оконным проемом виднелись лишь черные узловатые корни и грязь, немалая часть которой расплескалась по безжизненным контрольным панелям. Скорость падения оказалась так высока, что нос корабля зарылся в землю.

Пилот Варлон лежал лицом вниз на панели управления. Тело его было жестоко изувечено. Целеуказатель Завьена скользнул по пробитым доспехам боевого брата. Курсоры отмечали повреждения дезактивированной брони и полученные Варлоном раны. Кровь, густая и темная, сочилась из разрывов в воротнике и поясных сочленениях. Она текла по разбитой консоли вязкими струйками, капая между кнопками и рычагами.

Силовая батарея Варлона не работала. Жизненные показатели не считывались, но все и без того было ясно. Завьен не слышал сердцебиения. Кроме того, будь Варлон жив, усовершенствованная физиология Астартес уже заставила бы кровь свернуться. Все раны, кроме самых тяжелых, должны были к этому времени затянуться, и он не истекал бы кровью на контрольной панели разбившегося корабля.

— Завьен!

Голос раздался справа, уже не по воксу.

Завьен отвернулся от Варлона. Сервомоторы его брони недовольно взревели.

Под обломками обрушившейся переборки лежал Драй. Завьен приблизился к лежащему и увидел, что ошибся. Драй был не просто завален кучей мусора. Один из осколков пронзил его насквозь.

Черный шлем сержанта был опущен, подбородок упирался в воротник доспеха. Взгляд зеленых глаз застыл на помятом изображении имперского орла на его груди. Зазубренные куски металла вонзились в темный доспех, пробив наплечник, руку, бедро и живот. Сквозь решетку голосового устройства шлема сочилась кровь. Биометрические дисплеи, вспыхнувшие на визоре Завьена, ничего хорошего не предвещали. Они предвещали скорый конец.

— Докладывай, — сказал сержант Драй.

Он произнес это в своей обычной манере, словно ситуация, в которой оказались Астартес, была самой заурядной.

Завьен опустился на колени рядом с раненым. Пришлось изо всех сил бороться с жаждой отведать крови павшего брата, от которой сводило челюсти и гортань. В груди Драя слышался слабый, неровный стук единственного сердца. Второе остановилось, — вероятно, его разорвало обширное внутреннее кровотечение или пробил осколок. Оставшееся сердце продолжало биться с отчаянной решимостью, но без всякого ритма.

— Варлон мертв, — сказал Завьен.

— Я вижу это и без тебя, болван.

Сержант поднял руку — ту, что не была практически отсечена куском металла, — и его неподвижные пальцы заскребли по воротнику доспеха. Завьен пришел на помощь и открыл герметические запоры. Со змеиным шипением шлем скатился в руки Завьену.

Лицо Драя, испещренное рытвинами и шрамами, заработанными за две сотни лет сражений, было запятнано кровью. Сержант усмехнулся, обнажив разбитые зубы и окровавленные десны.

— Дисплей моего шлема поврежден. Скажи мне, кто еще выжил.

Завьен видел, почему дисплей не работал, — обе глазные линзы треснули. Отложив шлем сержанта в сторону, он моргнул, активировав рунический символ. Тот вывел на сетчатку жизненные показатели остальных членов отряда.

Варлон был мертв, а его броня обесточена. За доказательствами не потребовалось далеко ходить.

Гаракс тоже погиб. Все графики жизненных показателей, передаваемые его доспехом, застыли на нуле. Дальномер показывал, что он находится не более чем в двадцати метрах от командной рубки. Вероятно, его вышвырнуло из отсека при падении корабля и он разбился при ударе о землю.

Драй умирал здесь.

Ярл был…

— Где Ярл? — спросил Завьен.

Его голос, раздавшийся из динамиков вокса, прозвучал гортанно и резко.

— Где-то снаружи. — Драй втянул воздух сквозь сжатые зубы. Системы его доживающей последние минуты брони впрыскивали в кровь обезболивающее, но раны сержанта были смертельными. — Мой дальномер показывает, что он в километре от нас.

Несмотря на то что прибору далеко было до надежности ауспика, пришлось полагаться на его измерения.

Здоровая рука сержанта стиснула запястье Завьена. Драй уставился в линзы его шлема яростными, налившимися кровью глазами.

— Найди его. Чего бы это ни стоило, Завьен. Притащи его обратно, даже если для этого тебе придется его убить.

— Я это сделаю.

— И потом. Потом ты должен вернуться. — Драй сплюнул на нагрудник, и изображенный там имперский орел окрасился его кровью. — Вернись за нашим геносеменем.

Завьен кивнул и встал. Его пальцы дрогнули от желания поскорее сжать рукоять оружия. Астартес вышел из рубки, ни разу не оглянувшись на сержанта, которого ему больше не суждено было увидеть живым.

Ярл очнулся первым.

Вернее, Ярл так и не потерял сознания при крушении, потому что системы безопасности его кресла были более надежными, чем у стандартных сидений в десантном отсеке.