— Твои преступления столь чудовищны, что у нас нет им объяснения.

— Вы должны помочь нам понять, магистр Богомолов.

— Неужели ты ничего не скажешь, Неотера? Ты не хочешь помочь нам?

— Если вы продолжите молчать, мы не сможем проявить милосердие.

Последовала долгая, томительная пауза — судьи ожидали без надежды услышать ответ. Слушание длилось уже три дня, и Воин-Богомол все еще не сказал ни слова, за исключением подтверждения своего имени и ранга в тот день, когда впервые предстал перед Советом. Он даже не воспользовался правом узнать, кто его обвинители, магистры и старшие библиарии каких великих орденов составляют Совет Правосудия. За все три дня он не пошевелился. Не дрогнул палец, не дернулось веко, а широкие изумрудные наплечники церемониального доспеха покрыл тонкий слой пыли. Он казался статуей, образцом безупречного и преданного воина. Тем не менее он стоял перед трибуналом, который не собирался уже в течение столетий, лишенный защиты от обвинений или надежды на освобождение. Он был виновен.

В последние три дня он погрузился в себя. В его голове постоянно крутился один и тот же вопрос, не имевший ни малейшего отношения к тому, чего допытывались судьи.

Как до этого дошло?

Вопрос преследовал Неотеру, словно вплелся в самую ткань его бытия. Он был совершенно уверен в себе. Он был прав. И все же как до этого дошло?

Не в первый раз за свою долгую и суровую жизнь Неотера осознал, что его душе присуща фанатичная целеустремленность и бездумная преданность Богомолов Религиоза. Он чувствовал, как легко будет отбросить последние остатки самосознания — до сих пор приносившие лишь вред — и целиком раствориться в ослепительном и ужасающем величии Императора. Религиоза теряли себя и обретали спасение в Императоре, сменив человеческие потребности на абсолютную верность Имперской Воле.

Бесстрашный и благочестивый капитан Маэтр из Второй роты лишь недавно обнаружил возможный источник этой особенности некоторых Воинов-Богомолов. Он предположил, что это как-то связано с уникальной мутацией преомнора в геносемени ордена и, как следствие, с изменением его нейротоксической активности. Однако Маэтр не считал это проклятием, обрекавшим его жертвы на жизнь, состоящую из бесконечного и фанатичного служения, — нет, он утверждал, что это награда за преданность. Усиленная концентрация и сжатое восприятие пространства и времени, сопровождавшие подобное состояние, обостряли рефлексы космодесантников до невероятной степени — вплоть до того, что можно было бы назвать предвидением. В течение последних военных лет Маэтр уговаривал Неотеру создать специальное подразделение космодесантников, способных контролировать это благословенное проклятие. Капитан считал, что подобные меры могут склонить чашу весов в пользу Воинов-Богомолов в их казавшейся бесконечной войне со Звездными Фантомами и Новадесантом. Маэтр хотел назвать их Молящимися Богомолами, однако затянувшаяся кампания довела орден практически до предела — и в конце концов до сокрушительного поражения, — так что Неотера не смог предоставить Маэтру нужных для этого предприятия воинов.

Неотере хотелось закрыть глаза, отдавшись на волю сожалений и отчаяния. Как же до этого дошло?

Почти невозможно было противостоять искушению предаться этому неистовому свету. Он ощущал подобное и прежде. Это состояние помогало ему выбраться и из более отчаянных ситуаций, чем нынешняя. На краткий, но ужасный миг Неотера задался вопросом: позволит ли окутавшая его дымка боевого безумия обрушить Яд Тамула на сидящих перед ним судей? Их было только двенадцать — раньше он побеждал и при худших шансах. Возможно, это они согрешили против Императора? Возможно, правота была все же на его стороне и его святая обязанность состояла в том, чтобы поразить этих еретиков и лицемеров, осмелившихся творить над ним суд.

Однако со следующим ударом сердца минута слабости прошла. И без того обремененная душа магистра содрогнулась от тяжести ужасного стыда. Неотера знал, что был не прав, что развязанная им война против слуг Империума явилась ошибкой, что его собственное суждение оказалось неверным и что его падение навлекло позор на всех Воинов-Богомолов. Он, и он один, должен принять на себя всю ярость, боль и стыд. Попытка уцепиться за слабую надежду, что он был прав, а вся Имперская доктрина ошибочна, лишь добавляла вопиющую гордыню к списку его преступлений. Магистр не мог даже допустить подобной идеи — она подрывала самые основы его существования.

Запертый в пределах собственных мыслей, Неотера ощущал, как преступления его растут, а душа стонет от боли. Но собравшимся в зале он казался воплощением выдержки и самоконтроля. Взгляд магистра был немигающим, а дыхание едва различимым. Уверенность в собственной вине укрепила его решимость, и он чуть заметно стиснул зубы.

Как до этого дошло?

В то время как глаза Неотеры, не мигая, смотрели на аквилу, его разум мучительно пытался отыскать ответы. Магистру не нужны были объяснения для Совета, но какая-то часть его желала знать, когда именно все пошло не так. Как он этого не заметил?

Неотера осознал, что Маэтр первый разглядел правду. Проницательный капитан отправил Неотере сообщение как раз перед тем, как Звездные Фантомы прорвали защитные баррикады вокруг Бадаба. Когда десантные капсулы Фантомов обрушились на Терновый Дворец, Маэтр уже знал, что сердце Гурона черно и исполнено скверны Хаоса. Неотера в это время отчаянно удерживал позиции на своей боевой барже, вступившей в смертельный поединок с коалицией Астартес. Коалиция напала на орден Астральных Когтей, возглавляемый командором Гуроном. Неотера увидел, как Маэтр нарушил строй и обратил орудия своего крейсера «Мятежный дух» против кораблей в рассыпающихся оборонительных порядках Гурона. Маэтр направил огонь на союзников. Расколов формацию Воинов-Богомолов надвое и присоединившись к бомбардировке Звездных Фантомов, он пробил коридор для десантных капсул. Неотера был способен лишь орать в негодовании, проклиная нарушителя приказов и предателя. Даже тогда магистр не понял правды. В горячке сражения Маэтр ничего не стал объяснять. Он просто сказал, что «полагал, будто магистр Неотера поступит так же». В конце концов, когда собственный крейсер лорда Гурона выскочил из атмосферы и прорвался сквозь блокаду Экзорцистов, до магистра что-то начало доходить. С медленно пробуждающимся пониманием он смотрел, как Маэтр направил «Мятежный дух» в погоню и ушел в Мальстрим, паля из всех орудий вслед убегающему тирану. Тогда, и только тогда Неотера понял, что совершил. Его охватил невыразимый ужас — словно сама галактика исчезла, оставив его в одиночестве на руинах. Он упал на колени и обратил глаза к небесам, чтобы узреть вечный, ослепительный свет Императора, — но увидел лишь тьму.

Посадочный пандус грянулся о землю, выбив из лунной поверхности огромное облако пыли. Окруженный грязноватой дымкой, Шайдан стоял на пандусе и изучал обстановку. Посох Богомола с двумя устрашающими лезвиями он держал прямо, чуть отведя руку в сторону. Шайдан не был здесь с тех пор, как его посох отковали в одной из тайных и полузаброшенных кузниц в ядре спутника. Но не такого возвращения он ожидал.

За кромкой кратера, служившего убежищем для его «Громового ястреба», Шайдан заметил штрихи болтерного огня и вспышки энергетических разрядов. Пыльные облака дрожали от взрывов, а земля ходила волнами, словно серая поверхность океана. Гигантские пороховые султаны врывались в разреженную атмосферу, скрывая звезды и отмечая бомбовые попадания за сильно выгнутым горизонтом. Отряды космодесантников укрепились в импровизированных бункерах справа, взяв в осадное кольцо невидимую отсюда базу Астартес, находившуюся слева, в пещере у подножия горы. Над окопами в безвоздушной атмосфере сотрясались от взрывов штандарты — поле, разделенное на четверти синего цвета и цвета слоновой кости. Ясно были видны хоругви с двенадцатиконечными звездами Новадесанта, гордо и дерзко водруженные на этом куске скалы, вращающемся вокруг Бадаба.