Екатерина слезла с коня, обняла Генриха, потом, взглянув на замок, вспомнила мать и растрогалась. Генрих взял ее за руку и слегка сжал; ему были понятны чувства сестры; сам он при всем своем добросердечии не обладал глубиной чувств, вызывающей тоску по прошлому. И хотел, чтобы сестра улыбалась, а не плакала.

— Добро пожаловать домой, — сказал он ей. — Мы устроим пир в твою честь. Поверь, ты не пожалеешь, что вернулась.

— Надеемся, ваше высочество, вы не забыли, чему учила вас мать, — сказал Обинье.

Генрих засмеялся.

— Наш добрый друг стремится обратить тебя в гугенотку. Что скажешь по этому поводу?

— В глубине души я всегда оставалась гугеноткой, — ответила Екатерина. — Этого хотелось бы матери.

— Ты доставила Обинье радость — и мне тоже, — негромко сказал Генрих. Обнял сестру и неожиданно поцеловал — это было в его манере. — Ему — преданностью материнской религии; мне — возвращением.

Он сам повел сестру в ее покои, постоял с ней у окна, глядя на реку Баизу, которую они постоянно видели в детстве. Обинье с гордостью взирал на то, как обменялись приветствиями принцесса и мадам Тиньонвиль, очаровательная серьезная женщина; его радовало, что она может быть гувернанткой принцессе.

После приветствий они заговорили в той манере, какую Обинье считал наиболее подходящей для гувернантки и воспитанницы.

Дверь покоев внезапно отворилась, вошла девушка; она была, пожалуй, чуть младше принцессы и такой красавицей, что, казалось, осветила комнату своим появлением.

При виде незнакомых людей она приоткрыла рот в детском испуге.

— Но, maman…

Мадам де Тиньонвиль изящно подняла руку, девушка умолкла и застыла на месте; ее темные волосы спадали на плечи; застенчивый румянец придавал яркость красоте.

— Ваше величество, — обратилась мадам Тиньонвиль к королю, — нижайше прошу прощения.

— Вы его получили.

— Я взяла с собой дочь, потому что иначе не могла бы принять эту должность.

— Извиняться за это не нужно, — негромко сказал король. — Мы благодарны вам за такой поступок.

— Жанна, — сказала девушке мать, — засвидетельствуй почтение его величеству.

Девушка робко подошла и встала перед королем на колени.

Обинье пришел в ужас. Он только что узнал о существовании этой девушки и увидел в глазах короля знакомый огонек.

Генрих вскоре забыл обо всем, кроме прекрасной дочери мадам де Тиньонвиль. Он зачастил в покои сестры, проявлял живейший интерес к ее занятиям и присоединялся к принцессе, когда она гуляла по саду, потому что с ней всегда находились сопровождающие, в том числе, разумеется, Жанна.

Девушка была целомудренной, взгляд ее прекрасных голубых глаз простодушным, но Генрих не сомневался, что за неделю она станет его любовницей. И предвкушал громадное удовольствие. Она будет совершенно не похожа на опытную мадам де Сов; и его удивляло, как он мог увлекаться такой женщиной, если на свете есть прекрасные девушки вроде Жанны де Тиньонвиль. Но такой, как Жанна, больше нет. По иронии судьбы, чтобы встретиться с ней, понадобилось приехать в Беарн.

Прошло несколько дней, прежде чем Генрих ухитрился оказаться наедине с девушкой. Жанна собирала в саду цветы. Увидя, что он приближается, она поставила корзинку и, казалось, собралась убежать. Король преградил ей путь, девушка покраснела и сделала реверанс.

Генрих широким шагом подошел к ней и приподнял, взяв за локти; она оказалась легкой, сущим ребенком; и ахнула, когда ступни ее оторвались от земли.

— Ага, — сказал он, — попалась. Теперь никуда не денешься.

Ее голубые глаза округлились; казалось, она не поняла.

— Ты избегала меня, или мне это почудилось?

— Сир, я не понимаю, о чем вы…

— Сейчас поймешь. Я должен сказать тебе многое.

— Мне, сир? — Тебя это удивляет? Оставь, маленькая Жанна. Тебе достаточно лет, чтобы догадываться о моих чувствах к тебе.

— Надеюсь, я ничем не расстроила ваше величество.

— Еще как расстроила! — Генрих засмеялся. — Ты знаешь, что тревожишь мои сны с тех пор, как я увидел тебя?

— Нижайше прошу прощения…

— И есть за что. Но заслужить его ты можешь только одним способом. Остаться со мною на ночь и вернуть покой моим дневным часам.

Генрих видел, как щеки девушки заливает румянец. Она была очаровательна.

— Я вынуждена просить ваше величество отпустить меня.

— За любезность надо платить. Поцелуй в обмен на свободу.

— Кажется, ваше величество спутали меня…

— Спутал?

— С потаскухой.

Настал его черед выразить удивление. Он опустил девушку на землю, но не выпускал, держа на небольшом расстоянии, чтобы видеть ее лицо.

— Такое словечко на таких чистых устах! — насмешливо сказал Генрих. — Неужели их никто не целовал?

— Родные и друзья…

Генрих тут же поцеловал ее в губы.

— Потому что, — сказал он, — я твой друг и стану самым близким.

Девушка не ответила на поцелуй.

— Боюсь, ваше величество может потребовать чего-нибудь в благодарность за дружбу.

— Дружба, предложенная не от всего сердца, — не дружба.

— Тогда я благодарю ваше величество за дружбу, предложенную от всего сердца и не требующую ничего взамен.

— Раз я предлагаю ее от всего сердца, то и ты тоже?

— Трудно представить, как простая девушка может быть другом королю.

— Дорогая моя, это случается сплошь и рядом.

— Но вряд ли случится со мной.

Юные губы были плотно сжаты; глаза хоть и сверкали, но холодно. Ей-богу, подумал Генрих, за этой стоит поухаживать.

Ухажером он был неважным. Не признавал надушенных записок, цветистых комплиментов и прочих тонкостей. Оставлял их таким, как месье де Гиз и дамские угодники французского двора. А сам предпочитал сильное чувственное влечение и его немедленное удовлетворение к удовольствию обеих сторон.

В глубине души Генрих испытывал легкое раздражение. К этому времени он надеялся уже переспать с Жанной; и вот на тебе — эта девчонка держит его на расстоянии, решает, как далеко может зайти их легкий флирт.

В этом самом саду он развлекался с Флереттой — страстной крестьянкой, которой и в голову не приходило разыгрывать из себя недотрогу.

Он этого не потерпит. Покажет этой девчонке, что он король, ждущий покорности; что она — простушка, как сама признается, — должна быть благодарна ему за внимание. К тому же он преподал бы ей такой урок страсти, что она всю жизнь была б ему благодарна.

Генрих засмеялся и обнял Жанну, но она попыталась вырваться, а потом напряглась.

— Жанна, — сказал он, — просто тебя еще не любили. Ты не знаешь, какое наслаждение ждет тебя.

— Я знаю, что если уступлю вашему величеству, то это будет грех, а я ни за что не согрешу… добровольно. Если ваше величество принудит меня, это будет не мой грех, но я стану обесчещенной и брошусь в Баизу.

Говорила девушка с такой горячностью, что у Генриха опустились руки. Ощутив себя свободной, она повернулась и побежала из сада.

Это было смехотворно. Генрих вздыхал по девице, решившей хранить целомудрие.

Он подстерегал ее, смеялся над ней, даже злился; но Жанна оставалась непреклонной. Намекала, что хоть он и король, но состоит в браке и потому не может заниматься с ней любовью.

— А будь я свободен? — спросил Генрих.

Она потупилась.

— Ваше величество, это невозможно. Вы обвенчаны с королевой, и хотя она в Париже, а вы в Беарне, вас тем не менее связывают брачные узы.

— Жанна, не нужно бояться моей супруги. Она проводит время с любовниками и ничего не имеет против, что я веду себя так же.

— Я не боюсь ни ее, ни вас, сир, мне только страшно за свою душу.

Генрих вздохнул. При французском дворе подобные взгляды можно было высказывать разве что в шутку. Однако эта девица говорит со всей серьезностью. И вместе с тем ему казалось, что он не противен ей; она боится греха, а не его.

Будь он свободен?.. Но разве мог бы он жениться на простой девушке вроде Жанны де Тиньонвиль? Мысль об этом совершенно нелепа, так какая разница, что он женат на Марго?