— Грязными сапогами на столе? И это называется уборка? Ну и ну! — рассердилась Оксана.

Теперь все три ученика виновато стояли перед ней.

— Так-так, — повторила несколько раз Оксана. — По графику и без графика… Так-так… — И приняла решение — Наталка и Руслан заканчивают уборку, Михайлик отправляется домой. Завтра поговорю с твоей мамой.

— Неправильно, не по-честному это! — возмутился Руслан и выступил вперёд. — Все мы виноваты.

— Багмут, что с тобой? — опешила учительница. — Как ты смеешь?

— Не по-честному, — повторил Руслан, уверенный в своей правоте. — Все мы виноваты!

— Как ты смеешь! — совсем вышла из себя Оксана. — Бессовестный мальчишка!

— Сами… бессовестные, — бросил сердито Руслан и глянул на учительницу волчонком.

— Вот как! Уходи! — указала Оксана ученику на дверь и сама, опередив его, кинулась к Павлу Власовичу, где застала нас с Ларисой Андреевной.

Возможно, этот конфликт угас бы в стенах директорского кабинета или закончился тем, что я устроила бы моему подопечному и его товарищу хорошую головомойку, а Оксана сама себя бичевала бы за то, что подняла «бурю в стакане воды». Но я выпалила: «Чем, не пойму, Оксана, тебе не угодили Багмуты?»

Кулик вскочила, задёргалась, точно наступила на оголённый электропровод. И — новая вспышка: весной я оказалась «бессовестной выскочкой», теперь стала «опасной корыстолюбивой женщиной, пользующейся любым случаем, чтобы устроить свою личную жизнь».

Я не защищалась. Если бы Павел Власович и Лариса подумали, что я молчу, потому что чувствую себя виноватой, то глубоко ошиблись бы. Просто мне жаль было Оксану. Теперь я как никто знала главную причину её взрывов. Она любила и любит человека, который никогда не будет с ней рядом!

Говорят, что чувство любви — самое глубокое, самое сильное, однако не самое вечное. Со временем оно притупляется, пламя слабеет, а потом и угольки под пеплом гаснут. Почему же так тяжело Оксане? Допускаю, вначале Трофим Иларионович ей просто нравился — внешность, имя (редко найдёшь девушку, которая, начиная с восьмого класса, не была бы влюблена до смерти в какого-либо знаменитого, обязательно красивого киноартиста, поэта, певца). Потом увлечение перешло в глубокое чувство. Она уже не могла себя представить без него, а он, хотя и был свободен, не обращал на неё внимания.

Появление Руслана в Сулумиевке разбудило несколько приглушённую временем, расстоянием, круглосуточными учительскими заботами любовь Оксаны. Больше того, она забирает сына любимого в свой класс, и ежедневно перед ней не Руслан, а сам Трофим Иларионович.

Оксана требовала, чтобы я отвезла Руслана домой или же она уйдёт из школы. Глупо. Оксана отлично понимает, что именно сейчас, когда здоровье Лидии Гавриловны резко ухудшилось (у неё, как пишет напрямик Трофим Иларионович, остались считанные дни), я мальчика не отвезу. Да и она сама этого не хочет — погорячилась — вот и всё!

Встаю и заявляю:

— Хорошо, я согласна с требованием Оксаны Ивановны. Если не возражаете, Павел Власович, то сегодня же отвезу Багмута домой. Только прежде чем решим этот вопрос, я бы хотела вам прочесть письмо, которое получила от отца Руслана.

— Ну прямо как в Доме культуры на сцене, — бросила сердито Оксана. — Вместо того, чтобы заняться воспитанием ребёнка, которого ей доверили…

— Оксана Ивановна! — повысил голос директор. — Галина Платоновна, читайте.

— Письмо в учительской.

— Пойдите за ним.

Какой разговор происходил в кабинете директора, пока я спускалась на первый этаж, затем поднималась обратно на второй, не знаю. Единственное, что бросилось в глаза, это то, что меня ждали с нетерпением.

Я прочла:

«Вчера я поехал к матери прямо из института. Прежде чем зайти в палату, поговорил с лечащим врачом. На мой вопрос, нет ли улучшения, он ответил буквально следующее: «Не ждите улучшения», и тут же добавил: «Вот что… Лидия Гавриловна любит своего внука и мечтает с ним попрощаться. Я бы на вашем месте ей в этом не отказал».

Милая Галина Платоновна, знаю, для мальчика это будет большой травмой, но если я сейчас огражу его от этого тяжёлого долга, мой сын мне потом никогда не простит. Да ведь и дети приобретают доброту нелёгким опытом собственного сердца.

В ближайшие дни, уважаемая Галина Платоновна, я приеду за Русланом, а как быть с ним дальше, решим после его свидания с бабушкой».

— Ему тяжело, ему тяжело! — разрыдалась Оксана и выбежала из кабинета.

Капля долбит камень, слёзы — сердце: мы с Оксаной помирились, «или — или» отпало. Теперь мы обе были охвачены одной тревогой. О, как нам сейчас хотелось быть рядом с профессором Багмутом, делить с ним трудности! Думали мы о свидании Руслана с бабушкой. Не слишком ли дорогой ценой оплатим этот ритуал?

Нас поддерживала Лариса Андреевна. Один лишь Павел Власович всецело был на стороне Трофима Иларионовича.

— Мальчик в десять-одиннадцать лет прекрасно знает, что на свете существует смерть…

Оксана проводила меня до самой калитки. Она как прежде была добра, ласкова, но об её истинном состоянии говорили пальцы — они у неё дрожали мелкой дрожью.

— Зайдёшь?

— В другой раз.

И не уходила, долго не уходила. Нам обеим было трудно расстаться. То ли потому, что наконец исчезла искусственно созданная полоса отчуждённости и хотелось насладиться вновь вернувшейся близостью и взаимопониманием, то ли мы были охвачены новым необъяснимым чувством — незримое присутствие третьего роднило нас.

Было уже поздно, луна висела над селом, в окнах радиотелефонного узла погас свет.

— Пойду, Галка. Поздно.

— Ладно, иди. Возьми себя в руки, Оксана.

Она ушла, а я продолжала стоять, думать о том, что в каждом из нас живёт оптимист, который приходит нам на помощь в самые горькие минуты. Он немногословен, произносит лишь своё: «Ни-че-го-о-о», и на душе становится легче.

«Руслан остаётся у меня, а когда получу квартиру в доме учителя, выделю ему отдельную комнату, — решила я. — Мальчик растёт, не успеешь оглянуться, ему в армию уже идти. Вернётся, женится на Наталочке Меденец. Она, я заметила, так и посматривает на него».

А Трофим Иларионович? Отец — не мать, привыкнет к мысли, что сыну неплохо живётся, женится. На ком? На какой-нибудь профессорше, опять на певице или на… Оксане? Мне бы хотелось, конечно, чтобы на Оксане. Нет, неправда! Не хочу!

Словом, я в ту ночь уснула с радужными мечтами, уснула, забыв свои невзгоды и не догадываясь, что как раз в эти минуты надо мной вновь нависла грозовая туча, и что все мои старания свелись к нулю…

Будильник зазвенел, как обычно, ровно в шесть.

— Руслан Трофимович, по-о-дъем! — крикнула я громко через ширму, зная, что по утрам он спит крепко, хоть из пушки пали. — По-о-дъем! — повторила я. — Нечего бока отлёживать, вставай!

Ни звука. Спит или притворяется?

— Полно тебе!

Включаю свет, бросаюсь к его кровати — обмираю: постель застелена, на голубом одеяле белеет записочка.

«Галка, не ищи меня, я в морс. Взял твой рюкзак и три рубля. Извини. Твой Руслан», — прочла я и остолбенела. Затем с рыданием плюхнулась на раскладушку.

Долго ли лежала так, не помню. Потом схватила записку беглеца и — к директору домой. Застала его за столом, он завтракал.

— Павел Власович! Сбежал! — разревелась я вновь.

Директор, привыкший за многие годы педагогической работы ко всяким ЧП, даже глазом не моргнул. Словно передо мной сидел не человек, а Будда.

Он дал мне вволю наплакаться. Слёзы, не раз доказывал нам этот старый учитель, облегчают душу, успокаивают нервы. «Поплачьте, поплачьте, всё пройдёт». Потом налил два стакана крепкого чаю.

— Чайку, Галина Платоновна, выпейте. Цейлонский, высший сорт, — произнёс он спокойно.

Я положила перед ним записку, но прежде чем пробежать её глазами, Суходол спросил:

— Две ложечки достаточно или любите слаже? Сахар для молодых полезен. Насыплю три, не возражаете?