— Зачем кладку из лейки поливают, знаешь? — нарушает вдруг молчание Руслан. — Летом… Ты заместительница по труду, обязана знать.

Знаю, однако отрицательно качаю головой.

— Кладку поливают, чтобы кирпич не всосал в себя весь раствор. Поняла?

— Теперь — да.

— То-то же!

Через минуту, когда Руслан принимается за мясо, спрашиваю:

— А Виталий Максимович за шланг — ничего?

— Ничего… — комично втягивает голову в плечи Руслан. — А что?

— Просто так.

Лишь на следующее утро, когда пришли на стройку, о злополучной истории со шлангом мне поведал прораб.

Верный себе, он ребром ладони расправляет седеющие прокуренные усы и начинает свой рассказ издалека:

— Видали ли вы, Галина Платоновна, по телевизору, какое грандиозное строительство идёт в городах? Да? Так и запишем. А кто, сделайте одолжение, строит, кто они, по-вашему, строители эти — городской люд или наш брат, сельский? Наш, разрешите доложить, главным образом — из села он приехал, овладел наукой и строит. А городские, известно, не приспособленные. На заводах чугун, станки — извольте, ракеты запускать — тоже мастера, а на строительстве — вот столечко их, не больше…

Прораб закурил, бросил спичку и не отрывал от неё взгляда, пока окончательно не убедился, что погасла.

— Возьмём к примеру братишку вашего, Багмута, — продолжал Виталий Максимович. — Смышлёный? Голова! А руки-то, извиняйте за откровенность, не приспособленные. Вроде ватные… — Он делает глубокую затяжку, выпускает колечки дыма где-то над моей головой и продолжает. — Вижу, Руслан ваш от ребятишек сильно отстаёт, неудобство от этого переживает, глаз не поднимает… Я ему: «Иди, браток, воду в растворомешалку подавай! Работёнка, поясняю, интеллигентная, не бей лежачего!» Пошёл! С энтузиазмом, а через минуту чуть не всю площадку затопил, да и самого себя. Вот так, Галина Платоновна, каждому — своё.

— О горожанах-строителях, Виталий Максимович, данные у вас, полагаю, не весьма точные.

— Я на глазок, разумеется, прикинул.

— Ладно, а что произошло со шлангом? Почему Багмут вернулся домой подавленный, мокрый, будто в прорубь провалился?

Прораб делает неопределённый жест, снова расправляет ребром ладони усы.

— М-да, что тут можно сказать? Хвалил, не хвалил, стружку с него перед тем, как отправить домой, снимал не тонкую. Виноватость, так сказать, почувствовать дал.

— Не жаловался.

— Дошло! — обрадовался Виталий Максимович. — Понял, что порядочный человек ищет вину сперва в себе самом. Видите?

— Вижу, — отвечаю и слежу за тем, как лицо прораба расплывается от удовольствия.

— Два дня он кладку лейкой поливать будет, а после обратно к мотору, к растворомешалке — знай наших!

— Как же?..

— Ни-че-го! — растягивает слова прораб. — До-ве-ри-е, Галина Платоновна, человека выше бога поднимает, доверием всего от него добьёшься.

И Трофим Иларионович, вспоминаю, пишет о доверии.

«Я, Галина Платоновна, — говорит он в своём письме, — давно искал случая на время отправить Руслана в деревню, где бы он мог убедиться, что хлеб, который ест, не растёт в хлебницах. И вот оказия: Вы явились. Я в Вас верю!»

За две недели я получила от профессора три письма. Сердечные и весьма корректные. Между прочим, когда получила первое, со мной творилось что-то необъяснимое. Я будто рехнулась — кинулась к проигрывателю, поставила «Сосницу» и — давай плясать. До того увлеклась этим цыганским танцем и так громко хохотала, что не услышала, как вошёл Руслан.

Наконец всё же почувствовала, что в комнате я не одна. Встретившись с глазами мальчика, увидела» что он рассматривает меня, как его отец: с каким-то особо зорким любопытством и одновременно весело. От этого я ещё больше разволновалась.

— Чего смеёшься, Галка?

— А разве нельзя? — спросила я. — Да будет тебе известно, что древние врачи прописывали своим больным смех. Тренируются, укрепляются лёгкие и улучшается кровообращение. Три минуты смеха приравниваются к пятнадцати гимнастики. Вот как…

— Ясно, — кивнул паренёк, поглядывая на мою руку — я ещё держала письмо. — От папы?

— Да.

Трудно сказать, белка вращает колесо или колесо — белку: за день до того набегаешься, что сил едва хватает добраться домой. Шутка ли, с поля — на стройку, со стройки — в мастерские, из мастерских — опять в поле. Бывают минуты, когда браню себя за то, что сама подставляю спину под любую тяжесть.

Я первой подхватила идею Павла Власовича собственными силами взяться за сооружение нового школьного трёхэтажного здания. Помнится, мы вместе с ним обходили после занятий школу, которая, по его выражению, лопается от тесноты по швам, беседовали о предстоящей ремонте и вдруг он, пытливо взглянув на меня, заговорил:

— Наш колхоз да и межколхозстрой бедны на рабочую силу. Им ни в коей мере не удастся построить в течение года и новый животноводческий комплекс, и школу, а начнут и одно, и другое — получится тришкин кафтан. — Затем бодро, с задором: — Сами, Галина Платоновна, будем строить. Пусть нам дадут материалы, специалистов.

— Блестящая идея, Павел Власович! — обрадовалась я. — Завтра же поезжайте в район и…

— Завтра выходной, — напомнил мне директор.

Надо заметить, что районные организации не проявили такого пылкого интереса к идее Суходола. Они словно сговорились, стали ссылаться на то, что по правилам техники безопасности детям находиться на стройке строго запрещается. «Ваша идея, дорогой Павел Власович, извините, но только граничит с ребячеством, но в какой-то степени и преступна». «Студенческий отряд из медицинского училища — сравнили!» Павел Власович спрашивает: «А сколько лет этим студентам? Лет пятнадцать-восемнадцать. А нашим комсомольцам? Столько же…» Суходол напоминает своим оппонентам, что «тёти из наркомпроса» в начале тридцатых годов запрещали детям летом жить в палатках, чтобы, не дай бог, не схватили насморк, запрещали играть в футбол, так как эта игра требует слишком больших физических усилий.

Помогала и я директору таранить бюрократическую плотину. Перетянув на нашу сторону Колю Грибаченко, секретаря райкома комсомола, втроём отправились к первому секретарю райкома партии.

Товарищ Малюк, выслушав не перебивая Павла Власовича, шутливо заметил:

— Если я вас верно понял, то, кроме всего прочего, вам нужен ещё один «квадратный метр»?

— Вы угадали, Кирилл Филиппович, — ответил Суходол.

— С этого бы и начали, — рассмеялся Малюк.

Словом, райком партии мы покинули довольными: нас поддержали.

Потом Суходол кинулся в районо, а мы с Колен Грибаченко остались в вестибюле. Тут наш комсомольский вождь честно признался, что впервые слышит о «квадратном метре». Пришлось объяснить: Кирилл Филиппович имел в виду высказывание Макаренко о том «квадратном метре», который позволяет учащимся раскрыть свои силы и способности, утвердить себя как личность творческую.

Со стройки возвращаемся вместе с Русланом. Он шагает несколько впереди — важно, с рассудительным спокойствием человека, преисполненного силы, сознания собственного достоинства. И всё же от меня не ускользает то, что мальчик пытается скрыть свою усталость.

Не сомневаюсь, он устал похлеще меня. Причём не так физически, как оттого, что всё время находился в напряжённом состоянии — в ожидании команды: «Включай!», «Водичка!», «Стоп!» Виталий Максимович сегодня дважды подходил к ному и, дружески похлопывая по плечу, сказал: «Дело у тебя, браток, пошло, строителем тебе быть на роду написано. Погоди, мастерок скоро вручим. Закончим школу, за учительский дом примемся. Не горюй, браток, — работёнки на сто лет хватит».

— Знаешь, Галка, а Виталий Максимович тоже её не любит, — замечает как бы между прочим маленький Багмут. — Никто её не любит, это уж точно.

— О ком ты? Кого это все не любят? — поражаюсь.

— Знаешь! — бросает Руслан уверенно. — Подругу себе нашла, хе!