— В крайнем случае будем просто сталкивать за борт, а там что бог даст! — решили моряки.

Тем временем артиллеристы во главе со штабс-капитаном Андреем Чевгуздиным выбрасывали за борт пушки и ядра, чугунный и каменный балласт.

Вести ж, поступаемые на шканцы со всех сторон, были одна другой тревожнее. Корабль все больше и больше оседал в воду, и хотя люди знали, что в ближайшее время он затонуть не должен (в трюме — множество пустых бочек), они не на шутку были обеспокоены опасностью не менее страшной. Полузатонувший «Ингерманланд» становился легкой добычей штормовых волн, которые с каждой минутой все легче и легче перехлестывали через его осевший в воду борт.

К концу подходила и неравная борьба на жилой палубе. Ударами волн одну за другой выбило задрайки из носовых клюзов, и вода, клокоча, с бешеной силой хлынула внутрь корабля.

— Все, робяты, более тут ничего сделать не можно! — крикнул кто-то из остававшихся там матросов. — Пора выбираться, пока здесь навсегда не остались!

Но один человек все же решил остаться на заливаемой водой палубе. Это был артиллерийский унтер-офицер Баев. Решение он принял отчаянное! Унтер-офицер задумал все же пробраться к носовым клюзам и заткнуть их. Попрощавшись с товарищами, Баев по горло в воде двинулся в свой страшный путь. Назад отважный моряк не вернулся. Никто так никогда и не узнал, каков был его конец, удалось ли ему исполнить свой замысел. В памяти ингерманландцев остался лишь его подвиг — подвиг, достойный поклонения.

Женщины и дети, меж тем, собрались в кают-компании. Тревожно прислушиваясь к ударам стихии, они молились о спасении Николаю Угоднику.

— Заступись, святой Микола, спаси нас и деток наших! Не дай сгинуть в пучине морской!

Но молчал в ответ святой. Только раскачивалась под ним мерцающая лампадка, бросая тревожные блики на лица женщин. Матери, как могли, успокаивали испуганных детей:

— Спи, спи! Вот проснешься — и все уже закончится!

Сестры Борисовы, тесно прижавшись друг к дружке, будто ища тем спасения, молчали. Рядом с ними — супруга лейтенанта Сверчкова Олимпиада. Молодая женщина тоже испереживалась: как там сейчас наверху ее Митенька, что с ним?

В кают-компании уже гуляла вода. Женщины плакали.

— Успокойтесь, родные! — уговаривала их, как могла, капитанша. — Вот увидите, все будет хорошо. В море и не такое случается!

Марья Давыдовна — в ночной рубахе до пят. Как спала, так из каюты и выскочила.

Вскоре сверху прибежали посланные командиром матросы, и женщин стали выводить на верхнюю палубу. Вслед за ними потянулись и больные из лазарета. Один из тяжелобольных выходить наверх отказался:

— Оставьте меня здесь, — сказал он пытавшимся вынести его. — Мне уже недолго осталось, займитесь другими. — Забравшись в дальний угол лазарета, он затих и так, тихо, через какие-то полчаса отошел…

По команде Трескина лейтенант Шигорин возглавил сооружение плотов и приготовление к спуску шлюпок. В них спешно складывали компасы, сухари, бочонки с водой.

Из воспоминаний лейтенанта Дергачева: «Когда вода стала сильно прибывать в батарейную палубу, то я с несколькими людьми, взявши связанные матросские койки, пошел в кают-компанию для забивки портов и нашел кают-компанию уже пустою, потому что всех жен и детей вывели наверх. Почти при конце забивания портов волною ударило в кормовые окна кают-компании так, что койки из элен-порта полетели, как ракеты, а рамы из транцев подняло и вода пошла в окна, как в мельничные шлюзы. Тут уже нечего было надеяться на отливание воды, а нужно было думать о спасении. Я сказал находившимся со мною матросам: „Ребята, бросай, пойдем наверх спасаться“. Выйдя из кают-компании, встретил у склянок священника, с которым пропели: „Спаси, Господи, люди твоя!“, простились, и я закричал людям, находившимся на батарейной палубе при отливке воды, чтобы бросали работу и шли наверх спасаться. Этот момент был самый ужасный, люди бросились наверх с невероятной быстротою…»

А в люках уже бурлила черная вода… Паники не было. Наоборот, смертельная опасность, нависшая в равной мере над всеми, сплотила людей. Матросы без всяких раздумий шли на выручку офицерам, а те, в свою очередь, готовы были жертвовать собой ради подчиненных. Старые матросы, как могли, ободряли рекрут. То там, то здесь раздавалось «ура». Боевой клич подбадривал людей, давал им веру в себя, в свои силы.

— Вместе служили, вместе и погибать будем! — неслось отовсюду.

Несмотря на расчеты полковника Ершова, Трескин, не желая рисковать, отдал распоряжение сажать людей в шлюпки и на плоты. Но мест там было немного. Тогда в первую очередь посадили женщин, детей и больных. В каждую шлюпку командир определил по офицеру — старшим. Затем сели матросы. Сам командир, священник, старший офицер садиться не пожелали, твердо решив разделить судьбу своего корабля. Вместе с ними остался и мастер Ершов.

Корабль меж тем все более погружался. Ниже и ниже оседали в волнах разбитые борта. Внезапно погружение прекратилось, а затем «Ингерманланд» вроде бы даже немного приподнялся из воды.

— Все! — выкрикнул давно ожидавший этого момента Ершов. — Более он не осядет! Пока волны окончательно не разобьют корпус, «Ингерманланд» будет держаться на плаву!

Теперь взгляды всех были устремлены на огромные штормовые валы, которые все больше и больше захлестывали корабль. Что-то страшное происходило и под палубой. Огромный напор воды буквально выгибал палубные доски. Они то там, то здесь с треском разламывались, и тогда в образовавшиеся дыры били мощные водяные фонтаны.

Но люди упрямо продолжали верить в чудо спасения, которое непременно должно было произойти с рассветом.

— Только б до солнышка продержаться, а там и черт не страшен! — подбадривали друг дружку матросы.

Офицеры были реалистичней:

— Днем шансов на спасение значительно больше. Прежде всего при свете куда легче бороться, к тому же места здесь судоходные, так что и заметить должны!

Предоставим слово очевидцу: «Настало мгновение ужасное, невообразимая тишина, как будто предсмертный час приготовления к смерти. Все едва переводили дыхание. Служитель веры, с крестом в руках, осенял на все стороны, и молитвы на разных языках неслись к престолу Божию. Вода страшно забушевала в батарейной палубе. Корабль начал трещать и валиться то направо, то налево и наконец остановился прямо. Ветер свирепствовал по-прежнему. Вдруг корабль наклонился налево, вздрогнул. „Мгновение — и он погрузится!“ — думал каждый. Все смолкло, наступило торжество религии, все сняли фуражки. Священник в истинном величии своего сана напутствовал нас отходною молитвою в жизнь вечную, и вслед за тем шумное „ура“ нескольких сот человек, казалось, хотело заглушить рев ветра и шум бурана, свирепствовавшего внутри корабля…»

Возле шлюпок наконец-то встретились сестры Борисовы со своими женихами Евгением да Петром.

А волны меж тем швыряли по палубе шлюпки и плоты, разбивая их в щепки. О том, чтобы спастись на них, теперь не могло быть и речи. Все устремились на ют, к бизань-мачте и на бушприт — в места, которых еще не достигла разъяренная стихия.

Но вот по группе пробирающихся на ют прокатился водяной вал. Раздались сдавленные крики… и все. В живых не остался ни один! На палубе творилось невообразимое. Первыми гибли дети. Уставшие женщины роняли их в воду: кричащих младенцев вырывала из материнских рук бурлящая вода и уносила с собой навсегда. Обезумевшие матери прыгали за борт следом за своими чадами. Не в силах видеть происходящее, на помощь бросались матросы и офицеры и гибли, гибли, гибли…

Командир корабля, тем временем, отдал распоряжение рубить ют. Расчет Трескина был таков: подрубленный со всех сторон, ют должен непременно всплыть при полном погружении корабля и служить ингерманландцам своеобразным огромным плотом, на котором можно будет продержаться некоторое время.

А шторм неистовствовал. Огромные волны одна за другой били в корабельные борта, и каждая из них не уходила бесследно: зияющие пробоины и разбитые шлюпки, остатки рангоута и изувеченные человеческие тела — вот что оставляли они после себя. Но несмотря ни на что, люди продолжали пробираться к бушприту и бизань-мачте. Путь туда был теперь смертельно опасен: перепутанные снасти, водовороты преграждали дорогу к этим островкам спасения. Судьба ставила перед людьми страшный выбор: остаться на месте, смирившись с неизбежным, и погибнуть или пуститься в смертельно опасный путь и, может быть, спастись. Ингерманландцы избрали борьбу! Штормовые волны, перехлестывая через корабль, уносили смельчаков десятками, но оставшиеся в живых упорно, группами и поодиночке, двигались вперед.