— Изучи его получше, и ты переменишь мнение о нем.

— Но в чем ты его подозреваешь, в конце концов?

— Те, кто выходит живым из испытаний, меня всегда занимали. Поразмысли сама, Дора: в шестнадцать лет в плену, потом двадцать лет на галерах, а там шквалы, льды, болезни и сражения, — словом, судьба не оставляла ему никаких шансов выбраться оттуда. Но какая-то чудная сила оберегала его. Он попадает на корабль Доримаса, и потом происходят события, о которых ты уже знаешь. Более того: я сам сгорал от соблазна убить его и не осмелился приказать… Тот же рок, что охраняет его, лишил меня воли.

Дора слушала, затаив дыхание. Она вспомнила, как хотела бежать от этого Гальдара и не могла ступить и шагу, как плоть перестала повиноваться ей и ярость охватила ее при виде собственного малодушия.

— Еще позавчера, — продолжал император, — он был на галере и слышал разве что щелканье бича, вчера он попал во дворец и жизнь его висела на волоске, а сегодня он один занимает наши мысли…

Перстни резко звякнули о крошечный столик на одной ножке. Жестокие, пылающие гневом глаза налились кровью:

— Довольно! Еще немного, и я перестану быть императором! Он должен умереть!

— Боюсь, что силы, о которых ты говорил, не допустят этого.

Нод издал жалобный стон.

— Видишь, дитя мое, ни одно существо земное не совершенно… Запомни этот печальный красноречивый пример… Я, который дорожил всегда только землями, реальным, как последний глупец, склоняюсь перед суевериями. Песнопения хитрых жрецов, пророчества вечной казни всегда вызывали во мне только безверие. Даже хуже, я смеялся над ними! Но какого-нибудь пустяка: пролетевшей птицы, увиденного лица, пророчества Дев из Большого Храма, амулетов, магических камней — всей этой чепухи достаточно, чтобы я потерял рассудок!

— Но, господин мой, при чем здесь Гальдар? Неужели Девы говорили что-нибудь о нем?

— Я уже встречал столько людей на своем веку, что иногда, прежде чем явится гонец, прежде чем он успеет раскрыть рот, я уже могу сказать, счастливую или горестную весть он несет.

— А Гальдар?

— И то, и другое. Не знаю! Это меня тревожит!

— Дай его мне и не думай больше о нем. Я сумею приковать его лучше, чем твои надсмотрщики, я собью его с толку, заставлю пресмыкаться, льстить и вилять хвостом… как всех предыдущих. Вспомни только, сколько их было.

— Ну что же, действуй. Да не покинет тебя вдохновение! Но не забывай, что это всего лишь раб.

— Человек!

— Нет, раб, но раб, который мог бы быть правителем Верхних Земель.

— Он будет тем, чем я захочу его сделать.

— Говорю тебе, ты изменишь мнение… когда твоя разгоряченная кровь поостынет немного!.. А вот и наш старый плут. И вид у него вполне довольный.

Толпа составляла свой всегдашний ночной хоровод, заполнявший набережные. Люди выходили из освещенных домов, толкались и окликали друг друга. Взрывы музыки перекрывали смех. Глаза блестели радостью и вожделением, и все лица казались прекрасными и юными. Любовники сплетали объятия в потаенных уголках, губы искали губ, тела прижимались к телам. Фокусники в островерхих колпаках и пестрых туниках лицедействовали на помостах, освещенных бесчисленными факелами. Торговцы сладостями и напитками зазывали покупателей к своим лоткам. Силачи поднимали невероятно тяжелые свинцовые гири или боролись друг с другом, перекатываясь прямо на пыльной мостовой. Тяжелый запах горящего жира перемешивался с ароматом духов. Юнцы восхищенно свистели, завидев какую-нибудь красотку, выделявшуюся смазливым личиком или экзотическим нарядом.

— Пойдем, — говорила Дора, — пойдем, милый Гальдар. Не надо задерживаться. Я хотела только, чтобы ты увидел этот квартал.

Три стражника, переодетые в обычные туники, следовали за ними почти вплотную. Род их занятий выдавали только мощные, выдающиеся вперед челюсти да недюжинных размеров мускулатура, проступающая под одеждой. Выстроенные в ряд фигуры на форштевнях судов выступали из тьмы красными и золотыми пятнами, снасти, вздымающиеся к небу, усыпанному звездами, напоминали, скорее, тончайшее кружево волшебной паутины. Свет сигнальных огней змеился по воде канала. Шлемы часовых мелькали среди зубцов городских стен. Искорки вспыхивали на влажных камнях, увешанных гниющими сетями. Гальдара оглушал этот гул, ему хотелось спрятаться, уйти куда-нибудь на берег, к скалам, чтобы видеть только далекое и печальное свечение звезд, а не огни этого города, слишком искусственные и ничтожные, чтобы слышать только шум прибоя, рассыпающегося жемчугом о камни, а не этот тяжелый смех и пронзительный визг музыки, чтобы подставить легкой водяной пыли свое разгоряченное лицо. Среди этой тщетной людской суеты его охватывала скука. Его раздражали все эти запахи вина и духов, сладострастного и жадного дыхания толпы; ему хотелось вдохнуть соленый воздух великого Океана, приносящий ароматы неведомых краев, холодных, укутанных туманом стран, где солнце не восходит и не заходит, а парит над хрустальной твердью, словно мертвый корабль.

— Пойдем, — повторила Дора. — Ты должен узнать Посейдонис.

Маленькая властная рука тянула его за собой.

— …Я обожаю такие прогулки вдали от дворца, от этих церемоний, среди людей. А потом снова вернуться наверх, когда устанешь от красочных и впечатляющих картин.

Улочка, на которую они свернули, была столь узкой, что балконы домов едва не соприкасались над их головами. Люди перекрикивались прямо из окон; бранились либо шутили. В подворотнях женщины с обнаженными грудями предлагали себя прохожим, и те без стеснения рассматривали их, посвистывая и ухмыляясь, а суетливые сутенеры нахваливали свой товар. Дора забавлялась, наблюдая за манерами свободных тружениц любви, за тем, как они обнимали мужчин и исчезали вместе с ними за маленькими дверками. Вокруг бродячих музыкантов пели и притоптывали праздные гуляки. Какой-то пропойца протянул руки к Доре:

— Э-э, да ты новенькая! Сколько?

Улочка неожиданно окончилась тупиком. Ставни длинного фасада были прикрыты, но сквозь щели пробивался веселый свет.

— Это самая известная таверна в Атлантиде! — сказала Гальдару его спутница и вдруг, словно вспомнив голоса комедиантов с набережных и уличных сутенеров, игриво добавила: — Мой милый! Здесь принято вкушать самые изысканные и запретные наслаждения! Тут дают самые редкие представления, и здесь можно увидеть самые чудесные вещи: ручную рысь, ливийского горного льва, змей, живущих в пустыне и способных заглотить живого человека, ученого слона, воительниц-амазонок, кулачных бойцов из Этрурии, глотателей шпаг и пожирателей огня, быка о двух головах и телку с пятью ногами!..

Она прислонилась к стене, не в силах больше разыгрывать зазывалу, и залилась тем же безудержным смехом, который охватывал иногда ее отца. Трое телохранителей стояли рядом, немые, словно набравшие в рот воды, и настороженные, словно проглотили по пике. Когда Дора подняла дверной молоток, они быстро подошли к двери и ворвались вслед за нею в темный коридор, украшенный голубой мозаикой, ведущий в длинный сводчатый зал с перегородками, украшенными золотом, и колоннами, увитыми цветущими растениями. В центре его находилась площадка, усыпанная песком, а вокруг, по стенам, стояли столы, за которыми сидели разгоряченные вином завсегдатаи. Одни в изнеможении растягивались на скамьях, другие постукивали по столам в такт музыке, третьи пили, четвертые ласкали полуобнаженных, доступных женщин. Под небольшим навесом играли музыканты в тюрбанах и шитых золотом одеждах. Танцовщицы кружились то стремительно, то с томной медлительностью. Их легкие ножки поднимали небольшие облачка розоватой душистой пыли. Танцуя, они сбрасывали одна за другой свои легкие одежды. Наконец на них остались только тяжелые ожерелья из раковин, которые вскоре тоже упали им под ноги. Музыка сделалась тихой, словно вкрадчивая ласка или вечерний бриз, напоенный благоуханием цветов и еле слышным лепетом волны.