Хэрэгг повернулся к Сабану, страстно желая, чтобы тот понял.

— Лунный год короче, чем солнечный год.

Сабан слышал об этом. Жрецы в Рэтэррине, на самом деле, жрецы повсюду, давно заметили, что лунный год из двенадцати зарождений и угасаний луны, был короче, чем большой круговорот солнца на небе, но Сабан никогда не задумывался об этом несоответствии. Это была одна из неизменных тайн жизни, подобной тем, почему олени носят рога только часть года, или куда зимой улетают ласточки. Он увидел, что Камабан достал человеческую бедренную кость из своей сумки.

— Когда я был ребёнком, — сказал Камабан, — я сидел в нашем Старом Храме, и наблюдал за небом. Я пошёл в Место Смерти и стащил там кости, и я делал отметки на костях, как на этой.

Он протянул кость Сабану.

— Смотри, — велел он ему, указывая на ряд мелких зарубок на одной боковой стороне кости. — Эти отметки — дни солнечного года.

Сабану поднёс кость очень близко, так как зарубки были крошечные, но он смог разглядеть сотки зазубрин, слишком много чтобы сосчитать, и каждая крошечная зарубка обозначала день и ночь, добавляющиеся к году.

— А эти отметки, — Камабан показал Сабану на второй ряд зарубок, который лежал параллельно первому, — дни роста и убывания луны. Они показывают двенадцать рождений и двенадцать угасаний.

Второй ряд зарубок был немного короче первого.

Сабан снова поднёс кость близко к глазам, ногтём подсчитал добавочные дни на линии солнца.

— Одиннадцать дней? — спросил он.

— Похоже, что так, — сказал Камабан. Его презрительный тон исчез, сменившись искренним смирением. — Но дни трудно подсчитать. Я использовал много костей в течение многих лет, иногда было слишком много облаков, и я должен был предполагать о днях луны, а в некоторые годы эта разница была больше одиннадцати, а иногда — меньше.

Он взял обратно кость у Сабана.

— Но эта кость помечена в самый удачный год, и она сообщает о том же, что и все остальные кости. Она говорит мне, что рисунок нарушен.

— Рисунок?

— Круги должны соединиться! — горячо сказал Камабан, похлопывая по рисунку, начерченному на земле.

— Этот разрыв, — он указал своим пальцем на пространство между бусинами, — длится одиннадцать дней. Но его не должно быть здесь.

Он встал и опять начал шагать из стороны в сторону.

— Для всего в мире есть назначение, — сказал он, — потому что без цели всё бессмысленно. А смысл заключается в строении рисунка. Ночь и день, мужчина и женщина, охотник и добыча, времена года, приливы! Они все имеют свой рисунок! У звёзд есть рисунок! Солнце следует рисунку! Луна следует рисунку! Но эти две линии расходятся, и мир расколот надвое!

Он указал пальцем в сторону моря.

— Что-то следует за солнцем, что-то — за луной. Урожай высеивается и собирается по солнцу, но приливы подчинены луне — почему? И почему Дилан прислал золото Эрэку? — он использовал имена Чужаков для богов солнца и моря, затем сам возбуждённо ответил на свой вопрос. — Он послал его, для того чтобы солнце вернуло морские приливы в свой рисунок!

— Женщины живут по рисунку луны, — угрюмо сказал Хэрэгг.

— Правда? — удивился Камабан.

— Мне так говорили, — пожал плечами Хэрэгг.

— Но всё, — объявил Камабан, — абсолютно всё должно подчиняться солнцу! Всё должно быть правильным, но всё неправильно.

Он указал на рисунок на траве:

— Тайна в том, как сделать рисунок правильным!

— Как? — спросил Сабан.

— Ты скажи мне, — сказал Камабан, и Сабан понял, что вопрос был задан не случайно.

Он посмотрел на рисунок.

«Представь, — сказал он себе, — что это бусины на бронзовой нити», — и ответ вдруг стал очевидным. Человек может сделать больше бусин, маленьких, и попытаться нанизать их, пока вся нить полностью не заполнится, но это будет трудоёмкая задача. Простой путь сделать бусины соответствующими, это укоротить проволоку, задача легко выполнимая для любого кузнеца. А если проволока будет короче, большой круг станет меньше, и бусины сомкнутся.

— Слаола нужно приблизить к земле? — неуверенно предположил Сабан.

— Отлично! — горячо сказал Камабан. — И что для этого надо сделать?

Сабан думал долго и напряжённо, затем пожал плечами:

— Я не знаю.

— Мы рассказываем легенды о том, как Слаол и Лаханна любили друг друга, а потом стали врагами, но это всего лишь легенды. Они кое-что упускают из виду. Нас. Для чего мы здесь? Мы знаем, что боги создали нас, но зачем? Для чего мы что-то создаём? Ты делаешь лук — чтобы убивать. Создаёшь горшок — чтобы что-то в нём хранить. Ты делаешь брошь — чтобы застёгивать плащ. Также и мы сами были созданы для какой-то цели, но какова эта цель?

Он подождал ответа, но ни Хэрэгг ни Сабан ничего не сказали.

— А почему у нас есть недостатки? Разве ты сделаешь лук, который будет слабым? Или горшок, который раскалывается? Мы не были созданы с недостатками! Боги не создали нас с изъянами, так же как гончар не сделал бы чашу, которая раскалывается, или кузнец не сделал бы тупой нож, однако же, мы болеем, калечимся и уродуемся. Боги создали нас совершенными, а мы с недостатками. Почему? — он умолк, перед тем как предложить ответ. — Потому что мы оскорбили Слаола.

— Оскорбили? — спросил Сабан. Он привык к истории, что Лаханна оскорбила Слаола, пытаясь затмить его свет, но сейчас Камабан обвинял людей.

— Мы обидели его поклонением незначительным богам так же горячо, как мы поклонялись ему. Мы оскорбили его, и поэтому он отдалился, и мы должны притянуть его обратно преклонением перед ним так, как он считает, чтобы мы преклонялись. Возвеличив его выше всех остальных богов, и построив ему храм, который покажет, что мы поняли его рисунок. Тогда он придёт обратно, а когда он вернётся, больше не будет зимы.

— Больше не будет зимы? — в изумлении спросил Сабан.

— Зима — это наказание Слаола, — объяснил Камабан. — Мы обидели его, и поэтому он наказывает нас каждый год. Как? Отодвигаясь от нас. Каким образом мы узнаём об этом? Потому что чем дальше ты стоишь от огня, тем меньше тепла ты чувствуешь. Летом, когда Слаол рядом с нами, мы чувствуем его тепло, но зимой, когда всё застывает, его тепло исчезает. Оно исчезает, потому что он далеко от нас, и если мы сможем привлечь его обратно, больше не будет зимы, — он повернулся лицом к солнцу. — Больше не будет зимы, — повторил он, — не будет болезней, не будет горя, не будет детей, плачущих по ночам.

В его глазах стояли слёзы, и Сабан вспомнил ночь, когда умерла мать Камабана, и скрюченный ребёнок выл как волчонок.

— И не будет больше девушек, прыгающих в пламя, — тихо сказал Хэрэгг.

— А ты, — Камабан не обратил внимания на слова Хэрэгга, повернувшись к Сабану, — не будешь воином.

Он снял лук с плеча Сабана, и с усилием, заставившим его скривиться, переломил его через колено. Он швырнул сломанный лук через вершину утёса, и он упал в море.

— Ты будешь строителем, Сабан, и ты поможешь Хэрэггу доставить храм из Сэрмэннина в Рэтэррин, и таким образом вернуть нам обратно бога.

— Если мой брат позволит это, — сказал Хэрэгг, говоря о Скатэле.

— В своё время, — уверенно сказал Камабан, — Скатэл присоединиться к нам. Потому что он поймёт, что мы познали истину.

Он упал на колени и поклонился солнцу.

— Мы познали истину, — сказал он смиренно, — и мы изменим мир.

Сабан почувствовал необыкновенное душевное волнение. Они изменят мир. В этот момент над бурлящим морем он понял, что они смогут это сделать.

Орэнна во время между её возведением в богини и смертью в костре Солнца должна была совершить обход по стране и выслушать молитвы людей, которые она потом отнесёт своему мужу. Она покинула селение Керевала в сопровождении четырёх копьеносцев, двух женщин-прислужниц, трёх жрецов и десятка рабов. А также толпы людей, которым просто хотелось следовать по пятам за обручённой с солнцем.

Страна Керевала была обширнее, чем владения Рэтэррина, однако не такая заселённая из-за того, что в Сэрмэннине была более скудная почва. Обязанностью Орэнны было показать себя всем людям, и живущим, и умершим, покоящимся в общих могилах. Каждую ночь хижина освобождалась от населявших её людей и домашнего скота, чтобы обручённая с солнцем могла спать в уединении, а каждое утро толпа просителей ожидала у входа. Женщины просили её даровать им сыновей, родители умоляли излечить их детей, воины просили благословить их копья, а рыбаки почтительно кланялись, когда она притрагивалась к их лодкам и сетям. Жрецы водили её из храма в храм, и от одной могилы к другой. Они открывали могилы, отодвигая в сторону большие закрывающие камни, чтобы Орэнна могла, наклонившись, ступить в эти склепы и поговорить с мёртвыми, чьи кости в виде беспорядочно лежали в сыром полумраке.