Он победил, однако не пошевелился. Он был голоден, но не осмелился добывать еду, на случай если Джегар всё ещё бродит на холме. Поэтому он остался на своей маленькой платформе и наблюдал за птицами, летящими домой к своим гнёздам, и небом, окрашивающимся красным от гнева Слаола, вызванным тем, что мир отдаётся во власть Лаханны. От ручья повеяло холодом. Олениха и оленёнок медленно и грациозно прошагали под ясенем, направляясь к воде, и их появление позволило предположить, что охотников, скрывающихся на холме, нет. Но Сабан всё ещё не двигался. Его голод и жажда могли подождать. В просвете между листьями сверху он мог видеть небо, становившимся серым и туманным, затем появилась первая звезда из свиты Лаханны. Племя называло эту звезду Мерра, и это напомнило Сабану, что все его предки смотрят вниз. Но это также принесло опасения, что те люди, которые умерли в позоре, и кого сейчас всполошили от их дневного сна, чтобы их голодные души бродили среди тёмных деревьев. Опасные когти были обнажены, а зубы яростно оскалены, и все ночные ужасы вырвались на волю.
Сабан не мог уснуть, вместо этого он лежал и прислушивался к звукам ночи. Как-то он услышал хруст веток, звук чего-то крупного, пробирающегося через кусты, затем вновь воцарилась тишина, в которой ему мерещились головы чудовищ, обнажённые клыки, крадущиеся в поиске вверх по вязу. Выше по холму раздался крик, и Сабан свернулся калачиком и тихонько захныкал. Хрипло закричал филин. Единственным утешением мальчика были звёзды его предков, холодный свет Лаханны, серебрящий листья и его мысли о Дирэввин. Он часто думал о ней. Он постарался вызвать в памяти её лицо. Как-то, думая о ней, он увидел полоску света, скользнувшую между звёзд, и он знал, что это бог спускается на землю, и решил, что это знак того, что он и Дирэввин предназначены друг для друга.
В течение пяти дней и ночей, разыскивая еду только в полумраке рассвета и вечерних сумерек, он обнаружил лужайку у подножия холма, где ручей делал широкий изгиб, и там он нашёл кервель и чеснок. Он срывал щавель и листья кервеля, и нашёл несколько почек ракитника, но они были горькими, так как их сезон был почти закончен. Лучше всех были сморчки, которые он нашёл выше по холму, около большого упавшего вяза. Он принес их обратно на свою платформу на ясене и перед тем, как их съесть, вытащил мокриц из бороздок. Однажды он даже поймал руками маленькую форель в водорослях ручья и жадно вгрызся в её сырое мясо. Ночью он жевал смолу, сочащуюся из коры берёзы, и выплёвывал её, когда уходил весь вкус.
Джегар прекратил охоту, хотя Сабан этого не знал, и однажды в сумерках разыскивая сморчки возле сгнившего вяза, он услышал шаги в листве и похолодел. Его скрывало упавшее дерево, но место укрытия было ненадёжным, и его сердце гулко заколотилось.
Через мгновение мимо прошла колонна Чужаков. Все были мужчины, все с бронзовыми наконечниками на копьях и с серыми полосами татуировок на лицах. Собак с ними не было, и казалось, что они намереваются скорее покинуть холм, нежели искать добычу. Сабан услышал всплеск через ручей, хлопанье крыльев водяной птицы, выдавшей их присутствие, и затем вновь воцарилась тишина.
Последняя ночь была самой тяжёлой. Шёл дождь, и ветер был таким сильным, что деревья шумели так сильно, словно их кроны уносились в дождливое небо. Ветки скрипели, и где-то далеко бог грозы Раннос метался в темноте. Было темно, абсолютно темно, даже маленький тусклый лучик света Лаханны не проникал сквозь тучи. Темнота была хуже, чем холод, ночь казалась бесконечной и наполненной кошмарами, а в середине ночи Сабан слышал в лесу ужасные треск и грохот. Он лежал свернувшись калачиком на своей платформе, думая о неприкаянных душах умерших и их жажде человеческой плоти, пока промокший, голодный и продрогший, не увидел серый рассвет, растворяющий глухую темноту над холмом. Дождь ослабел, когда небо просветлело, а затем прозвучал охотничий рог, оповещая, что первый этап испытания закончен.
Двадцать два мальчика вышли из Рэтэррина, но вернулись только семнадцать. Один бесследно исчез, и его больше никогда не видели, двое были найдены преследователями и приведены обратно в Рэтэррин, а двое других были так напуганы темнотой деревьев, что предпочли с позором вернуться обратно. Но семнадцати юношам, собравшимся в храме Слаола было позволено подвязать свои волосы небрежным узлом на затылке. Потом они шли следом за жрецами по дороге, что вела к входу в Рэтэррин, и вдоль их пути стояли женщины, державшие большие блюда лепёшек, холодной свинины и сушеной рыбы.
— Кушайте, — упрашивали они мальчиков, — вы должно быть голодны, ешьте!
Но, как бы голодны они не были, ни один не притронулся к еде, так как это тоже было испытание, хоть и гораздо более лёгкое, чем выживание в лесу.
Мужчины племени ожидали рядом с ярко пылающим костром внутри высокого вала, и они стучали прикладами своих копий, приветствуя этих семнадцать. Мальчикам ещё оставалось два испытания, и кое-кто из них мог потерпеть неудачу, но уже никто над ними не издевался. Сабан увидел Джегара, и разглядел листья, обвязанные шнурком на его руке, и не смог удержаться, чтобы не исполнить несколько шагов танца победы. Джегар плюнул в его сторону, но это была просто бессильная ярость. Он упустил свой шанс, и Сабан выжил в лесах.
На следующем этапе испытаний мальчики должны были бороться с мужчинами. Не имело значения, выиграют они или проиграют, действительно, никто не ожидал, что полуголодный мальчик одолеет взрослого мужчину, но было важно, чтобы они боролись хорошо и проявили отвагу. Сабан обнаружил себя стоящим напротив Диоги, освобождённого раба-Чужака, обладающего медвежьей хваткой. Толпа смеялась над несоответствием между мальчиком и мужчиной, но Сабан оказался проворнее, чем от него ожидали. Он ускользнул от стремительной атаки Диоги, ударил его ногой, увернулся от него снова, бросился на него, выкрикнув что-то язвительное, и сделал один удар, доставшийся Диоге по лицу, и потом наконец-то превосходящий по размеру мужчина поймал мальчика, швырнул его на землю и начал душить своими большими руками. Сабан царапал татуированное лицо Диоги, пытаясь вцепиться пальцами в глазницы, но Диога всего лишь рычал и надавливал своими большими пальцами на гортань Сабана, пока Гилан не ударил его своим жезлом и не заставил отпустить мальчика.
— Хорошо, парень, — сказал главный жрец. Сабан задыхался, когда пытался ответить, затем уселся с другими мальчиками и с трудом дышал своими изголодавшимися лёгкими.
Теперь семнадцать мальчиков ожидал последний этап испытаний — костёр. Они стояли спинами к пламени, жрец нагревал заострённый конец ветки ясеня до тех пор, пока он не покраснел и прикладывал раскалённое остриё к их лопаткам. Он прижимал его пока кожа не начала пузыриться и всматривался в лица, чтобы убедиться, что они не плачут. Сабан пел неистовую песню Ранноса, когда пламя подпаливало ему спину, и жар был таким, что он думал, что громко закричит, но боль отступила, и Гилан одобрительно кивнул.
— Хорошо, — снова сказал главный жрец, — хорошо!
И сердце Сабана наполнилось такой радостью, что ему казалось, что он взлетит как птица.
Он стал мужчиной. Теперь он мог жениться, иметь рабов, держать собственных домашних животных, взять себе новое имя и выступать на собраниях племени. Нил, младший жрец, преподнёс Сабану меловой шарик, в котором укрывался его дух детства, и Сабан запрыгал на нём, разбивая и растирая мел в порошок, и громко кричал от радости. Его отец, не скрывающий своей радости, подарил ему плащ из волчьей шкуры, прекрасное копьё и бронзовый нож с деревянной рукояткой. Мать дала ему амулет из янтаря, который ей подарил Ленгар. Сабан попытался оставить его у неё, так как она была больна, но она не взяла его обратно. Галет дал длинный лук из тиса, затем усадил его и сделал татуировки зрелости на его груди. Он использовал костяную иглу, которую погружал в вайду, затем вбивал в кожу Сабана. Но тот не обращал внимания на боль, потому что теперь он стал взрослым мужчиной.
