Федька вдруг вырос пред его глазами.

— Теперь иди в калитку, — зашептал он, — и сейчас вправо. Малинник по забору, так им и иди. Увидишь скамейку — сядь и жди! Коня-то дай, я поберегу его.

Терехов уже не слышал слов Федьки. Бросив поводья в его руки, он вошел в калитку и чуть не побежал по узкой дорожке, забыв всякую осторожность. Кольчуга звякала, шишак сверкал при лунном блеске, и голова ясно вычерчивалась над кустами малины.

Он остановился у скамьи, но сесть не мог от волнения. Все пережитое ожило снова. Там, под Рязанью, сколько душных летних ночей провел он с Ольгой под охраной чуткой Маремьянихи; сколько нежных речей было сказано, сколько жарких поцелуев было дано, там он услышал ее тихое «люблю», там поменялся с нею кольцом. Что-то здесь?

— Петя! — словно вздох донесся до него.

Он обернулся и протянул руки. Пред ним стояла Ольга.

Ярче звезд горели ее глаза, бледнее луны было ее прекрасное лицо с восторженной улыбкой на губах. Черные косы оттягивали ее голову.

— Ольга моя! Счастье!

Девушка упала на грудь своего милого, и их губы сомкнулись.

— А ты не очень горлань: «Ольга!» — услышал он визгливый голос и увидел старую Маремьяниху, Ольгину мамку. — Вот услышит сторож, да пустит пса, да поднимет шум, тогда и будет «Ольга»!..

— Милая ты моя! Здравствуй, и ты! — весело сказал Терехов. — Стой, не так! И тебя поцелую!

— А ну тя! — вырвалась Маремьяниха из его рук. — Ты лучше не прохлаждайся. У нас времени всего до петухов. В ту пору князь после петухов по дому ходит. Вдруг нас встрянется! Ахти мне с вами! — И она ворча уселась на скамью.

Терехов обнял Ольгу и пошел с нею по дорожке.

Все, что случилось с ними со дня нежданной разлуки, они рассказали друг другу чуть ли не день в день; в бессвязном лепете снова клялись любить друг друга и каждый свой шаг запечатлевали поцелуем.

— Никому не отдам тебя! — жарко воскликнул Терехов. — Согласится твой отец! Постой, скоро мы Русь повыметем, поляков прогоним, «вора» изведем, да и Шуйского взашей. А там выберем царя, и не я буду, если он сам не зашлет к отцу твоему сватов.

— Пошли Господи! — сказала Ольга. — А я… видит Бог мое сердце, слышит он мою клятву, что никому не отдамся, окромя тебя, мой сокол ясный. Убью себя лучше!

— Зачем и думать это! — испуганно остановил ее Терехов и закрыл ее губы поцелуем.

— Страшно мне без тебя! — сказала она. — Князь Теряев отцу грозит, требует, чтобы он обещание исполнил, не то он силой заставит, а потом… вот еще что было! Здесь раз… пошла я с девушками в поле, на берег. Вдруг охота, поляки едут. Мы бежать, а они окружили нас и ловить стали. Только один, видно — важный, схватил мою руку, нагнулся с коня и поднять меня хотел. Я — рваться. Тут батюшка помощь выслал. Поляк говорит: «Жизни лишусь, если тебя не добуду, полюбил тебя!» Я рванулась и бежать от него.

— Ну?

— И все. А только я его, гуляючи в саду, через забор не один раз видела, и говорят, что у нас все здесь поляки бродят!.. Страшно мне, ой страшно. — И Ольга прижалась к Терехову. — Они все такие своевольные!

— У твоего отца народа много — не посмеют из терема взять. А гулять далеко остерегайся!

— Светы мои! — подошла к ним мамка. — Да что же это? Петухи орут, я платком машу им, а они хоть бы что! Пора, пора, батюшка, и не проси! Ну, прощайся, лебедушка!

— Мамушка, еще немножко!

— Ни-ни-ни!..

Ольга кинулась на шею Терехову и замерла на мгновение. Он крепко обнял ее и несчетно поцеловал. Старуха мамка торопила.

Вдруг раздался стук в доску, залаяла собака.

— Иди, иди, сторож дозором пошел! — испуганно заговорила Маремьяниха.

Терехов еще раз поцеловал Ольгу и бросился к калитке. Как тяжело ему было расставаться с нею так спешно! И на сколько времени? Может, навсегда! Он побоялся даже обернуться, чтобы не увидеть милую, не вернуться к ней, а она стояла, закрыв лицо руками, и ее грудь вздымалась и от слез разлуки, и от радости мимолетного свидания.

Терехов вышел за калитку, сунул Федьке рубль и отъехал от сада.

Горечь разлуки мало-помалу смягчилась, когда он мгновение за мгновением восстановил свидание с Ольгой. Грустные мысли отошли, он всем своим существом чувствовал силу, молодость и любовь, способную вдохновить его на подвиг. Ему ли думать о смерти? Нет, ради Ольги он один справится со всеми врагами и одолеет всякое препятствие. Он гордо, уверенно усмехнулся, поправился в седле и, тронув стременем коня, поехал рысью.

В отдалении заржал конь Андрея. Терехов выехал на поляну. Его друг приподнялся и всматривался в освещенную даль.

— Я, я, не бойсь! — весело сказал Терехов, подъезжая.

Андреев быстро встал.

— И не до зари даже! — ответил он. — Ну, значит, и дальше!

Он протяжно свистнул. Послушный конь подбежал к нему, и Андреев стал седлать его.

— Стой! — остановил его Терехов. — Я же и не отдохнул даже!

— Ге! — ответил Андреев. — Отдохнешь в пути!

— Ну, ин быть по-твоему! Куда же поедем?

— А на село! Там возьмем лодку, переедем! Тем берегом обойдем Калугу, снова через реку и — домой! Ну, садись!

Андреев вскочил на коня, Терехов тоже, и они поехали на княжескую вотчину. При помощи того же Федьки Беспалого Терехов достал лодку, и они поплыли через широкую Оку, держа в поводах коней. Два мужика дружно гребли, правя лодку наперерез течению.

— Что, братцы, тяжело приходится? — спросил Андреев.

— Это с чего?

— С Калуги? От поляков да казаков?

— Жартуют[8], что говорить! — ответил рыжий мужик. — Да все же не очень, потому царь близко, да вот…

— Какой царь? — перебил с негодованием Андреев. — Он — «вор»! Кто выбирал его?

— Нешто разберешь теперь, господин, кто — царь? — возразил мужик. — Ноне их и не сосчитать. Опять, говорят, объявился новый. А нам что делать? Коли не признаешь, тебя на кол, с тебя кожу снимут, огнем спалят.

— Что говорить! — перебил рыжий мужик. — Теперь что эти Сапегины псы по Руси делали, а казаки с антихристом Заруцким али полячье это! К нам один монах приходил, так рассказывал. И-и! У нас еще, слава Богу, всего одного Ерему зарубили, да девка у нас тут, дурашливая такая была, Афросиньюшка. Так ту поляки на охоте собаками затравили. Только и всего!

Лодка толкнулась в берег. Терехов и Андреев вышли и сели на коней. Озябшие кони понеслись.

— Страшное время, страшное время! — со вздохом сказал Андреев, когда кони угомонились.

— Пожди! — задумчиво ответил Терехов, — Пройдет оно. Дай оправиться. А то ведь мы еще до памяти не — дошли. Гляди, едва оправляться стали, и Скопин помер. Опять печаль и уныние. А теперь Ляпуновы поднялись снова. Пожди!

— Ах! — воскликнул Андреев. — Да только и жду! И уж заплатим мы казакам и ляхам за все их добро! И будут же они нас помнить, псы стервенелые!

— Да, сберемся все, разом поднимемся и пойдем. Ведь их горсть против нас. Смотри, сколько ляхов под Смоленском, и король с ними, а Шеин^{7} держится! Так если все-то мы враз поднимемся, что будет?

Они ехали до рассвета, продолжая мечтать о том времени, когда Русь очистится вся от врагов и успокоенный народ снова вернется в свои разрушенные дома, охраняемый всей землей избранным царем.

А в это время, разметавшись на своей девичьей постели, грезила без сна взволнованная Ольга. Она, как и Терехов, тоже восстанавливала каждый миг прошедшего свидания, вспоминая каждое слово, взгляд, движение. Настанет время, мечтала она, и они будут вместе.

— Мамушка, — тихо позвала она.

Старуха проснулась и спросила спросонья:

— А? Что, лебедка?

— Загадай ты мне, скоро ли я…

— Тьфу! С нами крестная сила! Спи, срамница! Ишь что задумала. На ночь, и слова такие: черного тревожить! Свят, свят, свят!

— Разве нельзя, мамушка?

— Говорю, спи! Христьяне только под Крещенье гадают да под Ивана Купала, вот что! А то на-ко! Ох, Господи, и откуда у тебя мысли такие! Спи!