«Доступ в ее ряды открыт для всех граждан Российской Республики не моложе 18 лет…

Воины рабоче-крестьянской армии состоят на полном государственном довольствии и сверх всего получают 50 рублей в месяц…»

Стало быть, все же — труд! И он не считает себя нетрудоспособным, невзирая на увечную руку. А полсотни рублей в месяц в семейном бюджете, право, не окажутся лишними. Самому же ему много ли надо? Мирон Яковлевич вспомнил афоризм, который пришелся ему по душе еще в студенческую пору: кто отказался от излишеств, тот избавился от лишений.

И еще будет сказано в той бумаге:

«Товарищи! Бьет час всеобщего мирового восстания угнетенных всех стран против вековечных поработителей. Факел революции в нашей стране зажигает в разных углах Европы мировой пожар, который разрушит старые устои империалистического государства. Вперед, товарищи… Жизнь зовет вас стать в ряды воинов революционного дела. К вам, товарищи воины Красной Армии, взывает мир об освобождении от цепей и оков алчного капитализма. Его конец настал. Во всех концах земли занимается пламя революции!

Идите, все трудящиеся, под знамена рабоче-крестьянской Красной Армии!

Запись производится в Военно-революционном штабе…»

Далее указан будет адрес.

Черкасский дважды прочтет этот текст. Затем подумает, что защита Отечества для него дело понятное и привычное. А вот разжигать некий мировой пожар… Пожмет плечами. По указанному адресу так и не пойдет.

Зимой 1918 года на 4-м областном съезде Советов рабочих депутатов Донецко-Криворожского бассейна была провозглашена Донецко-Криворожская Советская республика. В нее вошли Донбасс, Криворожье, Харьковская и Екатериносяавская губернии, промышленные районы области Войска Донского, включая Ростов, Новочеркасск и Таганрог. В избранном съездом обкоме Советов на пять большевиков приходилось три эсера, один меньшевик и двое беспартийных. Зато в Совнаркоме республики, возглавленном Артемом, были исключительно большевики. И в их числе Варейкис, которого, не освобождая от поста секретаря обкома партии, назначили к тому же заместителем наркома, а вскоре и наркомом соцобеспечения.

Иосиф Михайлович, как и его товарищи, в те дни не мог предположить, что создание Донецко-Криворожской республики лишь распыляло силы в борьбе за власть Советов на Украине, что Ленин отзовется об этом шаге неодобрительно, что в недалеком будущем придется исправлять ошибку и войти в состав Советской Украины.

В те дни Иосифа Михайловича тревожило иное.

Вышибленная из Киева Центральная рада заключила договор с Вильгельмом: в обмен на немецкие штыки. Для борьбы с большевиками отдавались богатства Украины — хлеб и мед, говядина и свинина, птица и молоко, руды и уголь. А Троцкий прервал переговоры в Брест-Литовске… И орды изрядно проголодавшихся немецких и австрийских вояк с энтузиазмом вторглись в пределы сказочного края — на «подножный корм».

Привычно держа равнение и ногу, маршировали по зимним дорогам многие сотни бывалых офицеров в островерхих шлемах, за ними — тысячи и тысячи вышколенных солдат в плоских широкополых касках. По пути к вломившимся на Украину германским дивизиям пристраивались полки гайдамаков, дюжих и нарядных, с трезубцами на смушковых папахах, упрямых и безжалостных. Заблудших…

Шли немецкие эшелоны и бронепоезда от Ковеля на Сарны и на Луцк — Ровно — Шепетовку — Бердичев… Под прикрытием бронеавтомобилей спешила вражеская кавалерия по шоссе Луцк — Ровно — Житомир… Ломая плохо организованное сопротивление остатков прежней русской армии, с ощутимой быстротой продвнгались передовые отряды немцев — от каждой дивизии по батальону пехоты, с артиллерией, броневиками, самокатчиками и конницей впридачу. Следом накатывались основные силы противника.

Весь этот тяжелый кулак был в конечном счете нацелен на Киев. Перехватить и удержать его не было никакой практической возможности. Так один акт предательства способен перечеркнуть результаты долгой героической борьбы. Центральная рада предала и продала свою землю и ее народ, именем которого претендовала на власть.

Один за другим пали Луцк, Ровно, Новоград-Волынский, Житомир… Если падет и Киев, тогда настанет черед Харькова и Донбасса.

Вот что тревожило в те дни Варейкиса и его товарищей.

Артем направил кайзеру ноту, в которой недвусмысленно заявил, что Донецко-Криворожская Советская республика к сделкам Центральной рады никакого юридического касательства не имеет. Никто, однако, не тешил себя иллюзиями: ясно было, что плевать хотел кайзер на подобные ноты. И Артем с Рудневым безотлагательно приступили к формированию полков для отправки на фронт.

Иосиф Михайлович хотел идти с этими полками. Он был молод и не слаб, еще в Подольске научился владеть оружием, да и без оружия умел в случае необходимости постоять за себя. И его место там, где трудно и опасно, где, можно сказать, решается судьба революции. Ему же предлагают заниматься вопросами призрения, опекать стариков в младенцев, утирать вдовьи слезы. Тоже, спору нет, нужное дело. Но разве таким делом не мог бы заняться другой товарищ — более преклонного возраста и менее крепкого здоровья? Наконец, из женщин кто-нибудь. Какое-то необъяснимо бесхозяйственное отношение к кадрам, иначе не назовешь!

Все его попытки добиться отправки на фронт, неоднократные обращения к Артему и Рудневу ничего не дали.

— Да знаешь ли ты, — отвечал Артем, — что мы и так отправили на позиции больше половины всех харьковских большевиков? Ни одного нашего агитатора здесь, можно сказать, не оставили. Теперь каждый на счету! Не ты один просишься, и не тебе одному отказываем. Вон Буздалина и Моргунова из горкома тоже не пустили…

Тогда Иосиф Михайлович решил обратиться к самому Орджоникидзе, чрезвычайному комиссару на Украине, как раз прибывшему в Харьков. Неужели этот горячий и героический человек, боровшийся с царизмом на Кавказе, принимавший участие в Октябрьском восстании и защищавший Петроград от Краснова, один из ближайших соратников Ленина, — неужели такой человек не сумеет понять, что попечительство над недужными, утешение вдов и опекание сирот — дело сугубо женское, а молодому боеспособному мужчине в такой момент, как сейчас, место на фронте? Неужели Орджоникидзе не поддержит столь естественной просьбы?

Но не прозвучит ли обращение к чрезвычайному комиссару как жалоба на Артема? Нет, через голову-Артема он ни к кому обращаться не станет. Но ведь Артем уперся и тем самым как бы развязал ему руки? И не просит же Варейкис какой-то поблажки для себя, не просится с опасного участка на безопасный. Наоборот! Так какого же рожна… Нет, нет, все это — самооправдание, так не годится. Как же быть?

Он поступит, как поступал киевский князь Святослав, который, идя в поход, посылал предупреждение: «Хочу на вы идти». Вот таким же образом и он предупредит Артема, что намерен обратиться к Орджоникидзе. Так будет правильно.

Разговор свой с Артемом так и начал, сославшись на честного забияку-князя:

— «Хочу на вы идти…»

Артем же, выслушав до конца, весело сузил глаза.

— Ну что ж, иди к Орджоникидзе. Я не обижусь. А знаешь ли, кто рекомендовал мне тебя на этот участок, в Наркомат по делам призрения?

— Кто?

— Сам товарищ Серго. Ну, что теперь скажешь?

Иосиф Михаилович опешил.

— Ты вот Святослава вспомнил, — продолжал Артем. — Нам, конечно, князья не указ. Но мы, большевики, не гнушаемся учиться у кого бы то ни было, если есть чему. Я, когда кочевал по Востоку, слыхал такую поговорку: и от врагов многому научаются мудрые. Хорошая поговорка, умная… А был в древнем Киеве еще и Владимир Мономах, один из потомков Святослава. Читал его «Поучение»?

— В Подольске.

— Молодец, ты у нас вообще начитанный. Так в том «Поучении» сказано примерно то же, что и в восточной поговорке: «Чего не умеете, тому учитесь». А помнишь, что писал он по поводу вдов и сирот? Притом, что поучал перед врагом не трусить и сам совершил немало ратвых подвигов. Помнишь?