Итак, прекрасные дамы и милостивые государи, приступим… Ох, до чего же неудобно держать гусиное перо лапой! Хорошо хоть затачивать их самому не приходится – я предусмотрительно заставил нашего короля выделить в мое полное распоряжение специального слугу именно для этой цели… Да, а что? Вас смущает это «заставил» по адресу короля? Вы считаете, что какой‑то там кот, пусть даже и говорящий, не должен отзываться о царственной особе в столь пренебрежительном тоне? Возможно, вы даже считаете это преувеличением и – не побоюсь этого слова – фанфаронством с моей стороны? Эх! В прежние времена я вызвал бы вас на дуэль за такое предположение, но – увы мне, увы! В нынешнем моем положении я вынужден ограничиться самыми искренними уверениями, что написано то было мною отнюдь не из желания придать себе большей значимости, а исключительно из радения за правду. Прочтите эту историю до конца, и вы поймете – нашего любимого короля подвигнуть к активности, можно только заставив… Но я забегаю вперед!

На самом деле взяться за столь утомительный и неблагодарный труд, как написание автобиографии, меня подвигла все та же любовь к истине. Дело в том, что гостивший около года назад в нашей столице господин Шарль Перро выразил недвусмысленное желание описать события, приведшие нашего благородного государя на трон, а также мое в тех событиях участие. Господин этот показался мне весьма учтивым и образованным, потому ваш покорный слуга изложил ему всю историю без утайки и весьма подробно. Можете себе представить весь мой ужас, когда во дворец прибыл первый экземпляр книги господина Перро! Мало того что на обложке сего издания значится оскорбительное название «Сказки», тем самым намекая на вымышленный характер содержащихся в книге историй! Сами наши с королем злоключения были беспардонно и цинично переписаны автором. Из полной трагизма истории, которая могла бы послужить к вящему поучению, события тех дней превратились в жалкий пасквиль, годный лишь для развлечения бездельников!

Увы, на мое гневное письмо по поводу допущенных искажений господин Перро ответил в том смысле, что все равно в говорящего кота никто в здравом уме не поверит и вообще – книга уже вышла из печати и переписывать ее он не собирается.

Эта печальная ситуация и вынудила меня взяться за перо… Ох, лапки мои лапки! Но истина – дороже!

Приключилась эта удивительная история примерно год назад, в самом начале сентября, непривычно жаркого и душного, каждое утро которого полно было обещанием грозы, к вечеру так и остававшимся обещанием. Ввиду засухи деревья и кустарники ранее назначенного природою срока окрасились желтым и всерьез уже намеревались сбросить листву, селяне же радовались, что урожай в этом году удалось снять без помех, и теперь по всей стране бурлили ярмарки и гуляли свадьбы.

Мне тоже грех было жаловаться на хорошую погоду – дороги в королевстве, как, впрочем, почти везде по Европе, где довелось мне побывать… ну, вы и сами прекрасно представляете, каковы дороги в Европе. В слякотную погоду, боюсь, лошадке моей пришлось бы тяжело. Да и плащ, некогда вполне сносный и даже, можно сказать, почти шикарный, поизносился и служил жалкой защитой от непогоды.

«Стоп, стоп, стоп! – скажет в этом месте внимательный читатель. – Что‑то вы, любезнейший, заговариваетесь! Что за плащ и с чего бы это вам скакать на лошади? Редко можно увидеть кота в плаще, а уж на лошади ему ну совсем никак не пристало ездить. И с какой стати кота волнует состояние дорог, ведь котам больше свойственно сидеть дома и ловить мышей, а не бродяжничать по дорогам».

Верно, отвечу я. Но есть один нюанс – на тот момент я еще не был котом, а был я вовсе даже человеком. А если точнее – капитаном ландскнехтов Густавом Конрадом Генрихом Мария фон Коттом. А если уж совсем точно – бывшим капитаном кучки неблагодарного сброда, выдающего себя за ландскнехтов.

Да, знаю, имя у меня смешное. Но виноват в этом исключительно почтенный мой батюшка, почитавший себя человеком прогрессивным и – в духе новых веяний – считавший длинные имена дворян архаизмом. Бедной моей матушке еле удалось уговорить его оставить в моем имени упоминание хотя бы тех родственников, на наследство которых мы могли рассчитывать в дальнейшем. К сожалению, надеждам этим не суждено было сбыться, но мне хотя бы удалось избежать ужасной участи иметь одно‑единственное имя, словно какому‑нибудь простолюдину. Ведь даже сейчас детство свое под сенью столь короткого имени я вспоминаю с содроганием… Правда, с тех пор, как мне пришлось, спасаясь от унылого существования безземельного аристократа, податься в ландскнехты, даже это короткое имя нечасто доводилось услышать полностью. Обычно меня звали Конрад, фон Котт, капитан или «эй ты, гнусный мерзавец!».

Эх, тяжелые настали времена для «диких гусей» – чего уж там. Почти все правители и городские советы в тех городах, что покрупнее, давно обзавелись регулярными армиями, а что помельче – так с них и взять нечего. В наемники полезла всякая шваль, без малейших представлений о корпоративной этике. А это – смею заметить – основа основ! Не могу даже представить, чтобы ландскнехты, сражавшиеся в Бургундских войнах, взяли и сместили своего капитана!

С другой стороны, ребят тоже можно понять. Жизнь наемника – штука тяжелая и нервная. Да и сама служба не особо престижна. А если подумать о том, что ждет честного ландскнехта после безвременной (а когда ж она бывает‑то вовремя?) кончины – так и вовсе бесперспективная. Только и остается радости – получить свои честно заработанные золотые и спустить на всякие приятные пустяки вроде выпивки, женщин и красивой формы.

А тут еще, как специально, год выдался уж больно неудачный и для всего моего отряда вообще, и для меня в частности. Наниматели наши все словно сговорились и вели себя совершенно неэтично: задерживали довольствие, не полностью выплачивали оговоренные суммы, проигрывали войны и попадали в плен к неприятелю. Последний же наш наниматель – барон д'Билл – и вовсе позволил себе погибнуть в бою, не расплатившись с нами за три месяца службы! Тут у кого угодно кровь вскипит. Так что пришлось мне уйти с занимаемой должности, подчиняясь решению общего собрания отряда… Ну ладно, если уж честно – пришлось мне бежать, прихватив только то, что было при мне в тот момент, да верную мою лошадь – Иголку. Признаться, я заранее ожидал чего‑то нехорошего с того самого момента, как увидел, что этот олух – нанявший нас барон – срывается первым в атаку и, вполне естественно, погибает, затоптанный второй линией собственной же рыцарской конницы. Ну а когда дошла весть, что казначей под шумок смылся со всей баронской казной, тихий внутренний голос сказал мне: «Конрад, разворачивай‑ка ты Иголку и сваливай!» Тут и остальной мой отряд узнал про казначея… Вот я и говорю – никаких понятий у современных наемников о корпоративной этике! Ну куда это годится – всего лишь из‑за трехмесячного жалования сразу орать «Повесить капитана!!!».

Так и получилось, что подъезжал я к славному городу Либерхоффе об одну лошадь, с тремя золотыми в кошеле и в крайне скверном расположении духа.

Впрочем, назвав Либерхоффе «славным городом», я совершенно необоснованно польстил этой унылой деревне‑переростку. Это стало совершенно очевидно, стоило выехать из леса и приблизиться к городским воротам на расстояние выстрела из мушкета. Именно с этого расстояния особенно бросалось в глаза, что ворот у города в общем‑то нет. Городские стены – те были в наличии, хотя перепрыгнуть через те стены не затруднило бы и страдающего ожирением барана. Имели место также две башни… ну… невысокие такие и то ли недостроенные, то ли начавшие разваливаться, но все‑таки – башни. Имелся даже заросший бурьяном овраг вдоль стены – очевидно, ров. Без воды. Ну это и понятно – жара ведь которую неделю. Но вот настоящих ворот в этом городе не было… Пространство между башнями перегораживала оглобля, которую унылый стражник с всклокоченной рыжей бородой и красным носом профессионального пьяницы опускал и поднимал при помощи нехитрого устройства из блока и двух веревок.