Речь его повлекла за собой протестующие возгласы и возмущенные взгляды. Бедняга Табби, уже не розоватый, а пунцовый, растерянно бормотал:

— Право же, сэр… вы это, я уверен, не всерьез. Ну, то есть, конечно, некоторые из них действительно люди невозможные… но дело ведь не в этом, вы согласны?.. Нам просто необходимо сплотиться, и не важно, как мы к ним относимся, я сам присутствовал при том, как премьер-министр говорил…

Но дальше Алан уже не слушал. Ему пора было собираться, тем более что до Саутхемов предстояло идти пешком. От двух щедрых порций джина и всего этого дурацкого маленького раута, на котором каждый играл свою комедийную роль, настроение у него сделалось еще легкомысленнее, чем с утра, достигнув высшей точки безответственного веселья. Он казался самому себе похожим на кого-то из героев (если это слово здесь подходит) знаменитых довоенных романов, эдакого обаятельного и умного молодого человека, тонкого, но надежно защищенного броней равнодушия и безответственности и прогуливающегося с приема на прием, от одной любви до другой, поплевывая на все, как заезжий инопланетянин. Может быть, только так и мыслимо прожить на этом свете: вообразить себя гостем с иной планеты, попавшим на этот огромный сине-зеленый шар, который сверкает и переливается радужными пустяками, предназначенными в награду для тех, кто чуть менее глуп, чем другие.

— Я должен идти, — провозгласил он без подготовки и пожал руку Табби, еще вскинутую в жесте протеста. — Сердечно рад был с вами познакомиться, сердечно рад, — произнес он при этом отчасти даже искренно. Он успел удалиться, прежде чем были заданы вопросы. И зашагал по дороге на Кроуфилд.

— У тебя необычный вид, — сказала Бетти.

— У меня и состояние необычное, — ответил Алан. — Я выпил две великанские порции джина в честь Джералдова однокашника Табби Арнклифа, который в настоящее время является членом правительства ее величества, да поможет правительству Бог! Я пришагал сюда на полной скорости, дабы не опоздать. Да еще я вижу тебя. Вот и сложи.

— Не хочешь выпить еще? К сожалению, льда нет. Как я сегодня выгляжу?

Она была в зеленом, с высокой прической.

— Очень экзотично. Белокурая восточная красавица. Изысканное сокровище, завезенное Кубла-ханом, сенсация Ксанаду.[4] С другой стороны, что-то подводное, — продолжал он, рассматривая свою собеседницу. — Таинственная женщина со дна морского. А в терминах «Аналитической психологии» Юнга — фигура «Анима».

— Милый, — очень довольная, проговорила Бетти. — Это все совершенно непонятно. Но звучит потрясающе.

— Это и вправду потрясающая вещь.

— Не то что обед, который нас с тобой ждет. Предупреждаю заранее, что он страшно плохой. Ужасный здесь дом, правда?

Алан огляделся.

— Очень похож на наш. Раньше мне бы это никогда в голову не пришло, но теперь, возвратившись после долгого отсутствия, вижу, что ваш дом от нашего почти ничем не отличается. И тот и этот свое уже отжили, как говорится, и перед ними никакого будущего, только свалка.

— Ну, так уж прямо и свалка, — не поняв, возразила она.

— Не в том смысле. — Алан еще раз посмотрел вокруг. — Тут есть очень красивые вещи. У нас, кстати сказать, тоже. Но все равно это уже не дома, а довольно жалкие реликвии.

— Тебе надо посмотреть мой домик — у меня ведь есть свой домик, и очень даже миленький.

— Согласен. Пригласи меня, Бетти.

— Ты приглашен, милый.

Их взгляды встретились, и она медленно, многозначительно улыбнулась. Он мог болтать любую чепуху, называть ее экзотической, таинственной, юнговским образом, но все равно факт оставался фактом: Бетти при случае бывала очень соблазнительной. Сейчас он это ясно чувствовал.

— Допивай, и пошли, обед ждет, какой ни на есть, — оживленно позвала она.

Столовая была темная и небольшая, изобиловавшая следами жизни старого полковника Саутхема и других, прежних, Саутхемов, ослепительная Бетти выглядела здесь совершенно не к месту. Обед подавала пожилая прислуга — видно было, что она давно уже не выносит молодую хозяйку и поэтому к ее гостю тоже относится неодобрительно. Бетти очень скоро отослала ее.

— Я тебя предупреждала, что еда будет никуда не годная, — говорила Бетти. — Это я виновата. Собиралась сама для тебя кое-что приготовить — ты, может быть, не поверишь, но я совсем недурно умею готовить — и представляешь, забыла, проспала. Кажется, я вчера вечером была немного пьяна.

— Я и сейчас немного пьян, — сказал Алан.

— Тебе это к лицу. Некоторые мужчины становятся лучше, когда они слегка под градусом, и ты — из таких. Что ты делаешь сегодня днем?

— Все мои дела на сегодня — это звонок Маркинчу — помнишь того типа вчера у Дарралда? — надо ответить, согласен ли я на их предложение насчет работы. Он покривился, даже когда я попросил один день на размышление, так что позвонить надо непременно.

— Позвонить можно и отсюда.

— С удовольствием, Бетти, если позволишь.

— Ты, само собой разумеется, согласен. Расскажи мне, что они хотят.

Он объяснил, о какой работе идет речь и сколько ему за нее сулят, и заключил:

— Вчера еще это далеко не разумелось само собой. Я очень даже сомневался. Но сегодня склонен согласиться.

— Будешь оболтус, милый, если не согласишься.

— Если Табби может служить вторым помощником министра Имперского Сотрудничества, то самое малое, чем способен я содействовать комическому эффекту, это писать всякий бред в Дарралдову газету. Если уж мы все валяем дурака, то по крайней мере я на этом что-то заработаю. Глядишь, еще со временем пробью себе дорогу из заднего ряда массовки на авансцену, где главные комики. Что это за напиток, душа моя?

— Много джина и капелька синтетической апельсиновой эссенции. Можешь пить и не беспокоиться. А что ты будешь делать после того, как поговоришь по телефону?

— Если ты меня не выставишь, усядусь тут где-нибудь поудобнее и буду восторгаться тобой, сравнивать тебя с летним днем, и тому подобное.

— Хорошо, я тебя не выставлю. Пудинга положить? Я его в рот не беру. Сейчас покурю, чтобы не курить потом, когда я буду как летний день, и тому подобное. А что такое фигура «Анима»?

— Довольно сложная вещь, с пудингом не идет, — ответил Алан.

— Ну ладно, не трудись, расскажешь потом, я хочу знать. Не думай, что я уж такая дурочка. Ленивая до жути — это да, но не безмозглая. Ты ведь никогда и не обращался со мной как с дурочкой. Это мне, кстати, в тебе и нравится, помимо прочего. Ты не сюсюкаешь. А кроме того, Алан, — она посмотрела на него через стол, странные ее глаза потемнели, — теперь, когда ты стал взрослее и немного заматерел, ты выглядишь гораздо привлекательнее. Ты знаешь?

— Не знал. Но рад слышать, — сказал Алан, и вправду ощущая радость. Он смотрел на Бетти с улыбкой. Как он когда-то мучился из-за нее, когда был молод и раним. (Сейчас, в эту минуту, он чувствовал себя толстокожим и старым.) — Ты ведь знаешь моего дядю Роднея? Вот кто тебя бы оценил.

И он стал рассказывать ей про дядю Роднея.

Она поднялась, проговорила:

— Тебе, по-моему, пора подумать о телефонном разговоре.

— Да, — ответил он и пошел к ней вокруг стола. Она ждала, благосклонно, широко распахнув глаза. Он обнял ее с еще более восхитительной легкостью, чем накануне, и почувствовал, как под его губами приоткрылись ее губы. Но она отклонилась и мягко разжала его руки.

— Ступай лучше позвони по телефону.

— У меня сейчас нетелефонное настроение.

— Так надо, милый. И потом, здесь нельзя любезничать, это небезопасно. У меня, кстати, есть одна блестящая идея.

— Какая? — Он был изрядно пьян.

— Потом скажу, — весело откликнулась она на ходу. — Телефон вон там. А я пока приготовлю кофе, тот, что варят на кухне, — невыносимая бурда.

У лорда Дарралда было сначала занято — должно быть, все еще шли разговоры с Парижем, Римом и Вашингтоном. Что ж, скоро, возможно, и он будет названивать в разные города. Сегодня у него было к этим людям и их действиям совсем другое отношение, почти уже свойское. Когда смотришь со стороны, бегаешь куда пошлют и выполняешь что прикажут, ты испытываешь глубочайшее почтение. Но он теперь знает, как это все делается в действительности. Проще простого — все равно что целоваться с Бетти, коль скоро это уже не всерьез и не причиняет муки. Дозвонившись наконец до Маркинча, Алан объявил ему коротко и развязно: