— Ну, это ведь ты не всерьез так думаешь? — обеспокоенно спросил Эдди.

— Не хотелось бы думать. Да нет, не думаю, конечно. Неприятно было бы, если у Алана Стрита не было бы больше охоты с нами знаться.

— Неприятно! Для меня это прямо не знаю что было бы — я вон как запутался. Весь день себе твержу: «Надо тебе, как бывало, пойти посоветоваться с сержантом Стритом». А больше уж и не знаю, что можно сделать. Либо это, либо я совсем с ума сбрыкну.

В эту минуту они заметили приближающийся автомобиль, и Герберт, разглядев, кто в нем сидит, крикнул и поднял руку.

— Что это с тобой сегодня? — утром подозрительно спросила Диана.

Обычный вопрос, Диана постоянно спрашивала, что с ним. Новой — незаслуженной, необычной и убийственной — была подозрительность в ее тоне. Не прежняя сестринская забота, а настороженность, чувство более темное и коренящееся глубже, чем те, что испытывала Ди в прежние времена. Жизнь дала ей Дерека, а потом безжалостно отняла, и теперь она ни на йоту не доверяла жизни. Любой, даже Алан, мог оказаться членом пятой колонны.

— Это с перепою, — шутливо ответил Алан. — От злоупотребления спиртными напитками. Его сиятельство потчевал нас вчера с размахом. Спроси у Джералда, братец тоже накачался дай боже. В девяти случаях из десяти после попойки встаешь просто с головной болью, трезвый и унылый. Но бывает, пожалуй, даже реже, чем один раз из десяти, что просыпаешься, а ты все еще под градусом, во хмелю, и на душе весело. Сегодня вот как раз такой случай. Строго говоря, я просто еще пьян.

— Что-то не верится, — сказала она.

— Уверяю тебя, Ди.

Она испытующе посмотрела на него.

— Как Бетти?

Молодчина старушка Ди, она еще способна иногда влепить прямо в яблочко, подумал про себя Алан. Надо с этим поаккуратнее.

— Милейшая Бетти все так же прекрасна и глупа. Ее посадили за стол рядом со мной, и она рассказывала мне про своего мужа.

— С нее станется.

— Я сегодня еду к ним обедать, — как бы между делом упомянул Алан.

— Мама будет вне себя. Ты уже ей сказал?

Алан отрицательно покачал головой.

— Если она спросит, куда я собрался, тогда скажу. Но если вопрос не поступит, то мы это замнем. И когда я говорю «мы», я имею в виду…

— Да, я знаю, кого ты имеешь в виду, — не без раздражения прервала его Диана.

— Я слышал, как о маме с утра справлялся Джералд после какого-то телефонного разговора. Возможно, у него для нее более интересные новости, и ей будет не до меня.

Диана задержала на нем задумчивый взгляд.

— Мама думает, что ты наймешься на работу к этому чудовищному лорду Дарралду.

— А что, может быть, — легкомысленным тоном ответил Алан. — Я и сам об этом подумываю. Мне дан срок для ответа до исхода сегодняшнего дня.

— Лучше бы тебе сегодня не принимать ответственных решений, — многозначительно произнесла Диана.

— Почему это?

— У тебя сегодня одна дурь на уме. Да, да, Алан, уж я-то тебя знаю.

Вошел Джералд, сияя улыбкой.

— Ишь как вы тут уютно сидите чирикаете над остатками завтрака! Так вот, сегодня днем к нам с кратким визитом пожалует важный гость. По пути на обед к Дарралду. Будущий государственный деятель, а ныне какой-то там помощник министра Имперского Сотрудничества, мой старый однокашник Табби Арнклиф. Вы ведь, по-моему, не знакомы?

Нет, они не имели чести.

— Кто это? — спросил Алан.

— Табби? Его папаша — лорд Беннервейл. Он — младший сын. Мы с ним вместе учились в школе, а потом в Сандхерсте,[2] так что всю жизнь, можно сказать, бок о бок. Поначалу и служили в одной дивизии, но потом он чем-то заболел, напялил на голову котелок и занялся политикой. Ну, вот, он заедет сегодня пропустить стаканчик. Джин у нас есть?

— Нет. И до конца той недели не будет, — ответила Диана, вставая из-за стола.

— Может, у дяди Роднея найдется припрятанная бутылочка?

— Едва ли, — сказала Диана, захватывая свой поднос. — А если бы и нашлась, не думаю, чтобы он нам отдал. Придется вам удовольствоваться хересом.

— Херес этот никуда не годный, — проворчал Джералд, открывая ей дверь. — Не представляю себе, откуда его теперь привозят. Ну ладно, посмотрим. — Он прикрыл за Дианой дверь и возвратился к столу, озабоченно поглядывая на брата. Алан раскуривал трубку.

— Ты как, старичок, будешь дома, когда заявится Табби?

— Не знаю. Я в начале первого должен уехать. А что?

— Просто, если будешь, ты уж поснисходительней к нему, ладно? Он не слишком-то хорошо соображает, бедный Табби, а мне бы не хотелось, чтобы он составил себе о нашей семье ложное представление.

— Послушай, Джералд, если человек достаточно хорошо соображает, чтобы представлять правительство его величества в таком важном деле, как Имперское Сотрудничество…

— Так-то оно так, старичок, — с сомнением сказал Джералд. — Но то — политика. У них в роду всегда занимались политикой, потому и для Табби нашлось местечко. Вообще-то он малый отличный, безукоризненно честный, и все такое, но вот только насчет умственных способностей у него не блестяще, тут спорить не приходится. Так что ты уж с ним, пожалуйста, поосторожней, старичок. Без разных этих твоих фокусов. Выражайся четко, доходчивыми словами, ну и так далее, идет?

Алан ухмыльнулся, кивнул и вдруг разразился хохотом. Он хохотал неудержимо, из глаз по щекам катились слезы. Следом захохотал и Джералд, его большое, румяное лицо совсем побагровело. И так — минуту или две.

— Сам даже и не знаю, чего мы смеемся, — отдуваясь, проговорил наконец Джералд.

— Я как раз только что пытался объяснить Ди, — сказал Алан, — да она вот не понимает. А все дело в том, что я вчера выпил лишку, и сегодня утром у меня вместо обычного похмелья как бы затянувшееся опьянение — ну знаешь, когда ты чуточку навеселе и в легкомысленном настроении…

— Да, я тебя хорошо понимаю, старичок. Со мной тоже так бывало иногда. Двух-трех глотков достаточно, и ты снова пьян. В этом была беда Джека Стоуэрса, помнишь его? Да нет, конечно, откуда тебе? Бедный старина Джек постоянно из-за этого страдал. Накануне выпьет, а утром еще в таком же виде, как с вечера. Помню, один раз…

Но не успел Джералд углубиться в таинственную сагу о Джеке Стоуэрсе, как раздался звонок почтальона, и Алан пошел его встретить. Прибыл пакет, по-видимому, с пластинками, на имя дяди Роднея. Алан понес его наверх.

Дядя Родней, в поношенном, но великолепном темно-красном шлафроке, показался ему сегодня похожим на пресыщенного жизнью римского императора.

— Тиберий на Капри, — вслух сказал Алан.

— Что насчет него?

— Ты на него похож.

— Очень рад слышать, — сказал дядя Родней. — Если бы у нас был театр для взрослых, кто-нибудь мог бы написать отличную пьесу о Тиберии. Современная точка зрения, будто он поселился на Капри, чтобы предаваться оргиям, — это, конечно же, чепуха. У него была полная возможность при желании до отвала предаваться оргиям в Риме. К тому же я сомневаюсь, чтобы человек в своем уме, хоть однажды участвовавший в оргии, захотел бы предаваться им повторно — дурацкое состояние. Нет, Тиберий оставил Рим потому, что ему там прискучило, и именно этого не могли ему простить напыщенные ослы. — Дядя Родней рассуждал, а сам распаковывал пластинки. — Скрипичный концерт Делиуса. Золотистые сумерки расставания, и все такое. Сейчас мы его поставим. Присядь пока, мой мальчик. Что слышно нынче с утра?

Алан рассказал ему про Табби Арнклифа и повторил просьбу Джералда быть к Табби поснисходительнее.

— Думаю, он совершенно прав, — сказал дядя Родней. — Юнца этого я не знаю, но знал когда-то его папашу Беннервейла, и на мой взгляд, он был просто слабоумный. Его жена, мать этого юноши, дочь старого лорда Гландестри, питала неумеренную страсть к гвардейцам, выбирала то одного, то другого, то третьего и приводила к себе домой в любое время суток. Должно быть, подхватила эту слабость в младенчестве от кормилицы. Психоаналитических объяснений тогда еще не придумали. Но родным большое неудобство, как ты понимаешь. Так что этому юнцу не в кого иметь маломальские умственные способности. Надо будет мне спуститься взглянуть на него.